– Надо было его пораньше брать, – сказал поручик.
– Надо было, – согласился капитан. – Да только кто ж о нём знал? Что думаешь, Безусов дурнее тебя?
Поручик пожал плечами и взял с серванта деревянную рамку со старой фотокарточкой. На ней была запечатлена молодая женщина в скромном платье, держащая на руках трёхгодовалого сына. На обратной стороне ровным мужским почерком надпись: "Мама".
"Мальчик вырос, – подумал поручик, – и стал подполковником. Потом встрял в чужие игры. Потом с чьей-то помощью покончил с собой. А через несколько лет никто о нём и не вспомнит".
– Ты чего там застрял? – спросил капитан.
– Да вот… такой хороший мальчонка на фотке…
– А вымахал таким непутёвым. Жил для себя и умер никому не нужным. Мне его не жаль, – капитан обвёл взором комнату и кивнул в сторону телефонного аппарата. – Звони судмедэкспертам и прокурорским. Тут нам теперь делать нечего.
Лежащий на койке человек открыл глаза. Взгляд его чиркнул по белоснежному потолку и вцепился в казённый косой навесец, полностью скрывавший лампочку и напоминающий перевёрнутый горшок. От навесца повеяло чем-то до дрожи знакомым, тягостным и родным одновременно, отчего разом покинуло подспудное напряжение.
Он прикрыл веки и несколько секунд лежал так, пытаясь упорядочить лениво расползающиеся мысли.
Наконец он осмотрелся. Белые стены, белый потолок, синие и бежевые плитки кафеля на свежевымытом полу. Комната казалась стерильной. И что удивляло, его койка была здесь единственной. Странная палата, решил он. То, что он находится в медицинском заведении, сомнений не вызывало. А вот одна единственная койка, стоящая у голой стены, – это казалось просто непонятным. Персональная палата? И почему нет окон? И что странно, воздух здесь свежий, хотя признаков вентиляции не видно.
Если бы здесь было зеркало, он бы отметил, что выглядит гораздо старше своих двадцати трёх лет. Заострившееся от худобы лицо, тёмные круги под глазами и заметно отросшая щетина старили его лет, наверное, если не на десять, то на шесть-семь точно. Людям постарше это показалось бы несущественным или даже смешным, но в его годы к возрастным признакам относятся, как правило, обострённо. Увидь он себя в зеркало, ему бы показалось, что он превратился в старика.
И всё-таки, почему палата одноместная? Он попробовал пошевелиться и живот тут же отозвался тупой болью. Сдержав стон, он осторожно вздохнул и слегка повеселел, оттого что может дышать без боли. Правая рука нащупала тугую повязку на животе…
Пуля в брюхо? Скверно, очень скверно. И почему-то память помалкивает, не выдавая как он тут оказался. Зато ноги целы, понял он с огромным облегчением. А вот на левое предплечье наложена шина. Выходит, рука сломана. Тогда почему её не подвесили, как это делают, чтоб пациент с переломом не повредил сам себя во сне?
Следующие пять минут он тупо рассматривал потолок, потом ему стало интересно, какой сегодня день и что это за место. Но палата выглядела настолько пусто, что не нашлось ни одной подсказки – ни агитационного плаката, ни календаря, ни даже радиоточки.
…Бесконечная вереница вагонов, эшелон остановился не доходя до недавно разбомбленной станции. Солдаты высыпали из вагонов и строились в ротные колонны. Полк двинулся форсированным маршем на передовую. Двое суток изнурительной жары, холодные ночи самого первого военного лета. Проклятый 150-й год, ударные велгонские корпуса разбиты в Аргивее русскими ордами, которые затем завязали упорные сражения на границе Великого Велгона. Вскоре русские дивизии взломали приграничные укрепрайоны и вторглись в южные провинции, подойдя к Реммсу.
Расстрелы дезертиров и паникёров, болтавших, что русские скоро выйдут к самому Стэбингу. Мелкая, въедающаяся в складки мундира пыль. Колонны беженцев, вывозящих на повозках домашний скарб, и многие брели налегке, бросив имущество.
Роту назначили в охранение тяжёлой гаубичной батареи. Дивизионный тыл. Почти спокойно, но бьёт по нервам постоянный грохот близкой передовой. Шестиорудийная батарея истратила боекомплект в первый же день. А на утро интенданты сообщили, что колонна с боеприпасами разбомблена и следующей придётся ждать только к вечеру. Гаубицы молчали, бредущие с передовой легкораненые солдаты смотрели на артиллеристов враждебно. После полудня прикатили две машины со снарядами, оказалось, их взяли с третьей батареи, которую недавно накрыло контрбатарейной стрельбой. Артиллеристы оживились, гаубицы открыли огонь по свежим данным. А потом что-то пошло не так. Пришёл приказ к отступлению.
Суматоха. Вдалеке видны отходящие подразделения потрёпанной пехоты. Новостей из полка нет. Артиллеристы нервозно переводят гаубицы в походное положение и часто смотрят на дорогу, ожидая тягачей.
Шелест лёгких снарядов и взрывы на позиции. Русские появились неожиданно, воспользовавшись бардаком при отступлении. Лёгкая батарея безоткатных скорострельных пушек била прямой наводкой по гаубицам. Это были пушки вольногорского кавполка. Вскоре со стороны рощи показалась конница.
На флангах атакующего эскадрона спешились конные пулемётчики и открыли огонь из ручных пулемётов. Всадники на скаку стреляли из карабинов и автоматов. А на гаубичной батарее началась паника. Артиллеристы побежали в поле, солдаты охранения метались под огнём пулемётов и пушек, ротный пытался организовать оборону и схлопотал очередь в грудь.
А он, юный лейтенант, досрочно выпущенный в первый месяц войны из фебесского пехотного училища, сорвал голос, пытаясь огнём своего взвода отразить конную атаку.
На позицию влетели разгорячённые вольногорские кони, всадники в чёрных меховых шапках рубили головы солдатам и расстреливали их из пистолетов-пулемётов. На его глазах бородач со злым оскалом отсёк руку капралу, рискнувшему сдаться, и направил коня на него…
Он вздрогнул от накатившего воспоминания. Это был его первый бой. В тот день он пришёл в себя аж вечером в полевом лазарете и только потом выяснил, что стал одним из немногих выживших из всей роты. Рейдировавшая конница подорвала гаубицы и быстро ушла. Вражеский прорыв был через несколько часов закрыт свежими подкреплениями. А его, молодого лейтенанта, выписали спустя сутки, когда ушли тошнота и дикая головная боль. Повезло, что конь не растоптал и просто сшиб в сторону.
В последующие три года войны вместо везения пришло умение. Он командовал ротой, дорос в упорных и ожесточённых позиционных боях на Пеловских высотах до капитана. Потом его перевели в полковую разведку. С неё-то всё и началось. Не сразу, но тем не менее…
Дверь в палату открылась с тихим скрипом. Вошла, а скорее вплыла женщина в белом халате. Миловидная, со стянутыми в тугой пучок длинными волосами и выбеленными руками. Такие руки могут быть только у хирурга от частого мытья. Выглядела она лет на тридцать пять, может и немного постарше, но спрашивать, естественно, ему и в голову не пришло. Женщины, в большинстве своём, не любят говорить о возрасте. Да и какая ему разница, сколько её лет? Он даже слегка удивился, почему при её появлении, ему стал интересен её возраст.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовалась она участливо неожиданно сильным голосом.
– Кажется… нормально, – он прислушался к своему голосу и нахмурился. Поняла ли она, что он сказал? Ему показалось, что вместо слов из его уст вырвалось тихое карканье.
В руках у доктора (если она и впрямь доктор) появился стакан с водой. Она поднесла питьё к его губам и держала пока он жадно ни выхлебал всё до капли.
– Ну что? – улыбнулась она. – Теперь говорить можете?
– Да… Теперь лучше стало.
– Вот и хорошо, Херберт. Вы быстро поправляетесь. У вас отменное здоровье.
– У меня ранение в живот… И вы дали мне пить?
– Для вас – всё позади. Теперь можете пить сколько влезет.
– Вы знаете, как меня зовут…
– Конечно, – согласилась она. – Вы капитан Херберт Уэсс. Поступили к нам с контузией. Ранением в брюшную полость и переломом лучевой кости.
– А как ваше имя? И где я?
– Меня зовут Эльбер Викс. Можете звать просто: доктор Эльбер. По поводу вашего второго вопроса, думаю, вам и так ясно, что вы находитесь в госпитале.
– Но как я сюда попал? Я ничего не помню!
– У вас нарушение памяти. Не волнуйтесь, это скоро пройдёт. Это хорошо, что без афазии обошлось
– А что это, афазия?
– Полное или частичное расстройство речи вследствие травмы головы или контузии. В вашем случае, вы легко отделались.
Он на секунду-другую задумался и спросил:
– И скоро я стану нормальным?
– Вы и так нормальны. А память… – она вздохнула, словно ей приходится разъяснять очевидные вещи маленькому ребёнку, – память вернётся.
– Хорошо, – произнёс он. – Скажите, какой сейчас день?
