Что-то сжало горло Женьке. Повинуясь безотчётному порыву, он схватил отца за руку.
— Папка! Возьми меня к себе на паровоз учеником!!
— Учеником, говоришь? Вот это надумал! — отец расхохотался. — Эх, сынок, сынок. Как бы мне не пришлось к тебе в ученики идти. Слышал, небось, что нашу дорогу на электрическую тягу переводят? Так вот, всех нас, машинистов, переучиваться, говорят, заставят. А ты — учеником! Нет, сынок, и думать об этом не моги! Твоё дело — учиться, университеты кончать. А я, пока жив, обеспечу тебя. Простым слесарем в случае чего пойду, и то сотни две в месяц выколочу!
В комнату вошла Вера, неся на подносе две тарелки, за ней шла с гневным лицом мать. Вера поставила тарелки на стол и вышла. Аппетитный запах вкусно приготовленной пищи заставил Женьку проглотить набежавшую слюну. Он вспомнил, что сегодня с утра ещё ничего не ел.
— Слышала, мать, что Женька-то учудил? В ученики ко мне на паровоз хочет поступать.
— Ладно уж тебе! — отмахнулась мать.
Женьке и самому стало стыдно своего порыва, и он склонился над тарелкой.
— Ты, мать, наверно, прижимаешь его насчет денег, — усмехаясь, продолжал отец, — вот он и решил сам зарабатывать.
— Да ни в чём я ему не отказываю!
— Ну и ладно, — заключил отец, вставая из-за стола. — На боковую, пожалуй, пора. Идёшь, мать? А ты Женя, не чуди, кончай школу да поступай в институт.
Он вышел. Следом за ним, бросив беспокойный взгляд на сына, ушла и мать. Женька опять остался один со своими тревогами. Впрочем, теперь они были уже не такими острыми. Всё чаще и чаще появлялась мысль: может, обойдётся? Вот уже сутки прошли, и всё тихо. Если всё окончится благополучно, — решил Женька, — то с Мишкой он порвёт окончательно и бесповоротно, а потом окончит школу и уедет навсегда из этого ненавистного городка.
С этими мыслями он и отправился спать. Измученный тревогами и почти совсем бессонной предыдущей ночью, Женька уснул почти сразу же, как лёг в постель. Ночь прошла спокойно, а утром тревоги и страхи вернулись снова. Он не знал, как убить время. Впервые в жизни Женька пожалел, что идут каникулы и не надо идти в школу.
Промучившись часа два, Курочкин решил отправиться в кино. Фильм почему-то показался ему знакомым, но только на половине картины он сообразил, что накануне вечером высидел целых два сеанса, но по-настоящему содержание фильма он вспомнить не мог. Да и сейчас он не вникал в суть картины. Кинотеатр был заполнен в основном мальчишками пятых-шестых классов, бурно реагирующими на все события, происходящими на экране. Но даже сквозь этот шум Женька слышал каждый шорох у входных дверей. Каждую секунду он ждал, что оттуда прозвучит:
— Курочкин, на выход! — так у них порою вызывали машинистов в поездку. Только его-то вызовут в такую поездку, из которой долго не возвращаются.
Но закончился сеанс, а никто его не вызвал. Женька пропустил вперёд нетерпеливую, шумную толпу мальчишек и сам вышел на улицу. Шёл мелкий дождь вперемежку со снегом, и всё казалось серопечальным, под стать Женькиному настроению.
Он шёл по обочине дороги. Проехавший мимо автобус обрызгал его, но он даже не рассердился, а только печально поглядел ему вслед.
«Уехать бы куда-нибудь! — неожиданно подумалось ему. — Да подальше!»
Он остановился и, поколебавшись, свернул в сторону вокзала. У пригородных касс внимательно изучил расписание. Ближайший поезд отправлялся через двадцать минут. Решение пришло само: уехать на ближайшую станцию. Впрочем, ему было всё равно на какую, но просто чтобы не тратить на билет лишних денег. Там до вечера переждать, а потом вернуться снова с пригородным. Уж там-то его искать не догадаются!
Он взял билет, взобрался в вагон, выбрал свободное купе и забился в угол. Народу в вагоне было мало, и Женька был рад этому. Но перед самым отправлением поезда вагон стал заполняться. Первой в купе, занятое Женькой, села женщина лет сорока пяти. Она деловито пристроила на вторую полку многочисленные сумки, из которых выглядывали пакеты, свёртки и даже рыбьи хвосты, и уселась домовито, по-хозяйски, рядом с Женькой. Напротив их сел мужчина в чёрной железнодорожной шинели, рядом с ним — молчаливая женщина, видимо, его жена.
Женщина, пришедшая первой, осмотрелась в поисках собеседника, и обратилась к Женьке:
— Ты что, сынок, печальный такой сидишь, в уголок забился?
Ответа не последовало, но она не успокоилась:
— Или горе какое у тебя приключилось? Так ты его в душе-то не таи, с людьми поделись. Горе одного человека-то завсегда сломит. А люди, глядишь, и помогут.
Женька опять промолчал. Женщина сочувственно вздохнула:
— Ну не говори, коли не хочешь.
— А ты, мать, в город ездила? — спросил её железнодорожник.
— В город, милый, в город, вон гостинцев родственникам купила, — кивнула головой на сумки словоохотливая женщина.
— По делам? Или на базар?
— И по делу. И вот по магазинам.
— А по какому делу-то? — железнодорожник, видимо, был тоже общительным человеком и не прочь был побеседовать в дороге.
— Сын у меня тут, на стройке работает, — охотно откликнулась женщина, устраиваясь поудобнее. — Работал он у нас в колхозе механизатором. Да произошла с ним однажды беда. Аккурат на праздник это было, на петров день, позапрошлым летом. Выпили они с ребятами в честь праздника-то, да, видно, мало показалось. Вот они и решили в магазине, в соседнем селе, ещё водки взять. Да вишь ты, народ-то нынче какой, пешком-то пять вёрст им далеко показалось. Вот они вдвоём, мой да сосед наш, Митрий Самохин, на тракторе и маханули. А спьяну в канаву залетели и перевернулись. Ладно, не задавили никого. Ну всё равно судили, по три года им дали.
— Это что же как помногу? — спросил железнодорожник. — Ведь жертв не было?
— Трактор-то был не его, а чужой. Ну ещё и хулиганство им приписали. Всего на три года и набежало.
«Три года! — ужаснулся про себя Женька Курочкин. — За такой пустяк — три года! А ведь не ограбил он никого, не убил. Сколько же им дадут?»
— Полтора года он в колонии отсидел, — продолжала рассказывать женщина. — А как половина сроку, значит, исполнилось, перевели его тогда в город, на стройку. Вот уж второй месяц он там работает, бульдозеристом. Ну! Совсем другое дело, не как в колонии. И зарабатывает, самому хватает и нам даже помогает.
Она ещё что-то говорила под мерный стук колёс, но Женька уже её не слушал. Забившись в угол, он, как молитву, твердил про себя:
— Господи, только бы обошлось!.. Больше никогда, никогда в жизни, ни за что на свете!
Голос рассказывающей женщины начал его раздражать.
«Тоже мне, мать! — зло подумал он. — Сыну три года дали, а она радуется!»
Он поднялся и вышел в тамбур покурить. Поезд уже начал притормаживать на подходе к станции, когда дверь распахнулась и в тамбур вошли два милиционера. Они мельком, но довольно внимательно посмотрели на него. Женька похолодел и внутренне съёжился. Но они открыли трёхгранным ключом дверь на переходную площадку и прошли в соседний вагон.
Женька с трудом перевёл дух.
— Дурак я, дурак! — мысленно выругал он себя. — Эдак я скоро от телеграфного столба шарахаться буду! Это ведь железнодорожная милиция. А за мной, если что, городская приедет.
Поезд остановился, и Женька сошёл на деревянную площадку, заменявшую здесь перрон. Вокзала как такового не было, так, небольшой деревянный домишко с двумя комнатами: одна для дежурного, в другой стояли для пассажиров два деревянных дивана с высокими спинками, на которых четко выделялись три буквы — МПС, значение которых разгадывалось просто: министерство путей сообщения. В стене из соседней комнаты прорублено окошечко — касса.
День, проведённый Женькой Курочкиным на этой станции, показался ему одним из самых длинных в году. Весь станционный посёлок состоял из нескольких десятков домов, расположенных на трёх улицах, которые Женька обошёл за полчаса. Вернулся на станцию, постоял на перроне, провожая глазами проносящиеся мимо поезда. Они здесь не останавливались, но к каждому выходил из станционного здания дежурный с белым кружком и стоял до тех пор, пока мимо него не промелькнет хвостовой вагон. Затем дежурный уходил в свою комнату, и снова станция погружалась в тишину.
— И как тут люди живут! — удивлялся Женька. — Да здесь с тоски подохнуть можно!
Он ещё раз обошёл посёлок. Потом пообедал в местной столовой. И хотя суп был довольно-таки наваристый, да и котлеты настоящие, мясные, не то что городские — наполовину из хлеба — обед ему не понравился. Может быть, потому, что в зале — низкой тёмной комнате с тремя столиками, с маленькими окнами и крикливой пышной поварихой, бывшей одновременно и буфетчицей — было неуютно, а, может быть, просто потому, что не было аппетита.
С трудом дождался он возвращения пригородного поезда. И к дому от вокзала шёл ускоренным шагом. Только у самой двери остановился. А потом решительно, словно в холодную воду, шагнул вперёд. Но дома всё было в порядке, никто за ним не приходил, никто его не спрашивал.
