На следующий день Женька решил выбрать станцию покрупнее, хотя и подальше. Но всё оказалось похожим: так же томительно тянулось время, так же сыпал с неба мокрый снег пополам с дождём, и даже в столовой, казалось, был тот же самый суп и те же котлеты с тёмной сладковатой картошкой. Пожалуй, только тревога при возвращении домой была не такой острой, как накануне.
Поразмыслив, Женька решил на третий день никуда не ездить. Он бродил по улицам своего города, заходя иногда в такие уголки, о которых раньше даже и не подозревал. Так на одной из табличек он прочитал название улицы «Красивая» и покачал головой, удивляясь оптимистической выдумке человека, давшего улице такое имя, потому что ничего особенно красивого, кроме самого названия, на этой улице не было.
И ещё одной новой стороной открылся перед Курочкиным родной город. Куда он ни забредал в своих странствиях, в какой конец города ни уходил, везде он натыкался на строительные площадки. В одном случае это были ещё только котлованы, в другом — едва поднявшиеся над землёй стены нового здания, в третьем — уже построенные дома, смотрящие на людей иногда ещё пустыми, а иногда уже застеклёнными глазницами окон. И повсюду, как указательные знаки, гордо вскинутые стрелы подъёмных кранов.
Город рос и вширь и ввысь. Почти все новые здания были четырёх-пятиэтажные, а в самом конце главной улицы величаво поднялись девятиэтажные дома и словно всматривались сверху в открывающуюся перед ними перспективу города.
Может быть, в другое время это строительство восхитило или просто удивило бы Женьку, но теперь он полностью был поглощён своими переживаниями, и его сознание только бесстрастно фиксировало происходящие перемены.
Так в бесцельных скитаниях по городу провёл Женька Курочкин ещё два дня. И наконец каникулы кончились! Наступило первое апреля. Никогда ещё раньше Женька не был так рад этому дню. Ему казалось, что как только он придёт в школу, окажется среди своих старых школьных товарищей, всё снова придёт в норму, встанет на свои места, забудутся горести и тревоги, и он снова станет прежним Женькой Курочкиным, весёлым, остроумным и беззаботным.
Но оказалось, что он глубоко ошибся. Нет, внешне всё было именно так, как он себе представлял: шумная встреча, школьные друзья, весёлые шутки и безобидные розыгрыши — всё было по-прежнему, ничего не изменилось. Только в душе Женьки произошёл какой-то перелом. Он шутил вместе со всеми, старался казаться таким же весёлым, как все, но настоящего веселья, а тем более беззаботности у него не было.
И на уроках не приходило успокоение. Всё, что говорили учителя, казалось ему таким далёким и мелким от того, что произошло с ним.
На большой перемене, перемигнувшись с Коротковым, к нему подошёл Серёжка Абросимов.
— Женьк, тебя Владимир Кириллович в учительскую вызывает. Срочно.
Сердце в груди у Женьки оборвалось и ухнуло вниз с огромной высоты.
«Всё, — думал он, — это конец. Пришли за мной».
Он поднял на Серёжку тоскливые глаза, но тот смотрел куда-то в сторону.
«Знает, — снова подумал Женька. — Знает. Поэтому и не глядит».
Ноги почему-то стали ватными. Он с трудом поднялся из-за парты, вышел в коридор и стал спускаться по лестнице, держась за перила, чего раньше сроду не делал.
— Бежать, бежать, бежать! — толчками стучала кровь в виски.
— Куда? — останавливала безнадёжная мысль. — Теперь уже поздно… И на выходе стерегут.
Он подошёл к двери в учительскую и прислушался — там было подозрительно тихо. Поколебался ещё несколько секунд, вздохнул и распахнул дверь. Взгляд его быстро обежал комнату — никого посторонних не было, только свои учителя. Владимир Кириллович стоял возле учительского шкафчика, то ли брал оттуда, то ли ставил на место классный журнал. Он обернулся на шум открывшейся двери и вопросительно взглянул на Женьку,
— Вы-вы-зывали, Владимир Кириллович? — спросил Женька, с трудом ворочая пересохшим языком,
Владимир Кириллович покачал головой.
— Нет. Очевидно, над вами пошутил кто-нибудь из приятелей. Ведь сегодня первое апреля.
Женька повернулся и молча вышел. Он даже не почувствовал радости — в душе была только облегчающая пустота. Но постепенно она стала заполняться бездушной яростью.
— Шуточки шутить! — бормотал Женька, поднимаясь по лестнице. — За такие шуточки морду надо набить!
Он вспомнил, что Серёжка в перемену никуда из класса не выходил и, следовательно, никакого распоряжения от Владимира Кирилловича получить не мог.
— И в глаза поэтому не смотрел, — сообразил Женька. — Боялся, что рассмеётся, и я догадаюсь.
Он наливался всё большей и большей злобой. Когда он вошёл в класс, ребята встретили его дружным смехом.
— С первым апрелем, Цыпа, — приветствовал его Сергей.
Не отвечая, Женька подошёл к нему, взглянул в его расплывшееся от смеха лицо и коротко ударил.
Серёжка сначала опешил, а потом бросился на Женьку. Они сцепились. Ребята кинулись их разнимать.
— Бросьте, ребята! — уговаривал их Иван Сергеев, с трудом удерживая рвущегося из его рук Серёжку Абросимова. — Чего вы драться надумали?
— А чего он, чего он, — не успокаивался Серёжка. — Шуток не понимает, да?
— Пусть знает, чем можно шутить, а чем нельзя, — ответил Курочкин и уселся за свою парту.
Возбуждение его уже схлынуло, и на смену ему пришло равнодушие.
А как он в прошлом году меня домой к химичке с запиской гонял, забыл? Ему над другими можно шутить, а над ним нет? — Не успокаивался Серёжка.
Женька вспомнил, что и правда в прошлом году тоже на первое апреля он от имени директора послал Серёжку домой к учительнице химии с запиской, в которой якобы содержалась просьба прийти к четвёртому уроку на замену заболевшего преподавателя, а на самом деле было выведено крупными буквами: С ПЕРВЫМ АПРЕЛЯ! Он вспомнил, как хохотал весь класс, встречая сконфуженного Серёжку, и криво улыбнулся. Неужели было время, когда он мог развлекаться такими пустяками?
— Ладно, забудем, — примирительно проговорил Курочкин, обращаясь к Серёжке.
— Забудем, забудем, — обиженно бормотал тот. — Каждый будет кулаком в лицо лезть, а потом: «забудем»!
— Так и ты меня ударил.
— Я — в ответ. А ты ни с того, ни с сего. Шуток не понимаешь.
Женька пожал плечами.
— Ну ударь ещё раз, если тебе от этого легче станет.
Иван подозрительно посмотрел на него:
— Что-то я тебя не узнаю, — проговорил он. — Вроде, ты раньше никогда к толстовству склонен не был.
Но тут прозвенел звонок, освободивший Женьку от ответа.
Юность забывчива и эгоистична. Поглощённый своими переживаниями, Иван к концу уроков забыл о Женькиных странностях, да и другие посчитали случившееся очередной его выходкой, стремлением к оригинальности.
И потянулись школьные дни с их обычными заботами и волнениями. Женька Курочкин теперь не пропускал занятий, аккуратно каждый день являясь в школу, и только с уроков истории по-прежнему уходил. Гнетущее чувство тревоги постепенно совсем исчезло, но беспокойство ещё осталось. И в то же время появилась у него некоторая снисходительная пренебрежительность по отношению к своим сверстникам. Он и раньше считал себя особой личностью, непохожей на всех, а теперь вообще дела и интересы одноклассников казались ему ребяческими, никчемными.
«Знали бы вы, что мне пришлось пережить, — думал он, поглядывая на ребят. — У кого из вас хватило бы на это духу? А меня вот разыскивает милиция, и, может быть, в недалёком будущем ожидает тюрьма».
Ребята, чувствуя его отчуждённость, тоже стали несколько сторониться Курочкина. Один Иван Сергеев ещё пытался втянуть его в общую жизнь коллектива. Так было и с субботником.
Готовиться к этому традиционному празднику коллективного труда — Ленинскому субботнику, стали недели за две. Началось всё с того, что десятиклассники насели на своего комсорга Ирину Саенко:
— Опять будем, как в прошлом году, на улице бумажки и разный мусор собирать? Пусть там пятиклашки шевыряются. А ты ищи для нас настоящую работу!
Ирина сама ходила в горком ВЛКСМ, на завод, в строительные организации. Нигде ей не отказывали, но и конкретного ничего не обещали. Но однажды она вошла в класс радостная и торжествующе вскинула вверх руки:
— Победа!
— Что? Что? Рассказывай! — нетерпеливо теребили окружившие её одноклассники.
— Есть работа, достойная нашего славного непробиваемого, непромокаемого десятого «А» класса!
— Какая? Где? — посыпались вопросы. — Рассказывай побыстрей! Не томи душу!
— Будем работать на строительстве детского сада. Нас берёт в помощники бригада коммунистического труда Серафима Туманова.
— «И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился», — язвительно процитировал Курочкин.
