Однако среди множества бурь, которые несут корабль Петров по бурному морю, ничто так глубоко не печалит наше сердце, как вид порчи диавольской, которая враждует с истинным учением, совращая простодушных, увлекая на путь гибели, пытаясь ослабить единую Церковь католическую. Чума этого рода ныне особенно распространилась в Альбижуа и других городах Лангедока. Распространение этой болезни нужно остановить, так как она развивается в виде язвы, тем более опасной, что гибнет много сил, и помрачаются умы верных.
Я пригласил вас, Филипп, чтобы попросить силой светского меча искоренить всякие ереси и изгнать из пределов Лангедока тех, кто уже заражён ею. Необходимо принять меры против еретиков и против тех, кто был вовлечён с ними в явные и тайные сношения. В случае если еретики будут препятствовать, данной мне властью разрешаю прибегать к самым строгим мерам, ибо увещевания Раймунда VI Тулузского, а также его вассалов и простолюдинов успеха не возымели.
Мы посылали в Лангедок своих легатов – монахов Петра де Кастельно и Рауля, оба из братства цистерцианцев.[85] Жертвенность и суровый аскетизм брата Петра дополняли рассудительность и спокойная мудрость брата Рауля. Они убедили членов капитула Тулузы, бальи[86] и именитых граждан дать публичную клятву блюсти католичество. Вскоре в помощь им прибыл настоятель главного цистерцианского монастыря, аббат аббатов Арнольд, искусный проповедник, перед словом которого не мог устоять ни один еретик. И что же?
Вот что написал мне де Кастельно.
Иннокентий развернул заранее приготовленный пергамент и стал читать по-латыни:
«Святой отец! Никакие легатства не в силах более остановить зло; церковные сосуды и священные книги встречают в Лангедоке ужасное кощунство над собой. Еретики публично крестят на манихейский лад; они не стесняются проповедовать свои преступные заблуждения. Раймонд де Рабастен, епископ Тулузский, человек жадный и неспокойный, которому никогда не ужиться со своими прихожанами. Уже три года он, помазанник Господа, продолжает войну с каким-то дворянином, своим вассалом, вместо того, чтобы обратить оружие против еретиков, усиления которых вовсе не замечает. Мало этого, он обесчестил себя, торгуя…
Так, это пропустим… Ага, вот:
Архиепископ Нарбоннский и епископ Безьерский, устрашённые возрастающим волнением в своих епархиях, или забывают о своей пастве, или отказываются от всяких карательных мер по отношению к еретикам. Все они – тайные или явные сторонники и покровители еретиков. Только угрозы французского короля могут побудить их исполнить свой долг…»
– Причём тут король Франции? – пожал плечами Филипп, – это дело церковное.
– Не торопитесь, ваше величество, – прервал его папа. – Церковным одеждам суждено было окраситься кровью. На переправе через Рону Пьер де Кастельно был убит людьми Раймунда на глазах сопровождавших его монахов.
– Как? Легат вашего святейшества? – изумился король. – Убит?
– Да, Филипп, убит. И его кровь взывает к отмщению. Лангедок настолько закоренел в ереси, что одним отрядом тут не обойдёшься. Именем Иисуса Христа призываю вас к Крестовому походу против альбигойской ереси и графов Тулузских, покрывающих её. Кстати, кому обязаны давать вассальную клятву графы Тулузы?
Филипп Август довольно усмехнулся. Вот теперь он всё окончательно понял.
– Вы почтите своим присутствием вечерний пир, ваше святейшество? – официальным тоном спросил король, заканчивая беседу.
– Нет, ваше величество, вечером я буду молиться за успех нашего дела, – в тон ему ответил Иннокентий.
Король поклонился и вышел из шатра. Приветствуя его появление, запели трубы.
Папа закрыл глаза и, отдыхая после трудного разговора, откинулся на спинку стула. Внезапно его обеспокоил странный запах. В шатре отчётливо потянуло хлевом.
Иннокентий открыл глаза и увидел давешнего монаха, за спиной которого бледным пятном маячило перекошенное от ужаса лицо секретаря.
– Я исполнил твою волю, – тихо сказал монах. – Я повалялся со свиньями. Теперь прошу, услышь и ты мою мольбу…
***
– И что же стало с этим странным монахом? – заинтересовался я.
– Как, разве вы не слышали эту историю? – удивился дьявол. – Предание гласит, что Иннокентий в кои-то веки устыдился своей гордыни, благословил создание ордена и утвердил его устав. Так возник один из крупнейших католических орденов, орден святого Франциска Ассизского. В Англии монахов-францисканцев называли «серыми братьями» по цвету их ряс, во Франции – кордельерами из-за того, что они подпоясывались верёвкой. Нищенствующие монахи оказались превосходными учителями и смелыми учёными, они обошли весь свет, побывали в странах Востока и в Америке, обогатили историю, этику и философию, не говоря уже о богословии. Монастыри францисканцев существуют во многих странах и поныне, хотя, конечно, иезуиты их изрядно потеснили. Но это случилось позже.
– А как же Павел? Я волнуюсь за него! – сказала Ольга и вздрогнула от неловкости, так странно прозвучала её забота о давно умершем человеке.
– На сегодня, пожалуй, хватит путешествий, – мягко сказал Георгий Васильевич, как бы не замечая её промаха, – а завтра мы работать не будем.
– Почему-у? – расстроенно протянула Ольга.
– Потому что завтра шаббат,[87] мадам.
– А разве вы?..
– Я – интернационалист! – гордо ответил дьявол.
– Пролетарский? – не удержался я.
– Нашли пролетария! – фыркнул тот. – Завтра отдыхайте, погуляйте, сходите куда-нибудь, а в воскресенье… – Георгий Васильевич на секунду прищурился, что-то прикидывая, – ну, в воскресенье я буду занят, да и вы тоже. Так что, до встречи в понедельник. Мир вам!
Глава 9
– А знаешь, – сказала Ольга после завтрака, вытягивая из пачки длинную тонкую дамскую сигарету, – после всего, что с нами случилось, я бы хотела побродить по местам из «Мастера и Маргариты». «Нехорошая квартира» и всё такое… Покажешь? У вас это можно посмотреть?
– Ну, разумеется. А что ты уже видела?
– Да ничего. Ну, то есть, конечно, видела картинки в книгах, да фото в Интернете, но ведь это не считается, правда?
– Конечно. Одевайся. Сегодня суббота, машин мало – все на дачах. Погуляем по центру, заодно там и пообедаем, я знаю одно замечательное место.
– Я одета… Или так плохо, надо переодеться?
– По-моему, прекрасно: джинсы, футболка и кроссовки, что ещё надо-то? Москва – такой же космополитичный город, как Париж, здесь можно ходить в чём угодно, никто на тебя и внимания не обратит.
– Вадим, я всё-таки женщина! Как это – не обратит?! Я иду переодеваться!
– Боги, зачем я это сказал?!
– Ну-ну, не пугайся ты так, я пошутила, – улыбнулась Ольга, гася сигарету. – Ужимок и прыжков перед зеркалом не будет. Поехали.
***
– Скажи, а Булгаков в Ленинграде бывал? – спросила Ольга, разглядывая мелькающие за окном «Ауди» дома и машины.
– Бывал, по-моему, несколько раз по театральным делам. А что?
– Да так… Я вот подумала, что Булгаков – это Москва или Киев, с Ленинградом его ничего не связывало, ни в жизни, ни в книгах, хотя, если подумать, города-то рядом.
– А это у нас так всегда было заведено – были писатели московские и питерские. Вот Ильф и Петров – это Одесса или Москва, Паустовский, как и Булгаков – Москва и Киев…
– Зато Достоевский и Гоголь – Санкт-Петербург! – в тон мне продолжила Ольга. – Только и исключительно!
– Ага… Знаешь, у нас даже поэтические школы были разные – питерская и московская. Цветаева – москвичка, а Ахматова – петербурженка. В Питере даже Маяковского не знали и, в общем, не любили. Москву с Питером пытались помирить только братья Стругацкие – Аркадий жил в Москве, Борис в Ленинграде, а писали они вместе.
Ну, вот мы и приехали, отсюда положено начинать все булгаковские лекции. Когда-то это была площадь Старых Триумфальных ворот, перед войной её отдали Маяковскому, а теперь она просто Триумфальная. При Петре здесь на римский манер построили триумфальную арку в честь победы в Северной войне. Ну, арка, как водится в Москве, сгорела – она же деревянная была – а название осталось.
– А Маяковский где-нибудь здесь жил? – спросила Ольга, прищурившись, разглядывая площадь.
– Нет, но в Москве это совсем не обязательно. Пушкин тоже не жил на площади своего имени. Правда, в Английский клуб хаживал в картишки поиграть, любил он это дело, а Аглицкий клуб там рядом. Маяковский жил на Лубянке.
– Как на Лубянке? Разве там жили?
– Ты о чём? А-а-а, понял. Да нет, конечно, Маяковский жил на улице Лубянка, но это, в принципе, рядом с той конторой, что ты имела в виду. Но вообще, мадемуазель, не отвлекайте лектора! Вопросы потом.
