Он взял стакан, сделал жест, как будто чокается, и отхлебнул.
Голос у музыканта был сиплый и как бы севший, говорил он с очень сильным акцентом, казалось, ему трудно было строить фразы по-русски.
Мы вышли из гримёрки и вернулись к столу.
– Нехорошо огорчать гостей, но я всё-таки скажу, – наклонился к нам Армен. – У старика рак. Он умирает и знает об этом. Но всё равно приходит играть. Говорит, что не может наиграться перед тишиной. Дочь обкалывает его обезболивающим, и он выходит на сцену. Хорошо, что сегодня вы услышали его. Может быть, у него не хватит сил прийти ещё хоть раз.
Всю обратную дорогу Ольга промолчала, старательно отворачиваясь от меня и глядя в боковое стекло «Ауди».
***
– У нас есть вино? – спросила девушка, когда мы вошли в дом.
– Не такое, как у Армена, но всё-таки есть.
Мы сидели на веранде и пили вино, а вокруг нас была летняя ночь. Она отделила нас от всего мира прохладным, дышащим речной свежестью куполом, и центром мира стал абажур, и стол под абажуром, и бокалы, и разрезанные дольки яблока, и оливки.
Откуда-то из темноты возник Григорий Ефимыч, прыгнул в плетёное кресло, подрал его для порядка когтями, потом свернулся в мохнатый клубок и засопел.
А мы говорили, перебивая друг друга и подливая друг другу вино. Говорили о Москве, о прудах, на которых стояли палаты патриарха Гермогена, о доме Маргариты на Пречистенке, о музыке Мкртича, о жизни и смерти, и уже не помню о чём ещё, а ночь и дремлющий кот слушали нас.
В общем, проснулись мы в одной постели.
***
– Вот до чего доводят девушек занятия наукой! – сонно сказала Ольга. – Мы хоть предохранялись?
– А-а-а… Э-э-э… – Я почувствовал, что краснею.
– Ладно, забудь, – притворно вздохнула она. – Мужчины есть мужчины. И за что мне такое наказание? В лесбиянки что ли податься? Нет, противно…
– Если ты будешь лесбиянкой, тогда я запишусь в лесбияны!
Ольга на секунду нахмурилась, потом до неё дошёл смысл шутки и она засмеялась.
– Так, месье лесбиян, вы готовите завтрак – есть ужасно хочется – а я в душ!
– Погоди, какой душ? Воду же ещё надо согреть! Можешь поваляться ещё с четверть часа, а я пока включу нагреватель и приготовлю что-нибудь пожевать.
– Что, и кофе в постель будет?
– Легко. Любишь завтракать в постели?
– Ненавижу! Потом всё бельё в крошках.
– А зачем тогда спросила?
– Для порядка!
– Это правильно, – одобрил я, – порядок должен быть. Что хочешь на завтрак?
– Да всё равно на самом деле, что приготовишь, то и хорошо. А пока дай мне стакан сока.
Пока Ольга плескалась в душе, я наскоро приготовил завтрак, накрыл на стол и вышел в сад, чтобы ей не пришлось бежать мимо меня в свою комнату, завёрнутой в полотенце.
Потом мы сидели за столом, пили кофе и говорили о пустяках, старательно отводя друг от друга глаза.
– Спасибо, – сказала Ольга, ставя чашку, – посуда моя.
– Да что там мыть! Сиди, я помою!
Мы одновременно двинулись к раковине, столкнулись и… опять оказались в постели.
Со временем происходило что-то странное. Оно то растягивалось и едва ползло, подобно капле росы на травинке, то неслось безумным скакуном. Нас, двух взрослых людей, тянуло друг к другу, подобно подросткам, впервые переступившим запретную черту. Мы изголодались по близости, как будто прожили вместе целую вечность, и вдруг оказались разлучёнными. Мы прижимались друг к другу, как замёрзшие попугайчики. Мы то молчали, то вдруг начинали взахлёб говорить неизвестно о чём, перебивая собеседника. Оказалось, что мы ни минуты не можем прожить порознь. Стоило одному выйти из дома, как другой начинал тревожиться. Ольга зачем-то на четверть часа поднялась в свою комнату, а когда вернулась, увидела моё перепуганное лицо и рассмеялась:
– Послушай, так нельзя… Мы совсем сошли с ума…
– Ага! – радостно воскликнул я. – Иди ко мне!
– Да нет же, подожди! Давай хотя бы обед приготовим.
– Давай, я могу борщ сварить.
– А я тогда мясо потушу, в красном вине.
– Здорово! Только у нас есть нечего, нет ни мяса, ни картошки, да и вино мы всё вчера выпили. Придётся в магазин ехать.
Мысль о том, что придётся одеваться, куда-то ехать, терпеть взгляды посторонних людей, разговаривать с ними, а потом ехать обратно, так испугала нас, что Ольга встала и заперла входную дверь.
Вдруг Ольга постучала указательным пальцем мне по лбу:
– Эх, ты! Про Интернет забыл? Давай закажем всё, что нам надо, пусть сюда везут!
Идея нам так понравилась, что мы бросились искать сайт интернет-магазина и внезапно поняли, насколько проголодались. Быстро выяснилось, что продуктовых интернет-магазинов не так-то много, те, что есть, не хотят везти заказ за город, а те, что согласны привезти, могут это сделать завтра или послезавтра. Наконец мы нашли сайт, диспетчер которого, видно, соблазнившись суммой заказа, согласился прислать его «вот прямо сейчас». Мы так проголодались и обрадовались, что не надо никуда ехать, что заказали целую гору еды, с десяток бутылок вина, фрукты, а для Георгия Васильевича – коньяк. Часа через полтора приехал грузовичок из магазина и водитель начал выгружать на дорожку коробки и пакеты. Видно, в магазине кое о чём догадались, потому что в качестве подарка вложили в набор бутылку шампанского и орхидею.
Вскоре стол оказался завален свёртками, банками и пакетами.
– Так, мясо есть, даже не потекло. Вот это для борща, а это потушим. Картошка есть, лук, морковь, помидоры… Отлично! Интересно, вино мы выбрали хорошее? Давай попробуем?
В общем, борщ мы так и не сварили.
Глава 10
– Георгий Васильевич, я хотела спросить… – начала Ольга, но дьявол прервал её движением руки:
– Тот, за кого вы хотели просить меня, уже встретил тишину.
Ольга стремительно зажала рот ладонью, глаза наполнились слезами.
– Когда?.. – спросил я.
– В ночь на воскресенье. Вы побывали на воистину последнем выступлении.
Наш странный гость заговорил, и слова древней книги звучали мрачно и тяжко.
«…помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжёлые дни старости и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: «нет мне удовольствия в них!»
Доколе не померкли солнце и свет и луна и звёзды, и не нашли новые тучи вслед за дождём. И зацветёт миндаль; и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем.
И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его.
Суета сует, всё – суета».[89]
Что есть жизнь и что есть смерть?
Альбигойцы верили, что Люцибел (тут Георгий Васильевич усмехнулся) прельстил соблазнами и увлёк за собой на землю множество душ, иначе, ангелов, сотворённых Богом и живущих при нём в блаженстве. Люцибел сотворил тела и оживил их с помощью этих душ, обречённых тяжко страдать потому, что они заключены в тела. Тело отделяет воплощённые души от Света, в котором пребывает Бог. Смерть, избавление от тела означает слияние освобождённой души с Богом. Каждое новое рождение заставляет спуститься с неба одну из ангельских душ. Именно отсюда проистекал ужас еретиков перед воспроизведением жизни, который они полагали актом жестоким и насильственным, отнимающим душу у неба и низвергающим её в материю.
– Но ведь это всего лишь теория, хотя, надо отдать ей должное, довольно стройная и логичная, – возразил я.
– Вера, – поправил меня Георгий Васильевич. – Кроме того, «теория становится материальной силой, как только она овладевает массами».[90] Вы, атеисты, сами лишили себя веры и теперь пожинаете плоды безверия.
– Некоторые утверждают, что атеизм – тоже вера.
– Вера не может строиться на отрицании, – спокойно парировал дьявол. – Согласитесь, одно дело – верить в посмертие, и другое – в его отрицание.
– Эх, вас бы на наш семинар по философии… – мечтательно протянул я.
– Как можно?! Я же беспартийный!
– Так ведь и партии уже нет.
– Да? Разве?
– Давно. Впрочем, и семинаров давно нет, кого сейчас интересует философия?
– Я читала, что в Древней Греции философы разрешали споры в кулачных поединках, – заметила Ольга.
– Ну, а как ещё философ может убедить оппонента в своей правоте? – усмехнулся дьявол. – Впрочем, священники ничуть не лучше, и богословские проблемы решали кулаками. Вот, помню, в Византии в V веке бушевала несторианская ересь. Несторий, священник из Антиохии, стал патриархом Константинополя. Он утверждал, что в Христе неслитно существуют два естества и два лица: божественное и человеческое, причём божественная субстанция не может соединиться с человеческой. Поэтому дева Мария не могла родить бога Христа, она родила человека Христа, и её нужно называть не богородицей, а христородицей. Точно так же, рассуждал далее Несторий, на кресте пострадал не бог, а человек, ибо бог не может страдать. Он заявлял: «Я разделяю естества, но соединяю поклонение». Сильно подозреваю, что на самом деле Нестория богословские проблемы не особенно интересовали – он был ставленником богатых сирийских торговцев, и его заботили торговые преимущества своих купцов перед местными. Альбигойцы, кстати говоря, тоже не признавали крестных мук Христа. Но народ, простые священники и монахи принимали все эти распри за чистую монету и смута в стране нарастала.
