За Галину все произнес сын. В день похорон Геннадий прилетел из Лондона, который, по сути, стал его вторым домом. Окончив учебу, он решил остаться там жить. Отсутствие надзора со стороны родителей привело к тому, что пять лет учебы были лишь прикрытием ветреной жизни, полной глупых, безответственных выходок. Геннадий вел распутное, не обремененное никакими заботами существование, своеобразно самоутверждаясь таким образом. Галина всегда защищала его. Ее мальчик никогда не был виноват. Ее слепая материнская любовь избаловала, испортила сына, но она не желала замечать ошибок. Гурин смотрел на сына, вспоминая, как в последнее время часто ссорился с Галиной из-за Геннадия:
— Тебе он никогда не был нужен, Гурин! — вытирая слезы, твердила Галина. — Ты всегда в бизнесе, в планах, деньгах, чужих проблемах. Твоя голова забита информацией, и нет в ней места для проблем единственного сына.
— Ты не права, Галя. Ты не то говоришь. — Гурин устал оправдываться.
— Вы никогда не были близки. Ты терпел его как осознанную необходимость.
— Нет. Я не понимаю, как ты можешь так говорить?! Вспомни, что я был против его отъезда за рубеж. Ты помнишь, я предупреждал, что это не для него. Я с таким же успехом могу сказать, что ты избавилась от него, отослав в эту чертову Англию!
— Не смей обвинять меня!
— Тогда и ты думай, что говоришь!
— Он не хочет заниматься твоими грязными делишками, и за это ты ненавидишь его! — Как часто она позволяла себе грубо говорить о работе Эрнеста Павловича, и это злило его.
— Но ни ему, ни тебе презрение к моему грязному бизнесу не мешает пользоваться грязными деньгами! — однажды не выдержал Гурин. — Странно, ты не находишь?
Галина сразу замолчала и после этого разговора больше ни разу не возвращалась к этой теме, а передряги, в которые попадал Геннадий, становились все более частыми и все менее безобидными. Выпутываться из них приходилось с помощью всемогущего отца. Эрнесту Павловичу было больно, что только в такие моменты сын вспоминал о нем. В остальное — бесконечные беседы с матерью по телефону, из которых ему доставался дежурный привет. А когда Галины не стало, Геннадий вовсе решил, что не стоит больше скрывать своего истинного отношения к отцу.
— Я ненавижу тебя! — Гроб с телом Галины только начали засыпать землей, когда прозвучали эти безжалостные слова сына. Эрнесту Павловичу они показались раскатом грома. Гурин даже присел, беспомощно оглядываясь по сторонам: слышал ли еще кто-нибудь эти ужасные три слова? Нет, ему они предназначались, только ему. — Это из-за тебя она умерла.
— Гена, что ты говоришь? Мне, своему отцу…
— Я не знаю, каким ты был отцом. Банкоматом — хорошим, ничего не скажешь. А отцом… Не знаю, не помню просто потому, что тебя никогда не было рядом. Это последнее, что я хотел тебе сказать. — Эрнест Павлович увидел настоящую, неприкрытую ненависть, горящую в глазах сына, и, поежившись, отвел взгляд. — Прощай. Мне больше не нужна твоя всемогущая помощь. Все эти годы я принимал ее только ради спокойствия матери. Я буду жить своей жизнью, и в ней тебе нет места.
— Ты же мой сын, как же ты можешь говорить так? Зачем? И когда? Душа твоей матери еще с нами. Ты хочешь сделать больно мне, а делаешь — ей. Остановись!
— С каких пор ты думаешь о ее душе? — язвительно заметил Геннадий. — Побеспокойся лучше о своей. Мать попадет в рай, а вот твоя душенька будет очень дурно пахнуть, когда окажется в пекле. Ее поволокут туда те бесконечные девки, которыми ты себя окружал. Тебя ждет ад. Надеюсь, тебя это пугает.
Пекло началось для Гурина на земле. Единственный сын отвернулся от него, исчез из жизни. Исчез именно тогда, когда был ему так нужен. Он уехал в день похорон, заказав такси, не попрощавшись. Конечно же, обладая такими связями, Эрнест Павлович мог отыскать его в самых дальних уголках мира, но он намеренно не делал этого. Ему было нестерпимо тяжело от сознания того, что Геннадий по большому счету прав: он был ему плохим отцом, Галине — никудышным мужем. Чего стоит теперь все это добро, достаток, когда в душе такой холод, когда рядом нет никого, кому он нужен бескорыстно, просто он сам, а не его возможности? К чему он пришел? Ни семьи, ни детей. Боль от разлуки с сыном становилась отупляющей. Только теперь он стал понимать чувства жены, когда в разлуке с ним она прижимала к груди фотографию Геннадия и так засыпала. Тогда он недоуменно поглядывал на нее, а после ее смерти и разрыва с сыном сам каждый день разговаривал с семейной фотографией, стоящей на комоде в спальне. Эрнест Павлович стал возвращаться в опустевший дом раньше обычного, понимая, что теперь это никому не нужно. Его присутствие было важно тогда, не сейчас… Гурин приезжал, отпускал домработницу и закрывался в спальне, чтобы никто не подсмотрел, как он плачет, прижимая к сердцу фотографию жены и сына.
Душа страдала, мешая работе, общению с деловыми партнерами, знакомыми, друзьями. Гурин изменился внешне. Это было очевидно, но никто не задавал вопросов, догадываясь о причинах его апатии, нервозности. К тому времени Гурин не виделся с сыном и ничего не знал о нем уже три года. Трудно было понять, смягчился Геннадий или остался таким же непреклонным в своем отношении к отцу. Эрнест Павлович боялся сделать хоть какой-то шаг, чтобы попытаться выяснить это. Он жил, считая дни, проведенные без жены, сына, но не пытался что-либо изменить. Страх услышать очередную грубость сковывал его, не давал сделать первый шаг к поиску, налаживанию отношений. Единственным средством, отвлекающим от разрушительных мыслей, стал бизнес. Работа поглощала все время, и на мысли о себе самом его попросту не оставалось. Это спасало до поры. А вот вчера ему снова стало до смерти тяжело, пусто. Эрнест Павлович в который раз поймал себя на мысли о бессмысленности существования, захотелось крепко выпить, но он знал и то, что лучше о себе после этого думать не станет, легче на душе не будет. Недолго думая, Гурин решил воспользоваться еще одним общепринятым, менее разрушительным средством для эфемерного решения проблем. Он поехал в ресторан, где одно время был завсегдатаем. К тому же хозяйка заведения уже несколько раз ненавязчиво звала его. Наверняка нуждалась в его помощи. Он давно знал Елену Константиновну, оказывал помощь, за которую не брал денег, а договаривался об услугах, — это был стиль его общения с должниками. В современной жизни именно услуги, связи играют не последнюю роль. Гурин давно понял это и пользовался по мере необходимости.
— Когда мне будет нужно, я обращусь к тебе, — всегда говорил Гурин, когда очередной вопрос Елены Константиновны был решен.
На этот раз решение проблемы заняло у Эрнеста Павловича ровно пять минут. Столько времени понадобилось, чтобы позвонить нужному человеку и утрясти назревшую проблему. Гурин ехал в ресторан, чтобы сказать об этом хозяйке, успокоить ее, а заодно — самому отдохнуть, развлечься. Он чувствовал, что ему нужно встряхнуться, иначе его хватит удар. Бремя вины, отчаяния слишком давило. Гурин надеялся, что общество очаровательной девушки, которая обязательно найдется среди сотрудниц ресторана, поможет ему справиться с очередной депрессией. Так бывало раньше, может быть, поможет и на этот раз? Елена Константиновна знала его вкус. Она никогда не предлагала ему общение с теми, кто мог бы усложнить его и без того непростую жизнь. Гурин надеялся, что за то длительное время, что он не обращался к Елене, в ее заведении не перевелись прелестницы.
Встреча с Марой нарушила все его планы. Он намеревался поужинать с молоденькой красоткой, потом — поехать с ней домой, на дачу или в одну из своих гостиниц и предаться плотским утехам. Они расслабляли его, освобождали голову от гнетущих мыслей. А после… Может быть, еще пару дней отдыха в компании молодушки помогли бы ему сбросить лет так …надцать, а с годами заодно и воспоминания, которые не дают покоя. Но эта красивая рыжеволосая девушка вела себя совсем не так, как Гурин ожидал. Он растерялся и заговорил с ней иначе, нежели с девицами для пары ночей безрассудного веселья. Эрнесту Павловичу вдруг захотелось вернуть время вспять. Вот если бы много лет назад он встретил такую, как Мара… Задумчиво разглядывая ее, Гурин все больше подпадал под магию очарования молодости, обольстительной красоты, которую ее хозяйка, по-видимому, не в полной мере осознавала сама.
— Что мы закажем? — глядя в меню, спросил Гурин, когда Мара подсела к нему за столик. Не поднимая глаз, он выслушал названия блюд, о которых и сам, честно говоря, никогда не слышал.
— Крем-суп из брокколи с моцареллой и гренками, филе палтуса в имбирном соусе или, на худой конец, карпаччо из лосося в соусе из икры, а на десерт — тирамису. Напитки за вами, — не открывая меню, перечислила Мара.
— Та-ак. — Удивленно подняв брови, Эрнест Павлович посмотрел на свою спутницу. — Ого! Вы как будто только что из Парижа.
