еще той, оставшейся от разговора с комендантом улыбкой, и понимал, что должен сказать что-то, однако не знал — что. Вспомнил рассказ Глеба Тихомолова о промелькнувшей в вагоне девушке и подумал, что то же самое повторится и здесь.
— Вы, значит, недалеко от нас уехали? — первой не выдержала молчания Зоя.
— Километров за двадцать, — быстро и как-то радостно отозвался Густов. — Не больше!
— А у нас тут теперь совсем глухо стало… Скорей бы домой!
— Этого все ждут.
— А вы со своей женой с самого начала войны не виделись?
— Да нет, в прошлом году повидались.
— Счастливый!
— Не знаю…
Это у него сорвалось совершенно непроизвольно, и как только он услышал свои слова — испугался. Стал лихорадочно думать, как же теперь объяснить их, если Зоя спросит.
Зоя действительно спросила:
— Слишком короткая была встреча?
— Да, — благодарно ответил он.
Но теперь ему стало стыдно за обман. Ведь не в том было дело, что короткая… И он вдруг начал объяснять Зое, какая необычная была у них любовь и женитьба — по почте и что они с женой, в сущности, очень мало знали друг друга… Теперь он как будто в чем-то оправдывался перед Зоей и вроде бы что-то переосмысливал в своих отношениях с Элидой, и это опять было нехорошо.
Он умолк.
— Простите, я, наверное, напрасно навела вас на этот разговор, — сказала Зоя.
— Да нет, это я сам разболтался… В общем, я не знаю теперь, как у нас будет.
— Даже так?
— Да…
И теперь уже ни ему, ни ей невозможно стало сказать хоть что-либо. Кроме самого обыденного. И Густов спросил:
— Как вы думаете, по вашему телефону можно позвонить в нашу часть?
— Если знаете позывные, я думаю, можно, — ответила Зоя.
— Так вы разрешите?
— Пожалуйста.
— Только никуда не уходите, хорошо?
— Мне некуда уходить, — улыбнулась Зоя.
Густов прошел в служебную комнату комендатуры и попросил скучавшего там солдата соединиться с «Форумом». Для солдата и это было развлечением. Он начал звонить, вызывать разные «Фиалки» и «Сирени», наконец добрался и до «Форума». То есть до саперного батальона. Но разговора не получилось. Густов слышал, как ему отвечал дежурный по батальону, но сам дежурный Густова не слышал. Покричав в трубку минуту или две, Густов отказался от этой затеи. «Объяснюсь завтра утром!»
Когда он возвращался обратно, к Зое, в душе у него вдруг возникло какое-то странное беспокойство, похожее на детское ожидание праздника. Возникла нетерпеливость, торопившая, подгонявшая его, и в то же время надо было сдерживать себя: уже не ребенок! И надо было придумать, что сказать Зое, когда снова увидит ее. Решил: попросит поставить ту пластинку, которую слышал под этим окном однажды ночью — после беседы с членом Военного совета.
Когда он вошел, Зоя поставила как раз ту самую пластинку.
— Как вы догадались? — удивился он.
— Больше мне нечем вас угощать, — просто ответила Зоя.
Но для него теперь все здесь было не простым, все было преисполнено внутреннего значения и особого тонкого смысла, а больше всего — сама Зоя, которую он впервые увидел и разглядел сегодня, а на самом деле как будто знал ее хорошо и давно — настолько хорошо, что даже приоткрыл перед нею самую тайную свою тайну.
— Что-то у вас там случилось? — спросила Зоя, посмотрев ему в глаза.
— Нет, ничего, просто не дозвонился.
— Тогда потанцуем? — предложила Зоя.
— Пожалуйста… То есть — я прошу вас…
Но танцевать вдвоем в пустой комнате оказалось как-то неловко — это было все равно что долго стоять обнявшись. И хорошо, и томительно. И хотелось бы продлить, и стыдновато… И самое удивительное — удивительность этого Густов поймет лишь впоследствии, — он здесь больше ни разу не вспомнил Элиду. Раньше она успевала остановить его еще до того, как он остановится перед какой-нибудь девушкой…
Пластинка еще не кончилась, когда он предложил посидеть. Это было неразумно, это означало лишить себя очень счастливых минут, но он теперь не мог быть во всем разумным. Что-то в его внутреннем мире вдруг резко и восторженно сдвинулось, что-то уже несло его над землей — и некогда было раздумывать, взвешивать, анализировать. Все проносилось быстро и безоглядно. Он еще не вполне понимал, что такое с ним сделалось, но чувствовал, что делается хорошее, радостное. И это не зависело от того, будут ли они продолжать танцевать или сядут к окну.
— Вам не понравилось? — спросила Зоя, останавливая патефон.
— Наоборот, — сказал он.
Они сели на диван.
Зоя смотрела на него с удивлением и ожиданием: что он скажет дальше?
— Вы на меня не сердитесь, не обижайтесь, — заговорил он, немного помолчав. — Я и сам не понимаю, что со мной такое… и я сейчас уеду… Но вы позволите приехать к вам завтра?
Зоя пожала плечами.
— Конечно, приезжайте… если захотите.
Она старалась выглядеть спокойной и говорить спокойным голосом, но тоже замечала, что это почему-то не получается. И причиной всему был этот неожиданный человек. Его заразительное волнение передавалось и ей, и она уже начинала догадываться, что это такое. Она еще не могла вполне поверить, что это возникает так быстро, чуть ли не в одно мгновение, и не понимала, почему же он так спешит уйти, если ему действительно хорошо здесь.
— Значит, до свиданья, Зоя! — продолжал Густов. — До завтра!
— На чем же вы поедете? Ваш мотоцикл еще не вернулся.
— Не все ли равно! Есть еще попутные машины.
Он выглядел почти радостным. Уходил — и радовался…
— Но почему вы так торопитесь? — все же спросила Зоя.
— Я боюсь, что вы подумаете обо мне плохо… если я останусь сейчас.
