за ним.
— Кто там? — крикнул часовой.
Максим застыл.
— Никого. Я одна, — успокоительно проговорила Сервия.
Судя по звукам, центурион вновь попытался сесть, привалился к валуну.
— Как тебя зовут?
— Азиния, — похоже, она назвала первое попавшееся имя.
— Так это ты кричала?
— Да.
— Что же случилось? — спросил он жестко.
— Они… их было трое… — Сервия запиналась.
«Не умеет лгать», — заключил Максим.
Центурион, похоже, объяснил ее нерешительность понятным смущением.
— Они пытались заткнуть мне рот. Когда ты подскочил, выпустили меня. Я убежала — недалеко. Спряталась. Они сначала искали, потом ушли. Тогда я подползла… Сначала думала — тебя убили. Потом различила дыхание.
— Напали на тебя? — Голос центуриона звучал все так же сухо, недоверчиво. — Видя в полусотне шагов преторианца? Смельчаки!
Максим чуть не присвистнул: названное обстоятельство наверняка смутило бы настоящих разбойников.
— Их было трое, — возразила Сервия. — Пьяные.
— Тебе-то что здесь понадобилось? — не унимался часовой.
Максим почувствовал: история о запоздалой путнице только возбудит подозрения. В самом деле, как ее занесло на пустырь? С дороги сбилась?
— Я… У меня было свидание… — прошептала Сервия.
Часовой, вероятно, сделал какой-то резкий жест, потому что снова застонал.
— Свидание? С кем?
— Он не пришел, — еле слышно ответила Сервия.
— Или убежал?
Сервия заплакала. Максим охотно верил, что она плачет искренне. «Слишком много потрясений для одного дня».
— Кто твои родители? — спросил центурион менее сурово.
— У меня нет родителей. Только брат.
— Он плохо за тобой смотрит!
Сервия не ответила.
— Дождешься утра здесь, — приказал центурион. — Утром провожу в город.
— Нет! — В ее голосе проступил настоящий испуг. — Утром… утром брат вернется. Я должна идти.
— Хочешь, чтобы снова напали? — возмутился он.
— Должна идти, — твердила она в смятении.
Звякнули доспехи. Центурион встал. Спросил:
— Это ты принесла воду?
Максим едва расслышал ответ Сервии.
— Да.
Наступила пауза. Потом Квинт Септимий произнес как-то отрешенно:
— Мне терять нечего. Провожу.
Зашуршала трава. Сервия поднялась. Сказала порывисто:
— Ты мужественный и великодушный человек, центурион.
Квинт Септимий мрачно откликнулся:
— Я всего лишь часовой, покинувший пост.
Сервия помолчала. Затем с прежней мягкостью промолвила:
— Проводи меня до половины дороги. Близ преторианского лагеря разбойники не нападут.
Максим приготовился распластаться на земле, но Сервия предусмотрительно обошла камни с другой стороны, а Септимий последовал за ней.
Актер остался в одиночестве. Сел на землю. Сорвал травинку, пожевал. Чувствовал себя совершенно обессилевшим. Бросаться вслед за Сервией и центурионом не имело смысла. Часовой услышит шаги. «Пусть отойдут подальше. Тогда можно будет выбраться на дорогу. Главное, не столкнуться с центурионом, когда тот повернет обратно».
Максим сидел, опираясь спиной о камни, запрокинув голову. Неужели он, именно он, весь день принимал решения, вел за собой других? И одержал победу? Неужели открыл в себе талант командира? «А может, еще и полководца?» Максим негромко засмеялся. Конечно, никакой он не командир и не полководец. Все это время, отдавая приказы и распоряжаясь людьми, он просто играл роль. Изображал любимого героя. Человека отважного, решительного, привыкшего брать на себя ответственность. Командира пограничного корабля, каким сыграл его Владимир Ивашов в фильме «Право на выстрел».
Время шло, и Максим нехотя поднялся. «Центурион, конечно, оставит Сервию в безопасном месте. Но надолго бросать ее одну не следует».
Он двинулся в сторону дороги и внезапно остановился. Представил, каким тоном Септимий произнес: «Мне терять нечего». И еще: «Часовой, покинувший свой пост».
Максим внезапно почувствовал, что изнурительные, убийственные сутки еще не закончились. Продолжение следует. Уйти с пустыря нельзя.
Он снова опустился на землю, неподалеку от пустой могилы. Согнул ноги, оперся подбородком о колени. Сидел, ждал.
Начинало светать. Кусты уже не казались сплошной черной стеной, можно было различить отдельные ветви, листья. Смутно проступали очертания кладбищенской ограды за оврагом.
Центурион не возвращался. На фоне светлеющего неба обозначились силуэты тополей и кипарисов. Земля, трава, камни, кусты перестали быть одинаково-серыми. Мир обретал краски.
Максим ерзал на месте. С минуты на минуту могла явиться смена, а часового все не было. Желтая полоса на горизонте предвещала восход. Становилась шире, ярче — оранжевой, багровой. Заалели края облаков. Под слабым порывом ветра зашелестели, словно очнувшись деревья.
Максим ждал. Дорога по-прежнему была пустынна. Актер полагал, что продлится это недолго, едва отопрут ворота, в город из города хлынет поток народа.
Наконец появился Квинт Септимий. Шел медленным, тяжелым шагом, совсем не похожим на обычную чеканную поступь воинов. Шлем нес в руке.
Максим не был уверен в своих подозрениях и не хотел прежде времени попадаться часовому на глаза. Отступил за дерево.
Оказавшись на пустыре, Септимий осмотрелся. Бросил шлем на траву, скинул плащ, снял перевязь с мечом. Потом освободился от панциря. Снова взял меч. Максим невольно сделал шаг вперед.
Центурион буднично, по-деловому, обнажил меч, повернул острием к себе, обеими руками сжал рукоять.
— Стой! — рявкнул Максим.
Центурион стремительно обернулся.
«Вот правы! Чуть что — бросаться на меч».
— Потише, приятель, — сказал Максим, ибо острие меча нацелилось ему в грудь.
Квинт Септимий пристально всматривался в его лицо. Вспомнил:
— Прорицатель!
— Брось оружие!
Максим шагнул вперед, прямо на меч, центурион отступил на шаг. Лицо его стало злым.
— На свидание торопишься?
Максим только рот открыл. Не сразу вспомнил: Сервия заявила, мол, пришла на свидание, а возлюбленный не явился.
— Свидание? На могиле?
Часовой опустил меч и отвернулся. Он устал от подозрений. И едва держался на ногах. «От кулаков бестиария быстро не опомнишься», — это Максим знал по себе.
— Уйди, — глухо сказал часовой.
«Хочешь перерезать горло без помех?» — жестом осведомился Максим.
— Оставь, — сказал часовой. — Я нарушил приказ. Лучше избежать позора и самому броситься на меч.
— Чей приказ?
— Божественного цезаря Августа Домициана Германского и Дакийского.
«Хорошо звучит!»
— Цезарь знает?
— Довольно, что я знаю, — отвечал центурион.
«Чтоб им пропасть, этим гордецам!»
— Будешь служить лучше. Другому императору.
Центурион вскинул голову. «Мощу себе дорогу на дыбу», — заключил Максим. Отступать было поздно. Центурион мгновение смотрел ему в глаза, затем отчетливо усмехнулся:
— Сдается, получу прощение, задержав изменника.
Максим наградил его высокомерным кивком.
— Уже задерживал. А цезарь Домициан выгнал прочь.
Говоря это, Максим вспоминал пребывание во дворце и свою пантомиму. Кажется, перед начальником гвардии он задул светильник: «Светоч может угаснуть». С божественным цезарем объяснился еще проще: указал на императора пальцем и провел ладонью по шее.
— Цезарь тебя не выслушал? — тревожно спросил Квинт Септимий.
— Выслушал. Не поверил.
Септимий вложил меч в ножны. Застегнул панцирь, набросил плащ, надел шлем.
— Пойдешь со мной к императору. Повторишь…
— Квинт Септимий, — негромко и отчетливо сказал Максим, — цезарь Домициан прогневал богов.
Септимий, вздрогнув, обернулся к могиле весталки. Максим продолжал:
— Домициан
