же днем Максим с Титом Вибием отправились покупать дом для весталки. Вибий уже присмотрел подходящий особняк, но последнее слово оставалось за Максимом, в чей здравый смысл уверовали все.
Садовый холм находился за городской стеной. Здесь в изобилии росли гранатовые и миндальные деревья, груши, каштаны, яблони. Тит Вибий объяснил, что некогда сады принадлежали знатным римлянам, потом перешли во владение римскому народу.
«Однако, — подумал Максим. — А у нас происходит обратное».
Дорога утопала в густой тени вечнозеленых дубов. Вдали, над кронами дубов возвышались могучие трехъярусные аркады.
— Что это?
— Акведуки Девы.
Тит Вибий с гордостью добавил, что акведуков всего одиннадцать. Его приятель (вольноотпущенник смотрителя городских водопроводов) рассказывал, что вода поступает прежде всего в городские колодцы, бани, фонтаны, бассейны и только потом — в частные дома.
Максим выслушал его внимательно, так как давно усвоил: воду из Тибра римляне не пьют. «Еще бы! В реку сбрасывают убитых».
— Пройдем садами Лукулла, — предложил Тит Вибий, — так ближе.
«Лукулл»… Максим напрасно напрягал память, ничего, кроме выражения «Лукулловы пиры», припомнить не мог. Кажется, Лукулл Был не только великий гурман, но и великий полководец. «И великий эстет», — прибавил Максим, осмотревшись по сторонам.
Аллея вилась по склону холма. Меж бронзовых стволов пиний белели статуи. В искусственных водопадах струи воды, звеня, дробились о камни. Над ручьями склонялись ивы. Солнечные лучи, проникая сквозь листву олив, образовывали на земле причудливые узоры.
Выйдя за ограду, Тит Вибий остановился и указал Максиму на черепичную крышу, видневшуюся меж верхушками каштанов. По еле заметной тропе они спустились к дому.
— Красиво, — сказал Максим.
— Слишком тихо, — пожаловался Тит Вибий.
Максим засмеялся. Да, в городе тишины не бывает, на Авентине — и подавно. Шорох шагов, болтовня прохожих, выкрики торговцев, смех играющих детей и вопли учеников, которых секут розгами, вой толпы, упоенной очередным кровавым зрелищем в Большом цирке, — обычные дневные звуки.
Ночью — цокают копыта, грохочут повозки, раздается брань погонщиков, слышны пьяные вопли, визг и смех.
…Тихо шелестела листва каштанов над головой, да откуда-то издалека ветер доносил блеяние овец.
— Да, — согласился Максим, — здесь бы тебе не удалось заснуть и на минуту.
Тит Вибий серьезно кивнул.
Дом стоял вдали от дороги. Он был значительно меньше особняка сенатора Марцелла: небольшой атрий, четыре колонны поддерживают свод, мелкий бассейн для дождевой воды, на стенах простые росписи — цветочные вазы, соединенные орнаментами. Одна столовая, несколько крохотных клетушек — не то спальни, не то кладовые. Вместо внутреннего двора и сада — нечто вроде лоджии, уставленной корзинами цветов.
— Прекрасно, — сказал Максим, отлично сознавая, что сенатор Марцелл останется недоволен. «Охотнее всего он приобрел бы для весталки Палатинский дворец».
Но сам актер был убежден: лучшего жилища не найти. «Дом стоит уединенно. Внимания не привлечет — ни размерами, ни внешней отделкой. Да и не потребует много прислуги. Чем меньше болтливых языков, тем лучше».
— Рабов Марцелла брать нельзя.
— Понятно, — кивнул Тит Вибий. — Купит новых.
Максим поежился. Знал: сколько ни проживет в Риме, к словам «купит людей» не привыкнет.
Они немедленно заключили договор с хозяином, и следующим днем Корнелия переселилась в новый дом. Увидев ее, Максим задохнулся. Корнелия подстригла волосы!
На отчаянный взгляд Максима пояснила:
— Когда девятилетней меня привели в храм Весты, то прежде всего коротко остригли. Срезанные косы повесили на священное дерево. С этого началось служение богине. Этим и закончится.
С Корнелией перешли в новый дом Лавия, бестиарий, лекарь и управитель. Вдобавок Марцелл купил двух поваров, двух банщиц, камеристку и привратника. Остался неутешен: как весталка обойдется без рабыни, располагающей одежду красивыми складками; без служанки, заведующей духами и притираниями? Неужели подавать тунику и завязывать ремешки туфель ей будет одна и та же прислужница? А кто приберет постель и вымоет полы? Кто нарежет кушанья красивыми ломтями и кто расположит ломти на блюдах? Поменяет цветы в вазах? О ужас! Любимая женщина будет лишена самого необходимого!
Первым делом Марцелл с сестрой принялись решать, за кого себя следует выдать Корнелии. Кем назваться, какое имя избрать? Максим призвали на совет.
— Любое, римское, — ответил он удивленно. — Она же римлянка.
— Римлянка Корнелия умерла, — ответил Марцелл.
Тут только Максим понял, в чем дело. Выдать себя за римскую гражданку Корнелия не решится. Существуют списки граждан, самозванку могут разоблачить.
— Вольноотпущенница, — сказала Корнелия, поднимая лицо к Марцеллу. — Назовусь твоей вольноотпущенницей. Ведь это правда. Ты дал мне волю.
Максим сразу понял, что именно этого Марцелл и не хочет. «Еще бы! С их-то гордостью! Амате Корнелии считаться бывшей рабыней?!»
Он едва не выпалил: «Ничего, это ненадолго. Скоро Корнелия станет носить твое имя». Вовремя прикусил язык. Вибий когда-то объяснил: брак между вольноотпущенницей и сенатором невозможен. Только сожительство, конкубинат. Если у сенатора нет жены, закон признает за конкубиной и ее детьми некоторые права. «Марцелл на это не пойдет. Слишком унизительно для Корнелии».
— Чужеземка, — сказал Максим.
Марцелл встрепенулся, но тут же снова покачал головой.
— Закон не признает браков между римлянами и чужеземцами.
— Вот как? — переспросил Максим.
— Точнее, римляне могут вступить в брак с теми, кто наделен латинским гражданством или александрийским. Но не с…
Марцелл запнулся.
— Договаривай, — спокойно сказал Максим. — Но не с варварами.
Не удержался, взглянул на Сервию. Она неожиданно покраснела. Сказала, глядя в сторону:
— Лучше назваться чужеземкой, чем вольноотпущенницей. Римское гражданство можно получить. И тогда — пожениться.
— Вот как, — быстро повторил Максим.
— Да, да, да, — подтвердила Сервия.
Максим отметил, как дрожал ее голос. «Волнуется за брата».
— Чужеземка? — раздумчиво спросил Марцелл.
— Чужеземка, — подтвердил Максим.
Корнелия внезапно поднялась, подошла к Максиму, заглянула ему в глаза.
— Твоя сестра.
Максим сидел неподвижно. Вспомнил первый свой день в Древнем Риме: шумную толпу, выплеснувшуюся из цирка; весталку, полулежавшую в золоченом паланкине. Вспомнил, как стоял перед ней, ожидая помощи. Одинокий — без дома, без друзей, без имени.
Теперь она ожидала помощи. Она потеряла римское гражданство, дом, имя.
— Да, — сказал он. — Моя сестра.
Быстро перевел на латинский свою фамилию: «Огнев». «Огнев — огонь — ignem».
— Игнема.
* * *
Утром Тит Вибий явился с новостями. По мнению всего Рима, сенатор Марцелл мужественно перенес утрату. Многие, правда, находили, что еще мужественнее было бы броситься на меч. Особенно разочарованы оказались женщины. «И это любовь? Подождите, он еще женится».
Как, смеясь, рассказывал сам Марцелл, император Домициан, явившись в курию, сидел, выпятив губу, с видом крайнего неудовольствия. Максим, услышав это, нахмурился. «Император знает Марцелла. Решит: сенатор остался в живых, чтобы отомстить. А это означает»… Но Максим не стал никого тревожить своими подозрениями.
