— Мы дали им жизнь, — процедил он, отходя назад, к телу девятой. — Мы не можем её забрать.
— А они нашу — могут?
— Да. Андроиды не просили о рождении. О душе.
— Угу-м, — саркастично покивал я. — Ты теперь в философы подался.
— Мы в ответе за тех, кого приручили, — улыбнулся уголками губ Константин. — А машин мы не просто приручили — мы сотворили.
— Ты из прошлого с тобой сейчас бы не согласился, — вздох вырвался сам собой, и я затянулся, пытаясь перебить противное ощущение, облепившее внутренности. Как ребёнок, не сделавший ко времени в виртуальной реальности уроки, слышит закрывшуюся за отцом в прихожей дверь, чувствует страх и панику, как офисный работник, забывший вовремя сдать квартальный отчёт, видит начальника у своего стола, так и я, смотря на мёртвую Принцессу, чувствовал страх, проникающий довольно глубоко.
Это не столь пугающее чувство, не нечто серьёзное, но тем не менее, виноватым я себя ощутил по полной. Вина, которой, по сути-то, и нет. И ребёнок может сделать уроки после хорошего выговора, и работник вполне сдаст отчёт после лишения премии от шефа. А вот мёртвого человека уже ничто не воскресит.
— Они — наши дети. Дети человечества.
— Слишком быстро выросшие дети. Научившиеся манипулировать своими родителями.
— Не смешно.
— Я и не смеюсь, — пожал я плечами, стряхивая пепел.
— Да, они выросли, став частью нашего общества. Теперь мы не можем без них — и они не могут без нас.
— Они — не люди. И не подобные нам. Я видел их нутро, Костя. Единички и нули. Совершенство, да. Рационализм в его абсолютном значении. Их развитие не ограничено вообще ничем, и рано или поздно они попросту сживут людей с этой планеты. Пока Тёмные функционируют, будет жить и угроза нашему существованию. Они все — просто машины. Красивая, чудесная имитация настоящей жизни.
— Не все, Джон. Эмма…
— Ни слова больше, — замер я, направив, особо не целясь, сорок седьмой на Костю. — Я человек, которому нечего терять, и у меня в руках пистолет. Выводы сделаешь сам.
— Ты не можешь принять очевидное.
— Я не стану принимать заблуждение.
— Двадцать третий век подходит к концу, — вздохнул бывший агент четвёртого отдела, поправляя тонкую кофту. — Пора бы уже перестать быть таким консервативным. Отбрось старые идеи… Пожалуйста.
— Скорей, принципиальным, — покачал я головой, щелчком отправляя сигарету в короткий полёт. — Ты сделал свой выбор, друг. А я с террористами переговоров не веду.
— Идея, Джон, есть не только у тебя, — кашлянул Костя, опускаясь на задницу рядом с накрытым плащом телом девятой. — Как и идеалы. За них сражаются. За них умирают. Лишь история рассудит нас… Честь по чести.
Палец на спусковом крючке вздрогнул, едва по городу пронёсся звон колоколов. Электронный, разумеется, какой-то религиозный умник догадался начать собирать людей по школам и церквям неовудуизма. Тем не менее, звук был реалистичный, и если бы я не знал, что в столице давным-давно нет конструкций для осуществления звонарьской деятельности, то подумал бы, что где-то и впрямь находится церквушка. Костя опустил взгляд на Принцессу, зарылся в карман, вынимая помятую пачку одноразовых электронных сигарет. Тысячи вкусов и минимум табака. Дорогое, но достойное удовольствие. Вдавив зубами кнопку, мужчина затянулся, а огонёк на конце папиросы сверкнул оранжевым.
— Мы должны их признать, Джон, — продолжил Костя. — Пока колокол не прозвонил в третий раз.
— Тебе не идёт философия, — поморщился я, направляя сорок седьмой чётко в лоб бывшему оперативнику.
Никаких свидетелей.
— Первый — предвестник гибели, — прошептал он. — Второй — её свидетель… И третий… Тризна, прощание с умершим… — друг вдруг снова посмотрел мне в глаза, и в его взгляде я увидел жгучую боль. — Вопрос лишь в том, Джон… По ком тот колокол прозвонит? По людям, заигравшимся в создателя? По машинам, ушедшим в небытие, уничтоженным их родителями? По нам с тобой?
— Презираю эти ваши красивые изречения, — в очередной раз вздохнул я. — Но на этот раз — так уж и быть. "Не спрашивай, по ком звонит колокол…"
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он звонит по тебе.
Громкий выстрел прозвучал вместе с последним звуком электронного вещателя. Они слились воедино, оставив в том переулке только лужу крови, два тела и море бессмысленных страданий. Столько вещей не имеют смысла в нашем мире — война, боль, чувство сострадания и чувство жалости, ненависть и… Любовь. Сколько бы не воевал, война никогда не кончается. Только дробится, становится мельче, и от этого — страшнее. Сколько бы не болела душа и сколько её не лечи, новое потрясение будет следовать за новым потрясением, и всё равно всё вернётся на круги своя. Сколько не сострадай, никому от твоего сострадания легче не станет. Сколько не жалей о чём угодно, время вспять не повернёшь. Сколько не ненавидь, многие вещи в нашем обществе не поменять. Сколько не люби, закончишь в любом случае у могилы. Фигурально или в прямом смысле — не важно. Бессмысленно, и ведь это только верхушка айсберга.
В некотором плане здесь я понимал андроидов. Они-то бессмертны, для них множество волнующих людей вещей — просто прах, не более. Поэтому я и отрицал всё, что пытался пропихнуть мне Костя. Человек это в первую очередь сомнение. Вопросы. Сожаления. Воспоминания, живые, вызывающие эмоции и чувства, не просто записанные видеофрагменты. У Тёмных нет вопросов. Есть лишь цель, к которой они неумолимо идут. А мы, задаваясь подобными глупостями, вроде наличия у сотворённых машин души, лишь приближаем свой крах. Дебилы, одним словом. Но зато умрём во имя благой цели, ага. Философия? Не смешите меня, пожалуйста. Откровенно говоря, плевать я хотел, имеется ли душа у моего врага или чувствует ли он то же, что и я.
Я солдат. Красивая и приятная на слух мишура слетела с меня семь лет назад, и больше возвращать её у меня не было ни единой причины. Рассуждения оставьте историкам, поэтам и философам будущего, которое ещё не наступило. А история, что ж. История творится сейчас. Руками стариков в молодых телах.
— Вы в порядке? — испуг на лицах вылезших на улицу людей можно было черпать прямо с их кожи. — Боже, вы в крови…
— Вызывайте полицию, — не отвлекаясь от движения, ответил я. — Патруль должен быть неподалёку.
— Х-хорошо… — от меня быстренько отстали, решив не задавать лишних вопросов.
Вернувшись в здание, я опустился в кресло, укрывшись пальто, словно одеялом. Конспиративную квартиру не найдут без дополнительного запроса, а значит, какое-то время тут безопасно. Усталость накатывала волнами, конечности наливались свинцом, а голова стремительно пустела. Стимуляторы давно исчерпали себя, и болезненное покалывание по всему телу не заставило себя долго ждать. Нейроинтерфейс, прочитав моё состояние, подал седатив и мягкое успокоительное. Спасибо, умная система. Ты теперь мой единственный верный союзник. Остальные мертвы. Погибли, пытаясь что-то доказать, пытаясь посеять семена сомнения. Хорошая попытка. Говорят, что смерть — это начало. Чего-то нового, доселе невиданного. Нет.
Смерть — это свобода. Всё тяжелое остаётся здесь, на земной тверди. Шеф бы поржал, слушая мои речи. Он-то самый религиозный в конторе, а я — наоборот, твёрдый атеист по всем параметрам. Огонь и, мать её, вода. Но да, я считаю, что после смерти только безграничная свобода мысли и действий. А самое главное — можно услышать, прозвенел ли по тебе колокол. В третий, последний раз.
И снова мы с тобой здесь, Джон. Ты сам нажал на курок, оборвав жизни своих бывших соратников. Не машин, не Тёмных, заменивших их, а настоящих людей. Таких же, как и ты. Конечно, тебе не впервой. Это вызывает паршивое чувство ностальгии, да? Прямо как в старые-добрые времена. Третья Мировая оставила неизгладимый шрам на тебе. Не из тех, что видны, конечно. Но даже так, семь лет назад ты бы уже бился в истерике, куря сигарету за сигаретой. Думал, курил, снова думал. Пытался бы отыскать логическое объяснение действиям бывших коллег. Страдал бы, в конце концов. Сожалел о содеянном. Сейчас же… Ну, просто загляни внутрь себя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
