Но при этом герой желает отомстить своим мучителям: «Только на рассвете кабаны / Очень шибко лютые — / Хуже привокзальной шпаны / И сродни с Малютою» /3; 52/ ~ «Снова снится вурдалак, / Но теперь я сжал кулак — / В кости, в клык и в хрящ ему! / Жаль, не по-настоящему..»/3; 319/.
В первой из этих двух цитат лирический герой сравнивает себя с «привокзальной шпаной», что заставляет вспомнить, во-первых, автобиографический образ третьего первача в «Четверке первачей» (1974): «Он в азарте, как мальчишка, как шпана»; а во-вторых — обращение Высоцкого к Николаю Тамразову: «Тамразочка, мы — шпана: ты, я, Васька Шукшин. Все мы — шпана»42?.
И если в песне «Отпустите мне грехи…» герой сравнивает себя с «лютым кабаном», то в «Конце охоты на волков» он выведет себя в образе «лютого волка»: «Только на рассвете кабаны / Очень шибко лютые» = «Словно бритва, рассвет полоснул по глазам» /5; 212/, «На горле врага свои зубы сомкну / Давлением в сто атмосфер» (АР-3-36). Да и вообще свою «лютость» он демонстрирует довольно часто: «Я злой, когда войду в азарт» /2; 395/, «Ядовит и зол, ну, словно кобра, я» /3; 51/ и т. д.
Одновременно с «Моими похоронами» шла работа над «Честью шахматной короны» (1971–1972).
В обоих случаях герой абсолютно здоров: «Здоровье у меня добротное» = «У тебя — здоровый дух в здоровом теле, / Так что дуй по <краю напрямик>» (АР-9-167),
— и размышляет о том, почему он не противодействует своему противнику: «Отчего же я лежу. / Дурака валяю?» (АР-3-38), «Снова снится вурдалак — / Я вот как сожму кулак: / В поддых и в клык, и в хрящ ему / Но не по-настоящему…» (АР-3-40) = «Что я медлю — не мычу, не телюсь? / Надо чем-то бить — уже пора. / Чем же лучше — пешкой или в челюсть!™ / Неудобно — первая игра. <.. > А не то как врежу апперкотом — / Это очень шахматный прием» (АР-9-171), — как и в черновиках песни «Ошибка вышла: «А может, дать ему под дых / И двери — на замок?» /5; 380/. Сравним также ситуацию в шахматной дилогии и в «Заповеднике», написанном примерно в это же время: «Что я медлю — не мычу, не телюсь? / Надо чем-то бить — уже пора» (АР-9171) = «Ну что ты медлишь, бедное зверье? / Клыком пугни, когтями ткни» (АР-733). Между тем, если в «Моих похоронах» лирический герой, бездействуя, говорит: «Хоть бы вздернул вверх кулак» (АР-3-39), — то во время матча он именно так и поступит: «Обнажил я бицепс ненароком».
Однако враги его очень сильны: «Самый сильный вурдалак» = «У него ферзи, ладьи — фигуры! / И слоны — опасны и сильны» /3; 392/; а заодно и ловки: «Шустрый, ловкий упырек / Стукнул по колену» /3; 320/ = «Ничего! Коль он и вправду ловок — / Применю секретный ход конем!» /3; 393/ (в первом случае упоминается упырек, а во втором — фигурка. «Я его фигурку смерил оком»; в другом варианте «Моих похорон» лирический герой говорит: «Шустрый парень и знаток / Стукнул по колену»; АР-3-38; а в черновиках шахматной дилогии он обращается к своему противнику: «Парень, не пугай меня цейтнотом» /3; 391/, - который также окажется «знатоком», поскольку «с шахматами — утром, ночью, днем» /3; 388/).
И ведут себя эти враги, разумеется, тоже одинаково: «Всё втискивал и всовывал, / И плотно утрамбовывал» = «Он мне фланги вытоптал слонами» (АР-13-75) (этот же мотив встретится в более поздних произведениях: «И топтать меня можно, и сечь» /4; 71/, «Взвод на мне до зари / Сапогами ковал»; АР-4-10); «Я лежу, а вурдалак / Вон, гляди, со стаканом носится»[2083] = «Он встанет, гляди, пробежится — и назад»[2084] [2085] [2086] [2087] [2088]. - так же как в песне «Ошибка вышла»: «Врач бегал от меня к столу. / Кривился и писал» /5; 384/. А у героя припасен для них «сюрприз»: «Ну, гад, он у меня допросится» = «Здесь наколется» /3; 382/; «Я ж их мог прогнать давно / Выходкою смелою» = «Применю секретный ход конем!» /3; 393/. Причем эта «смелая выходка» напоминает и другой вариант шахматной дилогии: «Я берусь сегодня доказать: / Шахматы — спорт смелых и отважных» /3; 383/. Но одновременно с этим герой говорит о своей ничтожности по сравнению с врагами: «Безопасный, как червяк, / Я лежу, а вурдалак…» = «Он со мной сравним, как с пешкой слон!» /3; 383/, - которые сравниваются с нечистой силой: «На мои похорона / Съехались вампиры» = «Мой соперник с дьяволом на ты!» /3; 384/. Поэтому герой предчувствует смертельную опасность: «Я чую взглядов серию / На сонную мою артерию <…> Вот мурашки по спине / Смертные крадутся» = «Чует мое сердце — пропадаю» /3; 391/; «Я кричал: “Я сам налью! / Чувствую, что вкусная”. <…> Те, что выпить норовят / По рюмашке крови» (АР-1340, 42) = «Чувствую, что он нацелил вилку, — / Хочет съесть.,»431; говорит о необходимости активных действий: «Мне бы взять пошевелиться…» = «Мне бы только дамку провести»; и даже употребляет «выражения»: «Вон, бля, со стаканом носится»432 = «Ну еще б ему меня не опасаться, бля, / Когда я лежа жму сто пятьдесят!»433.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В 1971 году была написана также «Песни микрофона», имеющая целый ряд сходств с «Моими похоронами»: «Мы в чехле очень тесно лежали: / Я, штатив и другой микрофон, — / И они мне, смеясь, рассказали, / Как он рад был, что я заменен».
У первой строки имеется вариант: «Мы в одном чемодане лежали» (АР-3-170). Но почему же они лежали очень тесно? Да потому что там было мало места. Похожая ситуация возникнет в стихотворении «А мы живем в мертвящей пустоте»: «Друг к другу жмемся в тесноте» /5; 553/, - а также в «Моих похоронах» и «Памятнике»: «В гроб434 вогнали кое-как, / А самый сильный вурдалак / Все втискивал и всовывал, / И плотно утрамбовывал» = «И в привычные рамки я всажен. — / Плотно сбили» (АР-5-132) (в последних двух цитатах, как и в «Песне микрофона», поэт говорит о своей посмертной судьбе). В таком же положении окажется оружие героя в стихотворении «Я не успел»: «Висят кинжалы добрые в углу — / Так плотно в ножнах, что не втиснуть между» (а в «Песне микрофона»: «Мы в чехле очень тесно лежали»).
Теперь перечислим другие переклички между «Песней микрофона» и «Моими похоронами», связанные с темой пыток: «Он поет, задыхаясь, с натугой» = «Сопел с натуги, сплевывал»; «Он сдавил мое горло рукой» = «Еще один на шею косится»; «Я страдал, но усиливал ложь» = «А страданья тянутся» (АР-3-38); «Я ведь не говорю, не пою» (АР-3-170) = «Я молчу, а вурдалак / Со стаканом носится» (АР-3-38); «На низах его голос утробен» = «.. хрипло произнес / Речь про полнокровие» (АР-3-38).
Еще одна песня 1971 года, которая содержит общие с мотивы с «Моими похоронами», — это «Горизонт».
В обоих случаях власти собираются «похоронить» лирического героя, а он им доказывает, что жив: «Погодите, спрячьте крюк. / Да куда же, черт, вы?! / Я же слышу, что вокруг, — / Значит, я не мертвый!» = «Я жив и спрячьте черные повязки!» (АР-3-113). Последняя строка в ряде исполнений имела вид: «Я жив! Снимите траурные маски!»[2089]. Эти же «траурные маски» упоминаются (помимо «Масок», 1970) в черновиках «Моих похорон»: «Вот завыл нестройный хор, / И наладил пляски / Кровопивец-дирижер / В траурной повязке» /3; 316/. Как видим, повторяется даже эпитет — «траурный». А «траурная повязка», упомянутая в «Моих похоронах», встретится и в «Горизонте»: «Я жив! Снимите черные повязки» /3; 138/. Вот еще одна параллель на эту тему: «Ходи, мой друг, без траурной повязки» (АР-3-113) = «Кровопивец-дирижер / В траурной повязке. <…> Мои любимые знакомые» /3; 316, 322/ (в таком же «трауре» эти «знакомые» появятся в «Райских яблоках»: «Почто ж вы невеселые, угрюмые, / Процессия за гробом семеня… / Завыли хором, будто хороня!» /5; 508/; а в «Моих похоронах» они тоже «завыли хором»: «Вот завыл нестройный хор» /3; 316/).
