Наблюдается еще одно похожее обращение лирического героя к своим врагам в «Масках» и в «Горизонте»: «Но если был без маски подлецом — / Носи ее…» = «Ходи, мой друг, без траурной повязки. / Я жив и спрячьте траурные маски!» (АР-3-113).
Что же касается похорон лирического героя, то власти хотят провести их тайно, а он этому сопротивляется: «Не сумел я, как было угодно — / Шито-крыто. / Я, напротив, — ушел всенародно / Из гранита» («Памятник», 1973). Но замысел властей (и родственников героя) именно таков: «Зароют тайно — ишь чего удумали! / Побойтесь бога, если не меня!» («Райские яблоки», 1977; черновик — АР-3-164), «…Чтоб не стать мне собачьей добычей гнилой, / Непригодное тело подцепят крюком… / А палач говорит: “Похороним тайком”» («Палач», набросок 1975 года /5; 474/), — что восходит к «Горизонту»: «Чтоб не было следов — повсюду подмели».
Вспомним, что после смерти Высоцкого власти хотели похоронить его тайно, однако всенародные похороны предотвратить не удалось, что и было предсказано в «Памятнике» и в ряде других произведений: «Молчать негоже, брата хороня! / Пусть надорвется колокол, звеня!» /5; 508/, «Колокольчик над дугою весь затрясся от рыданий. / Но… причины не отыщут, что случилося со мною» /3; 380/, «Будет так: суда и караваны / Проревут про траурную весть» /2; 95/.
Итак, власть делает вид, что лирический герой мертв, а он этому всячески сопротивляется. Об этом Высоцкий говорил и в своем письме в Отдел культуры МГК КПСС весной 1973 года после публикации в «Советской культуре» разгромной статьи «Частным порядком»: «…И не отмахиваться, будто меня не существует, а когда выясняется, что я все-таки существую, не откликаться на это несостоятельными и часто лживыми обвинениями, каковыми являются основные положения вышеупомянутой статьи» /6; 408/. Правда, письмо это так и не было отправлено.
Леонид Филатов однажды вспомнил такой разговор с Высоцким: «Ты такого-то знаешь? — Ну, знаю. — Ну, так ты ему скажи — пусть он пародии на меня не поет. — Почему? — Потому. Меня нет в государстве. Как могут быть пародии на человека, которого нет?»[2090] [2091] [2092] [2093]. Речь шла о пародия Александра Дольского «Орфей» («В королевстве, где всем снились кошмары…», 1967).
Похожим образом поэт охарактеризовал отношение к нему со стороны советских чиновников: «Они делают всё, чтобы я не существовал, как личность — просто нет такого, и всё»437. Этот же мотив встречается в «Песенке-представлении Орленка Эда» (1973), написанной для дискоспектакля «Алиса в стране чудес»: «“Таких имен в помине нет, / Какой-то бред — орленок Эд…”, - Я Я слышал это, джентльмены, леди». Поэтому лирический герой всячески стремится утвердить свое существование и открыто заявить о себе: «…За то, что я хриплю на всю страну, / Затем, чтоб доказать: я в колесе — не спица» («Я бодрствую, но вещий сон мне снится…», 1973).
А поскольку власть не только отрицает существование лирического героя, но и считает его дураком: «Царь русский пришел в соболях и бобрах, / Сказал вместо “Здравствуйте” “попка — дурак”» (АР-1-138), «Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, / Во все века сжигали люди на кострах, / Держали в колдунах и в дураках» (АР-8-32), «Ко мне с опаской движутся / Мои собратья прежние, / Двуногие, разумные <…> “Мышление неразвито. / И вечно с ним ЧП”» (АР-3-4), «Хотя для них я глуп и прост…» /5; 80/, - он часто (в порядке компенсации) говорит о своей исключительности: «Он дока, но и я непрост» /5; 392/, «Да нет, я же — мышь непростая» (АР-1131), «Кстати, я — гусь особенный» /4; 108/, «А просто он — волшебный кот, примерно как и я» /4; 117/, «С виду прост, а изнутри — коварен» /5; 271/.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Примечательно также, что психи в песне «Про сумасшедший дом» (1965) и советская власть (вампиры) в «Моих похоронах» характеризуются лирическим героем абсолютно одинаково:
1) «Лежу в палате — косятся, / Не сплю: боюсь — набросятся. <…> Вот это мука, — плюй на них! — / Они ж ведь, суки, буйные» = «Безопасный, как червяк, / Я лежу, а вурдалак / Со стаканом носится — / Сейчас наверняка набросится, — / Еще один на шею косится — / Ну, гад, он у меня допросится!»438 («лежу… косятся… набросятся» = «лежу… набросится… косится»; «суки» = «гад»). Поэтому в песне «Ошибка вышла» психи помогают пытать лирического героя: «Подручный — бывший психопат — / Вязал мои запястья», — а в песне «О поэтах и кликушах» — участвуют в его травле, поэтому он говорим им: «Терпенье, психопаты и кликуши!».
2) «Все норовят меня лизнуть — ей-богу, нету сил!» = «Очень выпить норовят / По рюмашке крови» (а сам лирический герой при этом абсолютно здоров: «Я не желаю славы, и / Пока я в полном здравии» = «Здоровье у меня добротное»).
Вывод отсюда простой: советская власть — это власть сумасшедших439 (данное тождество следует и из повести «Дельфины и психи», где герой-рассказчик говорит: «…всё время эти психи, эти проклятые психи» /6; 31/, а потом пишет письмо главврачу и завершает его так: «Хватит, наиздевались, проклятые'.» /6; 37/). Причем в рукописи песни «У нас вчера с позавчера…» (1967) шулера, в образе которых представлена власть, тоже названы сумасшедшими: «И на них находит псих — зубы лязга-
ют у них»[2094] [2095] (АР-6-72). Неудивительно, что между этой песней и «Моими похоронами» также прослеживаются общие мотивы.
Первоначально у героев было всё благополучно: «Шла спокойная игра, и вчера с позавчера / Козырей в колоде каждому хватало» (АР-6-68) = «Где уж мне, спокойно спящему…» (АР-3-40); «У нас вчера с позавчера шла прекрасная игра» (вариант ис-полнения44!) = «Здоровье у меня добротное, / А также и житье вольготное» (АР-3-38). Но внезапно появились шулера и вампиры: «Мы их не ждали, а они уже пришли» = «.. Что вон они уже стоят», — и стали расправляться с главными героями: «И шерстят они нас в пух» = «Всё втискивал и всовывал, / И плотно утрамбовывал»; «Шла неравная игра — одолели шулера» = «И кровиночка моя / Полилась в бокалы».
В обоих случаях враги наделяются одинаковым эпитетом: «Только зря они шустры» = «Шустрый, ловкий упырек / Стукнул по колену» (АР-3-38), — поскольку они готовы атаковать главных героев: «Зубы щелкают у них — видно, каждый хочет вмиг / Кончить дело и начать делить добычу» = «Вмиг пригнал и под шумок / Надкусил мне вену» (АР-3-38), «Вдруг они уже стоят — / Жала наготове, / Очень выпить норовят / По рюмашке крови» (АР-3-40). А щелкающие зубы находят и более точную аналогию в «Моих похоронах», где «самый сильный вурдалак <…> Сопел с натуги, сплевывал / И желтый клык высовывал».
Поэтому герои испытывают страх: «Им — успех, а нам — испуг» = «Мне такая мысль страшна <.. > станут в руку сном мои / Близкие знакомые» (АР-3-40).
Похоже и обращение героев к своим врагам: «Шла неравная игра — одолели шулера <…> Но не вам того решить — и не надо так спешить» (АР-6-72) = «Эй, постойте*. Что за трюк?!» /3; 317/; «Но не вам того решить — погодите уходить» (АР-6-72) = «Погодите, спрячьте крюк!» /3; 84/.
Образ <. «крокотш\а. — дирижера» из «Моих мохорон» перейдет в стихотворения «Он вышел — зал взбесился…» и «В лабиринте» (оба — 1972): «Злой дирижер страной повелевал» (АР-12-56), «Злобный король в этой стране / Повелевал» /3; 154/. Встречается эпитет «злой» и в «Моих похоронах», но в зачеркнутом и недописанном виде: «То зелье [зло] приворотное» (АР-3-38). Тут же следует упомянуть стихотворение «Мой черный человек в костюме сером!..» (1979): «Как злобный клоун, он менял личины / И бил под дых внезапно, без причины». А лирический герой успокаивал себя: «Что, мол, пройдет, терпи, всё ерунда». Аналогичным образом пианист истязал рояль: «Рояль терпел побои, лез из кожи». Да и в «Моих похоронах» герой говорил: «Я во сне перетерплю». Перед этим же главный вурдалак его «и втискивал, и всовывал, / И плотно утрамбовывал» (АР-3-38), что вновь напоминает действия «черного человека»: «И бил под дых внезапно, без причины».
