В «Моих похоронах» читаем: «Вот завыл нестройный хор» (АР-13-36); в стихотворении «Он вышел…»: «И вот одноголосия жрецы /Кричали: “В унисоне все начала, / В октаве — все начала и концы!”» (АР-12-58); а в «Моем черном человеке»: «Вокруг меня кликуши голосили». Причем в первых двух случаях «хором» управляет дирижер, который посылает ему знаки: «Маэстро сделал знак, как балерина» (АР-1278) = «Со стаканом носится / И знак дает — набросит<ь>ся» (АР-13-40). Такой же знак даст санитарам главврач в «Письме с Канатчиковой дачи»: «Подал знак платочком — значит, / Будут дергать наугад» (АР-8-45), — и начальник взвода (то есть того же «хора») в «Том, который не стрелял»: «Вот руку опустили, и я услышал: “Пли!”, / И залп мне выдал визу в ту сторону земли» (АР-3-129).
Перечислим еще некоторые сходства между «Моими похоронами» и «Моим черным человеком»: «В гроб воткнули, больно!» (АР-13-36) = «И я немел от боли и бессилья» (а в первом случае лирический герой тоже был «бессилен»: «Я все мускулы напряг — I Не сжимается кулак»; АР-3-38); «Мне два пальца на руке / Вывихнул паршивец» (АР-13-34) = «И, улыбаясь, мне ломали крылья».
Еще одна песня, обнаруживающая неожиданные сходства с «Моими похоронами», — это «Затяжной прыжок» (1972), где воздушные потоки наделяются теми же чертами, что и вампиры: «Незаметно впился в бок / Втихаря паршивец» (АР-13-35) = «Без движенья незаметные / Воздушные потоки. <…> Мой крик вгоняют в печень мне» (АР-9-131); «Он припал к моей щеке» (АР-13-35) = «И обрывают крик мой, / И выбривают щеки» (АР-9-128).
Упырек назван «шустрым, ловким»[2096], а воздушные потоки — «шальными, быстротечными».
Вурдалак лирического героя «втискивал и всовывал», а воздушные потоки его «мнут, швыряют».
Вампиры героя «в гроб вогнали кое-как», чтобы потом «кровь сосать», а воздушные потоки ему «кровь вгоняли в печень».
Вурдалак назван сильным («А самый сильный вурдалак…»), и таким же эпитетом наделены воздушные потоки: «Я попал к ним в надежные, сильные руки» /4; 279/.
В первом случае один из вампиров герою «на шею косится», а во втором «у горла острой бритвой / Уже снуют потоки» (АР-9-133). Причем если здесь — снуют, то вурдалак — «со стаканом носится». Кроме того, острой бритве соответствуют жала вампиров.
Через два года после «Моих похорон» пишется песня «Приговоренные к жизни» (1973), герои которой снова оказываются в похожей ситуации: «Гроб среди квартиры» = «В дорогу — живо! Или — в гроб ложись»; «Сейчас наверняка набросится» = «Смерть от своих за камнем притаилась, / И сзади — тоже смерть, но от чужих»; «Кровь сосать решили погодить — / Вкусное, на третье» = «Так неужели будут пировать..» /4; 303/; «На мои похорона / Съехались вампиры» = «.. Как на шабаше ведьм, на буйной тризне» /4; 303/; «В гроб вогнали кое-как <…> Безопасный, как червяк, / Я лежу…» = «Лежим, как в запечатанном конверте» /4; 304/, «И мы молчим, как подставные пешки» /4; 66/ («в гроб» = «в запечатанном конверте»; «как червяк» = «как подставные пешки»; «я лежу» = «лежим»); «Но для меня — как рвотное, / То зелье приворотное» = «Как зелье полоумных ворожих»; «И желтый клык высовывал» = «Глядит и скалится позор в кривой усмешке»; «Но теперь я сжал кулак — / В кости, в клык и в хрящ ему!» /3; 319/ = «…Тогда бы мы и горло перегрызли / Тому, кто догадался приковать / Нас узами цепей к хваленой жизни»; «Я молчу, а вурдалак…» /3; 321/ = «И мы молчим, как подставные пешки»; «Вот бы мне пошевелиться, но / ГНичего! не делаю» (АР-3-39) = ГБездействуем! Лежим, как в запечатанном конверте» (АР-6-100); «Почему же я лежу, / Дурака валяю!» = «Мы в дьявольской игре — тупые пешки» (АР-6-100); «Я же слышу, что вокруг, — / Значит, я не мертвый. <…> А страданья тянутся» (АР-3-39) = «Но рано нас равнять с болотной слизью <…> Мы не умрем мучительною жизнью».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В первом случае герой решает умереть во сне, чтобы избежать столкновения с вампирами в реальности, а во втором герои предпочитают смерть позорной жизни: «Мы лучше верной смертью оживем!».
Примерно в одно время с «Приговоренными к жизни» пишется стихотворение «Я скачу позади на полслова…», которое мы уже сопоставляли с песней «Ошибка вышла (в этой главе) и с «Притчей о Правде» (в предыдущей), а теперь сопоставим его с «Моими похоронами».
В обоих произведениях присутствует мотивы пыток и насильственного заключения в несвободу: «В гроб вогнали кое-как» = «Я брошен в хлев вонючий на настил»; «И плотно утрамбовывал» = «И топтать меня можно, и сечь». А лирический герой предстает безоружным и беззащитным: «Безопасный, как червяк, /Я лежу…» = «Кольчугу унесли — я беззащитен». И в обоих случаях он критически высказывается о себе, говоря об издевательствах, которые творят его враги: «Так почему же я лежу, / Дурака валяю? <.. > Кровожадно вопия, / Высунули жалы» = «И надо мной, лежащим, / Лошадь вздыбили <.. > Рядом всадники с гиканьем диким / Копья целили в месиво тел. / Ах, дурак я, что с князем великим / Поравняться в осанке хотел!» («я лежу» = «надо мной, лежащим»; «дурака валяю» = «ах, дурак я»; «кровожадно вопия» = «с гиканьем диким»; «высунули жалы» = «копья целили»).
Если в песне фигурирует «главный кровопивец», то в стихотворении — «великий князь», тоже затеявший кровавую бойню, поэтому лирический герой мечтает о возмездии: «Но взойдет и над князем великим / Окровавленный кованый меч».
Однако в первом случае герой бездействует, надеясь перетерпеть кровопийство вампиров во сне, а во втором уже предпринимает попытку вырваться на свободу, и это ему удается.
Тогда же было написано стихотворение «Я не успел», в котором лирический герой также изъявлял желание отомстить представителям власти: «И по щекам отхлестанные сволочи / Бессовестно ушли в небытиё». Этот же мотив встречается в черновиках «Моих похорон», а также стихотворений «Дурацкий сон, как кистенем…» (1971) и «Мой Гамлет» ((972): «Сиоввсннтсявурддлак,/ Но теперь я сжал кулак — / В кости, в клык и в хрящ ему / Жаль, не по-настоящему…» /3; 319/, «Ия хлещу их по лицу, / Но мягкой кистью» /3; 77/, «И выл от плети от моей загонщик» (АР-12-10). В основной же редакции «Моего алмлетл» последняя с» рока имела вид: «И паетью бил загонщиков и ловчих». Позднее эти «ловчие» появятся в «Балладе о двух погибших лебедях» (1775): «Душа у ловчих без затей / Из жил воловьих свт» а». А стремление расквитаться со своими врагами в шутливой форме релaизовлно также в черновиках «Песни мыши» (1773): «Терьеры, коты, поджимайте хвосты! / Плывут мышелоты и мышокиты» (АР-1-128).
***
Многие мотивы из «Моих похорон» получат развитие в «Памятнике» (1973), где поэт вновь говорит о своей посмертной судьбе, но при этом он жив: «Я же слышу, что вокруг, — / Значит, я не мертвый!» = «Прохрипел я: “Похоже, живой!”». Этот же мотив находим в «Горизонте» (1771): «Я жив! Снимите черные повязки!»; в черновиках «Аэрофлота» (1778): «Я живой — вечно люди приврут» (АР-7-144); и в «Одесских куплетах» (1780): «А я — живой, я — только что с Привоза».
В «Моих похоронах» лирического героя вогнали в гроб, а в «Памятнике» — заковали в гранит: «В гроб вогнали кое-как <…> И плотно утрамбовывал» = «И в привычные рамки я всажен — / Плотно сбили» (АР-5-132). Этим обстоятельством он был неприятно удивлен: «Сон мне снится — вот те на! — / Гроб среди квартиры» = «И обужен, и обескуражен» (АР-5-133). Да и физическое его состояние описывается одинаково: «Я от холода дрожу» /3; 317/ = «Только судороги по хребту» /4; 7/.
Здесь следует вспомнить еще одну автобиографическую песню — «Рлсс» деа горного эха» (1774), которая продолжает тему «Моих похорон» и «Памятника», поскольку во всех трех случаях лирическому герою ограничивают свободу: «В гроб вогнали кое-как» /3; 83/ = «Мое тело подвергли суженью» (АР-5-132) = «И эхо связали» /4; 223/; и издеваются над ним: «И пло» оо утрамбовывал» /3; 83/ = «Плотно сбили» (АР-5-132) = «И эхо топтлаи» /4; 223/.
