слов он и ожидал с того самого дня в лазарете, когда вместе с доктором Джессопом разглядывал одежду Джима, – казалось, это было в другой жизни, а не просто в другом месте.
– И давно? – услышал он словно со стороны собственный голос.
– Что ещё «давно»? – огрызнулся трактирщик.
– Давно деревня заброшена?
– А мне почём знать? Я вам что, учебник истории? Знаю только, что в этой чёртовой деревушке нет ни единой живой души, нравится вам это или нет.
– Оттуда все ушли, когда голод был, – вмешался какой-то парень у стойки. Сидя спиной к Уоррену, он цедил слова так, словно ему до смерти не хотелось делиться информацией.
– Какой ещё голод? – нахмурился Уоррен.
– Величайший из всех, что здесь случались. Половину населения как языком слизнуло.
Уоррен когда-то читал об этом событии, самом пагубном в истории Ирландии. Насколько профессор знал, произошло оно около века назад, спровоцировав беспрецедентную волну эмиграции.
– Но должен же был хоть кто-то остаться, – выдавил он, сам сознавая, насколько ничтожна такая возможность.
Трактирщик пожал плечами:
– Тогда сходите и своими глазами убедитесь. Тут пара часов ходу.
– А транспорта нет?
– Разве что найдёте того, кто вас подвезёт.
Сидевший спиной посетитель обернулся и, потирая поясницу, слез с табурета.
– У меня тут телега, – буркнул он. – Хотел съездить в Шанавег, торфу накопать.
– Шанавег, – как прилежный ученик, повторил Уоррен. – И далеко это от Талли-Кросс?
– Да уж поближе, чем Леттерфрак, – поморщился парень.
– Тогда мы с радостью примем ваше предложение. Спасибо. – Уоррен, сделав вид, что не замечает скептических взглядов трактирщика, оплатил парню пиво и, взяв Джима за руку, вышел вслед за ним на улицу.
Джим не мог усидеть на месте. Если бы только он способен был бежать, как бегал когда-то, то уже выпрыгнул бы из этой едва тащившейся телеги и сломя голову понёсся бы к родной деревне.
– Скажите мальчонке, чтобы успокоился и сел, – проворчал парень. – Не то под колёса вылетит.
– Сами и скажите. Он понимает по-гэльски.
Тот, обернувшись к Джиму, бросил пару резких фраз. Джим что-то ответил: Уоррен услышал уже знакомое слово baile, дом.
Парень снова глянул на Джима, решив, что тот шутит, потом покачал головой и сосредоточился на мулах.
– Отсюда вам вверх, – сказал он, остановив телегу у въезда в деревню Шанавег. – Вон по той тропинке. Хотя, похоже, мальчонка и сам дорогу знает.
Джим, помогая себе костылями, уже ковылял вперёд.
– Спасибо. – Уоррен протянул банкноту, но парень отрицательно махнул рукой и последний раз поглядел вслед с трудом взбирающемуся в гору Джиму: наверное, думал об ожидающем мальчика разочаровании.
– Удачи вам, – произнёс он наконец, щёлкнув кнутом.
Разбитая колея, сплошь ухабы да колдобины, тянулась вдоль руин Талли-Кросса. Зияющие дверные проёмы казались ртами, распахнутыми в крике – беззвучном крике, поскольку дома были давно заброшены. Сквозь прорехи в соломенных крышах пробивались трава и цветы.
Джим застыл посреди дороги, оглядываясь по сторонам. Где люди? Почему всё так разрушено? До родного дома оставалась ещё треть мили, и мальчик убедил себя, что напасть, поразившая деревню, могла его пощадить. Он чувствовал, что на глазах выступили слёзы, а ноги стали ещё более ватными, чем обычно, но упрямо продолжал взбираться по тропинке.
– Джим! – окликнул его Уоррен.
Но у Джима не было времени оборачиваться. Всем своим весом опираясь на костыли, он неистово рвался вперёд и вверх. Навстречу прошлому.
Дом семейства Макфи выглядел точно таким же, как и вся деревня: те же разруха и вековая заброшенность.
Джим влетел внутрь, выкрикивая одно за другим имена членов своей семьи, но ответил ему лишь собственный голос, отражённый холодными серыми стенами. Тогда он неверными шагами двинулся дальше – по обломкам рухнувшей стены, по прогнившим балкам упавшей крыши, по принесённому ветром мусору и сухим листьям. Мимо порскнула потревоженная его появлением мышь.
Вот почерневший от многолетней копоти очаг, груда досок – едва узнаваемые, обезображенные обломки стола, за которым он тысячи раз сидел… Но куда делись кровати, буфет, платяной шкаф? Где домашняя утварь, которую мама всегда содержала в таком порядке и чистоте? Где нарубленные папашей дрова, которые тот всегда складывал в поленницы на зиму? Где распятие на стене и образ святого Патрика, их покровителя и защитника? Ни следа. И главное, ни следа его семьи. Более того, похоже, в этом месте вообще давным-давно никто не жил.
Джим бродил по дому, как человек, получивший долгожданный подарок и теперь не понимающий, что с ним делать. Он касался стен, проводя пальцами по их неровностям, словно ожидая, что сейчас они заговорят с ним, расскажут, что за ужасная трагедия здесь произошла. И в нише у окна наткнулся на вырезанный им самим рисунок – фигурку ребёнка с непомерно большой головой и длинными, как тени на закате, ногами: Джим.
Подошедший Уоррен обнял его за плечи. Но Джим отвернулся. Ему не нужен был Бобуоррен, ему нужна была его семья. Сейчас же. Немедленно.
Они сидели на камне всего в нескольких метрах от дома.
Плётка явившегося с севера холодного ветра без разбора хлестала по вершинам холмов, по пригнувшейся к самой земле цепкой вересковой поросли, по стылым лужам и по их собственным мыслям. Потом ветер взлетел на вершину самого высокого утёса, рухнул вниз и понёсся над океаном, где, должно быть, вскоре рассеялся. Или, наоборот, собрался с силами и устроил настоящую бурю, вздымая гигантские волны.
Мужчина и мальчик казались двумя безмолвными точками во вселенной – огромной, бесконечной вселенной, постоянно меняющейся, исходя из концепции непрерывного расширения пространства и времени.
Мужчина и мальчик. И ничего больше.
* * *
Ночь они провели в доме Джима, примостившись на старых досках, оставшихся от того самого стола, который некогда накрывали к скромному, но сытному ужину, стола, который слышал смех и впитывал слёзы и который теперь столь гостеприимно предложил двум неприкаянным существам свою отсыревшую, шершавую столешницу. А над их головами сквозь прорехи в крыше виднелось полное холодных звёзд небо, безразличное к людским бедам.
Рассвет застал их обнимающими друг друга.
Уоррен заметил, что Джим за ночь постарел ещё сильнее, если такое вообще было возможно. Теперь он даже выглядел совершенно по-стариковски, словно на его плечи давила тяжесть долгих, полных страданий лет. Лишившийся нескольких зубов рот казался жутким провалом, потемневшая кожа на щеках и шее обвисла складками.
Они двинулись в обратный путь. Солнце пряталось за белыми облаками, мягкими и лёгкими, как пух одуванчика, но ветер снова и снова рвал их в клочья.
Уоррен решил, что им остаётся только вернуться в лежащий в двух с половиной милях Леттерфрак. Там он найдёт кого-нибудь, с кем можно поговорить, кого-нибудь, кто сможет рассказать ему о семье Джима.
А вот Джим явно предпочёл бы не двигаться с места. Возможно, в глубине души он лелеял истончившуюся теперь до толщины волоска надежду, что кто-нибудь рано или поздно ещё вернётся. Всё равно ему больше
