зазывал приезжих посетить Морской музей штата Мэн, упирая на тот факт (по правде сказать, малоизвестный), что именно здесь в 1608 году был спущен на воду первый построенный в Америке корабль.
Джиму хотелось спросить, куда они едут, но он не знал, как это сделать. Оставалось только убеждать себя, что перемещения как-то связаны с его семьёй. То, что женщина по имени Бет расспрашивала Джима о родной деревне, о фамилии, только подтверждало его теорию: значит, Бобуоррен действительно пытался ему помочь. Но сколько времени это займёт? Он уже начинал уставать от перемен, от новых постелей и новых мест, столь непохожих на привычные ему. И каждый такой раз давался всё тяжелее.
А ещё головная боль, пульсирующее чёрное сердце, которое становилось всё больше… И ужасное, разрушительное чувство, что в этом мире для него нет места… Воспоминания путались с реальностью: временами Джиму казалось, что его сны и воспоминания и есть реальность, что Бобуоррен и Бет, их дома на берегу океана и люди в тёмных костюмах, люди-вороны, в глазах которых отражается небо, ему только снятся.
Всё в его голове перемешалось. И постоянно хотелось спать.
Ночь они провели в мотеле неподалёку от Бангора.
Сколько же у Бобуоррена разбросанных по округе домов, подумал Джим. Захочешь переночевать – а домик вот он, рядом.
В книгу регистрации Уоррен вписал поддельные имена, а утром постарался уехать прежде, чем управляющему пришло бы в голову задать какой-нибудь неуместный вопрос.
Мальчик не отрываясь глядел в окно. По сторонам пустынной дороги тянулись леса, казавшиеся непроходимыми, настолько они были густыми. В редких просветах мелькали озёра, похожие на упавшие на землю кусочки неба. А в глазах Джима горел осторожный огонёк надежды. Это был ещё не дом, не Коннемара. Но, возможно, они хотя бы к ней приближались.
Чуть позже, строго по плану, они добрались до Миллинокета – многотысячного, развернувшегося благодаря бумажной фабрике города, ворот в огромный, вдвое больше Массачусетса, озёрный край, а заодно места рождения кузена Айка и театра его охотничьих подвигов.
В Миллинокете остановились у кафе – перекусить, но главным образом чтобы Джим попробовал мороженое. Сперва тот из осторожности оставался глух к просьбам Уоррена: эта холодная водянистая штука выглядела как раскрашенный снег, а есть снег ему казалось глупым. Но стоило мальчику дать себя уговорить и всё-таки попробовать, его ждало невероятное потрясение: штука оказалась сладкой и очень приятной. Он давился крупными кусками, не обращая внимания на мучительно стынущие зубы, и думал о том, сколько снега оставил впустую таять в горах просто потому, что не осознавал, как это вкусно. Интересно, что сказали бы его братья Дэниэл и Патрик? А когда пришло время снова садиться в машину, Джим жестом показал Уоррену, что хочет ещё, в дорогу.
Впрочем, через несколько миль Уоррен заметил, что довольное выражение сошло с лица Джима: мальчик разочарованно оглядывал стаканчик и колыхавшуюся в нём в такт покачиваниям машины жидкость.
– Ну вот, растаяло! – сказал профессор. – Мороженое – оно такое: нужно есть быстро, иначе растает.
Но Джим не отвечал. Он думал, что его обманули: продали вкусного снега, а тот возьми да и исчезни всего за пару минут. Ему так хотелось съесть лакомство вечером, может, в очередном доме Бобуоррена, а вкусная штука пропала, оставив только лужу, похожую на болотную грязь.
– Да ты выпей! – предложил Боб. – Оно и так вкусное!
Но Джим не стал пить. К удивлению Уоррена, он открыл окно и выбросил стаканчик.
Той ночью им не удалось отыскать ни мотеля, ни гостиницы, ни чего-либо ещё. Пришлось спать прямо в машине, на полянке в паре десятков метров от грунтовой дороги, по которой ехали, у самой воды.
Той ночью они видели, как звёзды отражаются в спокойной глади озера, как луна выбеливает сосны и клёны, играет бликами на стволах берёз. И ещё светлячков, сиявших чуть ли не ярче звёзд.
Той ночью Джим подумал, что, наверное, дома у Бобуоррена закончились, вот им и пришлось спать в повозке, едущей без волов и лошадей. И спать в этой повозке, сказать по правде, тоже было очень удобно.
Той ночью Уоррен пытался вспомнить, сколько раз покупал Джеку мороженое. И уснул, так ничего и не вспомнив.
Утром их разбудили первые лучи неяркого солнца. И низкий раскатистый рёв, мигом перекрывший щебетание птиц и шелест листвы: машиной и её обитателями заинтересовался лось-самец. Смотри, жестом показал Уоррен Джиму. Тот, казалось, был впечатлён: ещё бы, настоящий гигант, в могучей, ветвистой, отмеченной следами боёв короне казавшийся ещё больше.
И вдруг мальчик выскочил из машины.
– Стой! Он может быть опасен! – воскликнул Уоррен.
Но Джим, похоже, совсем не испугался огромного животного. Он ковылял к нему своей хромающей походкой, а лось, вопреки ожиданиям Боба, не двигался с места – только принюхивался, готовый бежать со всех ног, едва почуяв опасность.
Мальчик долго и пристально разглядывал его. Уоррену показалось, что сама природа в этот миг замедлилась, застыла – совсем как история Джима, сказал он себе. Тусклые лучи солнца коснулись рогов, тронули вздыбленную шерсть на морде и сошлись на мальчике, словно для того, чтобы осветить его сердце или снова отразиться от той пряжки, с которой всё и началось.
Но и на мальчике они не остановились, ведь их настоящей, единственной целью был чердак разума Роберта Уоррена, теперь уже совсем освещенный.
Общаться – это же так просто, подумал Уоррен. Слова не важны, они только подменяют суть, обманывают. Ребёнок и лось, без тени страха изучающие друг друга, – вот то первое, первобытное общение, в котором, как чувствовал Уоррен, он был лишним.
Джим протянул руку, чтобы погладить лося по шерсти, но тот отступил на шаг – неторопливо, неспешно, скорее даже величественно или, можно сказать, гордо. И вдруг исчез – так же внезапно, как появился, заставив Уоррена сомневаться, а был ли он на самом деле.
* * *
Кузен Айк оказался прав: несмотря на все неудобства, вдали от больших дорог им было куда безопаснее. А к полудню третьего дня, выбравшись по едва заметной колее из такой глухой чащобы, что вокруг было темно, как ночью, Уоррен с Джимом вдруг очутились на асфальтированном шоссе, обозначенном цифрами 277. Указатели здесь были уже и на английском, и на французском, а мили уступили место километрам.
«Квебек, 90 км», – прочёл Уоррен на верхнем и почувствовал, что внутри возникло что-то новое, лёгкое – вздох, отголосок мысли, в котором он с удивлением (слишком уж давно в его жизни не возникало этого чувства) узнал надежду. Она, как мотор, понесла вперёд его самого, Джима и даже машину, в которой они ехали. Теперь у Роберта Уоррена была надежда. А ещё был путь, который нужно пройти, и идея, в
