Если так, то мои предположения оправдаются, оправдается и мой метод.
Даже из камня можно выжать кровь. Я сразу же заключил преступника в камеру-одиночку, в одну из наших особых камер для специальных «гостей». В длину и ширину она всего два метра, а в высоту — около двенадцати. В ней нет ни окна, ни скамьи и вообще ничего, что могло бы дать хоть какие-нибудь удобства. Стены из цемента, а дверь и крыша из двойных листов железа. Солнце проникает только через несколько щелей в крыше, которые не толще волоса. В полдень в камере как в печке, а ночью — как в могиле. К тому же она никогда не проветривается.
Преступник промучился в ней два дня. Каждые четыре часа к нему приходили два моих человека и задавали несколько обычных вопросов о его имени, месте жительства и о причине, толкнувшей его на убийство. Сначала он не шевелился и ничего не говорил. Потом его стали бить. Ударили несколько раз, и он закричал или, скорее, завыл одно слово: «Справедливость». Таков мой метод, так я заставлял его признаться. При этом мои люди били его по лицу и телу кулаками и ногами.
Потом я сам зашел к нему в камеру и объяснил, что он все равно все мне расскажет. От отказался принимать еду и воду, но я дал ему понять, что в камере ему может посочувствовать только таракан. А я могу и подождать, сидя в комнате напротив камеры. Я надеялся, что он не будет оттягивать нашу беседу.
На третий день я решил вызвать преступника. Я пришел в тюрьму пораньше, часов в шесть. Был май, праздник святого Исидоро Лабрадорского. В провинциях, прилегающих к Маниле, в этот день отмечался день рождения святого покровителя крестьян. Деревень пятьдесят отмечают этот праздник. В этот день я сам велел разбудить убийцу дона Амбросио Вентуры.
Еще сонный, преступник вошел в мою комнату в сопровождении двух полицейских, которые были вряд ли довольны такой ранней работой. Лицо преступника было ужасно. Оно выражало удивление и боль. Я вежливо предложил ему сесть на свободный стул. Он избегал моего взгляда, но с удовольствием принял предложение и постарался устроиться на стуле как можно удобнее, а затем опять уставился в пол. Я предложил ему сигарету и дал прикурить, когда он взял, ее в рот. Но первая затяжка застряла у него в горле и вызвала сильный кашель.
В одном из окон комнаты забрезжили первые лучи солнца. Преступник бросил туда взгляд зверя, напуганного появлением света в пещере. Он долго глядел на восход, и я почувствовал, что смятение постепенно покидает его душу. Пришел доктор, которого я вызвал для осмотра убийцы. Мои ожидания подтвердились. Полицейские умело поработали над ним — у него не было ни переломов, ни других серьезных повреждений. Доктор сказал, что он сможет даже камни дробить, и я подмигнул ему. Врач не дал никаких лекарств или рекомендаций, потому что он знал, что я хотел, чтобы раны преступника продолжали ныть, а царапины и синяки гореть.
Прошло несколько минут, а он все глазел в окно. Теперь он глубоко затягивался сигаретой. Я начал понемногу ощущать голод, но вспомнил, что мой пленник не ел уже два дня, и чувство голода прошло. Я начал предварительный допрос:
— Мои друзья полицейские считают тебя сумасшедшим. Я так не думаю и поэтому предложил им пари. По-моему, сумасшедший, как бы его ни мучили, останется сумасшедшим, а нормальный человек может заговорить, если его заставить страдать. Я сказал им, что смогу поговорить с тобой. Я поспорил на свой новый «люгер», сделанный в Германии. Я очень люблю этот пистолет, и имей в виду, что мой «люгер» сорок пятого калибра мне дороже твоей жизни.
Он молчал. Тогда я продолжил:
— Я в тебя очень верю и даже восхищаюсь тобой. Кто, кроме сумасшедшего, может задумать убить депутата, о котором сейчас говорит вся страна, потому что он трудился ради создания свободного правительства? Ты умный парень, к тому же и смелый, но пока только мы с тобой знаем, что преступление совершил не сумасшедший. Сумасшедший не стал бы тщательно следить за работой отеля «Манила» и не воспользовался бы случаем переодеться официантом, чтобы отыскать свою жертву. Человек, который сумел узнать о назначенном собрании членов Прогрессивной партии и о том, кто на нем будет присутствовать, не может быть сумасшедшим.
Он продолжал молчать. Я внимательно рассматривал его: довольно поношенная одежда, нервно дергающиеся руки, избитое тело, исхудавшее от жажды и голода. Солнце сравнялось с вершинами деревьев, и на лбу преступника заблестело несколько капель пота. Его напряженное лицо искривилось, и я понял, что к нему снова вернулось ощущение опасности, которое он старательно запрятал в самый дальний уголок сознания. Постепенно в его широко открытых глазах появилось замешательство. Он затянулся пару раз и левой рукой затушил окурок.
— Я знаю, что для тебя убийство дона Амбросио Вентуры было очень важно. Я знаю это, потому что ты терпеливо сносишь суровое обращение с тобой. Но ты должен понять, что твое самопожертвование ничего не даст, если никто не узнает, почему ты убил дона Вентуру. Разве ты хочешь, чтобы тебя на всю жизнь признали сумасшедшим? А что скажут твои знакомые? Что ты, оказывается, обыкновенный псих, о котором и говорить нечего?
Он привстал со стула, как будто угрожая, но колени его подогнулись. Я медленно подошел к нему и поправил ему воротник.
— Ты также должен знать, что в моей работе для меня все жертвы убийства равны, они все одинаково мертвые, и мне одинаково нечего делать с ними. Я не знаю, отправилась ли душа дона Амбросио в преисподнюю или еще куда. Это дело церкви. Меня же заботишь ты. Не потому, что я жалею тебя, а потому, что я хочу знать, какова причина убийства и какое у тебя было право прерывать жизнь человека. Моя работа заключается в том, чтобы узнать все!
И я резко ударил его кулаком в лицо. Он упал, опрокинувшись вместе со стулом.
— Ты часто употребляешь слово «справедливость». Так объясни мне, что из себя представляет твоя справедливость. Что было справедливого в убийстве дона Амбросио Вентуры? — При этом я ударил его ногой. Преступник скрючился. Я медленно нагнулся к нему и тихо сказал:
— Запомни, твоя победа не будет полной, пока тебя считают сумасшедшим. Я твоя единственная надежда.
Потом я отправил его обратно в камеру. Ему по-прежнему не давали ни еды, ни питья. Я добавил ему еще одно испытание: каждый раз, когда приходили мои люди, они мочились ему в лицо. Поэтому неудивительно, что после обеда преступник захотел поговорить со мной. Я почувствовал, что он понял то, что я ему сказал, и сразу же велел его привести.
Исповедь преступникаМеня зовут Хулио Агуадо, мне двадцать пять лет, холост. Живу в районе Дилао на улице Обион, дом номер тридцать три. Работаю простым рабочим на табачной фабрике на улице Арросерос. Вместе со мной живет мой старый дядюшка, который взял меня на воспитание, когда я был еще совсем ребенком.
Я рано остался сиротой. Когда мне было семь лет, на нашу деревню Ликау, находившуюся у подножия гор в Таябасе, напал отряд американцев. Это было в августе, в начале сезона дождей. Все мужчины были в поле, сажали рис. Когда американцы увидели, что в деревне нет мужчин, они начали сгонять наших домашних животных и убивать их. Потом они подожгли несколько домов. Один из них принадлежал нашим родственникам — Армандо и Розе Бухи. Их пятимесячный ребенок, мой двоюродный брат, сгорел в этом доме.
Покончив с деревней, американцы верхом на лошадях поскакали на наши поля. Они выследили всех мужчин. Тех, кто оказывал сопротивление, убивали на глазах детей, жен и родственников. Первым был убит мой старший брат Марио. Он едва лишь успел выхватить свою сверкнувшую на солнце саблю.
Отец был ранен пулей в грудь. Он был жив, и его, как и других мужчин, взяли в плен, заковали в кандалы и привязали к лошади. Моя мать вместе со мной спряталась в зарослях бамбука у ручья. Я помню, что лошади по грязи не могли догнать беглецов, и американцы на ровном рисовом поле выслеживали и одного за другим убивали из винтовок спасавшихся мужчин. Они действовали более жестоко, чем коршун, ворующий цыплят.
Моему отцу и некоторым его товарищам особенно не повезло. Он был известен в наших местах как повстанец, который продолжал борьбу против американцев, хотя большая часть революционных войск уже сложила оружие. Вместе с другими повстанцами он ушел в горы, и они спускались из своих убежищ только тогда, когда начинался сезон дождей, чтобы помочь сажать рис тем, кто остался в деревне. Отец и его товарищи думали, что американцы не решатся разыскивать их в сезон дождей, когда кругом такая грязь. Но они не знали, что сегодня им мстили за гибель патруля, состоявшего из американских солдат и филиппинских предателей, уничтоженного партизанами в июле.
Власти боялись соваться к нам после этого. Повстанцы были горды собой. По близлежащим деревням распространилась новость: американский патруль, в который входили и продавшиеся филиппинцы, попал в засаду между деревнями Ликау и Тилад и полностью погиб. Всем, кто входил в патруль, отрубили головы.
