земли она щедро затопила две близко и строго параллельно растущие сосенки, замедлила течение.
Когда густая тень растаяла, среди прямых стволов увиделась… «лира»! Проклюнув землю, сосны рядом появились на свет. Прижавшись, потянулись к солнцу, но неведомые силы природы заставили их круто отклониться в противоположные стороны, описать строгие полудуги, вновь сойтись вместе и тянуться вверх, тесно прижавшись. Заполненная солнечными лучами, как тончайшими струнами, «лира» словно запела. Показалось, что по лесу зазвучали волнующие тихие аккорды кобзаря, от которых на душе становится покойно и светло, печально и радостно.
НЕТРОНУТАЯ ТИШИНА
Старожилу Донецкого края есть чем гордиться перед настоящим знатоком природы. В Славянске — знаменитые лечебные грязи и отчаянно соленое озеро Рапное; недалеко от Буденновки-Азовской с весны до осени беспрерывно в цвету никогда не паханная типчаково-ковыльная Хомутовская степь; в Святогорске высятся на меловых кручах Северского Донца стройные тридцатиметровые сосны, сохранившиеся здесь еще с мелового периода жизни Земли; в окрестностях Артемовска — в соляных пластах толщиной в шестьдесят метров — огромные пещеры; в Володарском районе — заповедник Каменные могилы.
Каменные могилы… В расщелинах скал — папоротники и… розовые скворцы. Горы в степи. Горы, которые стоят вот уже миллионы лет! Они старше Кавказа, Карпат и европейских Альп.
Каменные могилы… Километров за двадцать, а в ясный день и за все сорок, в знойном мареве вылинявшего от степного солнца горизонта видятся их очертания. Красиво и тревожно это сочетание: степь ровная и от этого неоглядная взору — и вдруг одиноким островом массивные горы с островерхими вершинами. Из далекой дали они напоминают курганы…
В приазовских и донецких степях вообще немало курганов. Иные еще в дикой, первозданной красоте: заросли никогда не кошенными травами, на них полынь, словцо седина старца, не редкость на их вершинах ковыль, а на склонах — густ и могуч чернобыл, в пояс желтый донник и непролазен типчак. Особенно стары курганы, на которых, будто широко расставив ноги, утвердились мачты высоковольтных электролиний или выбежали на них ажурные тригонометрические вышки. Стоят они, курганы, дикостью своей напоминая о чеховской степи, о Запорожской Сечи и землях скифов. Когда-то, это еще помнят старики, на них высились суровые каменные «бабы» — сейчас в степи их не встретишь, и лишь обильны они в греческих селах в районе Малого Янисоля, где они стоят будто сторожами у калиток и приспособлены вместо лавочек для вечерних посиделок.
Но большинство курганов исчезает: то, что было не под силу крестьянину даже с доброй парой волов в плуге, нетрудно трактору, — каждый год они запахиваются и становятся все меньше и ниже, разрушаются ветрами, весенними и ливневыми водами. Многие уже истаяли совсем, и там, где можно было когда-то насчитать десятки курганов, сейчас ровное поле пшеницы; оказавшись рядом с лесными полосами, перестали выделяться, а иные скрылись в лесах, посаженных человеком.
Человек продолжает менять лик степей. Он посадил леса, и появились новые птицы и новые родники; запрудил балки, и разлились водохранилища — большие, глубокие. Бывало, едешь, едешь по бескрайней степи, и ни глотка воды, а сейчас редкое село не имеет пруда, и все строят и строят плотины, и все чаще привольно размахивают свои воды сизые от солнца озера.
И все-таки без Каменных могил нельзя познать красоту степей донецких.
Счастливое стечение обстоятельств сохранило этот кусочек нашей планеты в нетронутом виде: до революции не было сил и техники, чтобы его разрушить, а после Октября — его стал охранять закон.
Здесь никогда не был плуг земледельца, не звенела коса косарей, здесь все так, как создает природа. Травы отмирают сами — они в колено, в пояс, в рост, но это заметишь, если пройдешься пешком. Если же ехать машиной, то бросится в глаза другое — совсем необычная для взгляда степь: какая-то седая, нетронутая, и почему-то невольно на память приходит степь Гоголя. Степь, когда Тарас Бульба едет со своими сынами в Запорожскую Сечь. Невольно вглядываешься вперед, будто сейчас, за следующим поворотом утонувшей в травах дороги, пробирающейся по ним осторожно и неторопливо, замаячит богатырь земли русской Тарас со стройным и жидким в талии Андреем и грузным, вислоусым Остапом. Тарас спокоен и мудр, из-под мощной руки, приложенной козырьком к зорким глазам, осматривает горные кряжи Каменных могил: не появится ли неожиданно из-за них юркий татарин, не засвистит ли стремительная стрела, не кинется ли разъезд степных кочевников на казачий отряд.
Вокруг степь — некошеная веками, никогда не паханная, с буйной зеленью этого года, цветущая дико и разноцветно, как будто принижает гранитные нагромождения, тянущиеся с севера на юг двумя кряжами. Кряжи высоки и мощны какой-то необузданной силой и беспорядочностью, чем-то похожи на степные курганы, которые, по преданиям, были насыпаны над могилами воинов, но только опять невольно вспоминаешь, что там трудились люди, а здесь — обязательно великаны. Это возникает оттого, что степные курганы и разрушаются людьми; пройдет несколько десятилетий, и они исчезнут с лица земли, как исчезла чеховская степь под напором техники; а эти… не под силу человеку: громадные валуны, скальные камни неподъемной тяжести, набросанные огромными и островерхими курганами, не разрушены за века. И разве может уничтожить их человек за десятилетия?.. Миллионы лет стоят они такими!
Здесь царит тишина.
Бывает, вдруг очутишься в степи далеко от поселков и жилья, далеко от шоссе, или, как говорят в Донбассе, «от асфальта», — и поймешь тишину полей: неясный, едва различимый шелест пшеничных хлебов и звонкая дрожь невидимого, одинокого в небе жаворонка — вот и все! Кажется — тихо-тихо… Но вокруг все создано человеком, и невольно ты слышишь гул тракторов, которым полошились степи весной, сигналы комбайнов и автомашин прошлыми жатвами и голоса людей, — и как будто тишины нет, она неполная.
Здесь, особенно когда остановишься в котловине между восточным и западным кряжами, утопая по пояс в траве, не тронутой человеком, когда шага нельзя сделать, не продираясь сквозь обилие цветов, когда вокруг носятся тысячи пчел, ос, сотни гулких и тучных шмелей, а где-то в мрачных расщелинах скал тоскливо кукуют кукушки: одна, другая, третья, а в зарослях терна плачет и плачет горлинка и с поднебесья стремительно падает ястреб на свою жертву и, промазав, потом летит плавно, словно не выискивая, а выслушивая добычу; когда редкий крик ворона дик и от него веет глухой стариной: он гортанный, обрывистый и будто накликающий или пророчащий беду — и когда ты знаешь, что здесь никогда не властвовал человек, что здесь миллионы лет так же куковала, с берущей за душу тоской, кукушка, плакала неутешно горлинка, а ночью надрывно
