прекрасное время в жизни Белокрылого.
Потом он вырос, и его большие крылья вдруг выделили его из всех сородичей своею белизной. Начались несчастья. Увидев его, люди — и большие и маленькие — кричали:
— Белый воробей! Бело-кры-лый!
И все, только из-за любопытства, пытались подойти к нему, разглядеть его, необычного, выделяющегося из всех привычных.
Он вспархивал на ветку, и большие люди оставляли его в покое, а маленькие — спугивали его криками, с гиком неотступно носились за ним, когда он перелетал, ища укрытия. Не найдя ухоронки во дворе, Белокрылый нырял на чердак высокого дома, затаивался в темном углу. Но вскоре его преследователи начали появляться и на чердаке, шарили по всем закоулкам. Боясь попасться им в руки, Белокрылый вылетал наружу, забивался в самую гущу низких кустов, часто забывая, что это убежище кошки. Заслышав его шорох в листьях, она просыпалась, лениво поднималась и начинала лазать по кустам, чтобы прогнать мешавшего ей спокойно спать…
Появились дни, когда у Белокрылого не было крошки во рту.
Потом он приметил, что рано утром улица пуста. И вместо того, чтобы петь вместе со всеми, славя новый день, Белокрылый торопливо перелетал с места на место, отыскивая корм. А как только оживлялась улица — забивался в самый темный угол чердака с маленькой щелкой, через которую можно было видеть счастливый для других мир.
Видя, как беззаботно и спокойно кормятся его сородичи, Белокрылый иногда забывал о своих преследователях и несся к ближней стае. Он еще не успевал опуститься, как его уже замечали и бежали за ним. Стая вспархивала и рассаживалась на близком дереве. Белокрылый присоединялся к ней, но его отыскивали и вновь кричали, чтобы он взлетел, чтобы увидеть его белые крылья. Испуганная стая рассеивалась, всех его сородичей оставляли в покое и только продолжали погоню за ним, Белокрылым. Вскоре и стаи, заметив, что он хочет присоединиться к ним, разлетались, боясь быть вместе с ним.
Он не понимал, за что так к нему относятся? В чем он провинился? Почему не гоняют остальных птиц? Ему было голодно, тоскливо и страшно от одиночества. Но он еще мог жить, питаясь на рассвете и прячась днем.
Но однажды, когда он, тревожно оглядываясь по сторонам, торопливо клевал с трудом отысканную хлебную жесткую корку, мимо него просвистел камень. Он испуганно прижался к земле, потом, метнувшись на самую вершину высокого тополя, затаился, надеясь, что его там не увидят и оставят в покое. Но рядом с ним другой камень сбил листья.
С этого дня стало и каждое утро опасным для Белокрылого. От постоянного голода он истощал, с трудом стал перелетать. А одна попытка покормиться днем чуть не окончилась для него плачевно. Его так упорно и долго гоняли по двору, что он потерял силы и свалился с дерева на землю. К нему кинулись маленькие человечки, но не добежали, вдруг бросились в разные стороны. Белокрылого поднял большой человеку положив на ладонь, отнес к кустам и посадил в самую гущу, выгнав оттуда дремавшую кошку.
Улететь бы Белокрылому в пустынные леса, да воробьи всегда живут рядом с людьми, деля с ними и радости и горе, живут на одном месте.
Через несколько недель одинокий и загнанный Белокрылый умирал, с тоской и горечью смотря на огромный и солнечный мир, расстилающийся вокруг него, созданный природой и для него.
Он не знал, что был Белокрылым.
В ЛЕСУ
Как ни старался на рассвете Астайков не шуметь, все же разбудил друзей. Посмотрел на еле светлевший восток, посоветовал:
— Спите, еще рано.
— Есть хочется, — протянул Игорь.
В соседней палатке прыснула от смеха Наташа, потом басом, копируя своего отца, упрекнула:
— Не успел глаза открыть, а уже большую ложку ищешь!
— Не возись, Наталка, — ласково попросила Саша.
После густых, смачных зевков в палатках затихли. Астайков отошел подальше от стана, спустился к реке.
Донец еле заметно парил. Туман густо тек по середине реки и лишь на крутом изгибе наплывал на левый берег и таял, каплями расцвечивая травы, кустарник и желтую отмель. На высоких вершинах деревьев заворковали горлинки. Сизоворонка, опускаясь на песок, сверкнула синеокой радугой. Синица завозилась в ветвях, цвиринькнула. Сверху сорвался широкий лапчатый и резной листок. Раскачиваясь, падал до середины высоты дерева, потом выровнялся и медленно, не шелохнувшись в стороны, поплыл вниз. Коснулся туго натянутой паутины, стряхнул с нее белую изморозь росы, сделал нити невидимыми. Около земли листок подхватили легчайшие потоки воздуха, он заколебался и вдруг около кем-то брошенной ветки сосны резко упал. Острые углы хвои насквозь прошили его. Астайкову показалось, что листок вздрогнул и даже издал стон.
Тишину утренней рани никто, кроме птиц, не нарушал. Пчелы, пестрые осы, цветные бабочки, синие, зеленые коромысла и стрекозы не отправлялись в путь, нельзя — намочишь росой нежные крылья и упадешь беспомощной, станешь добычей малька и муравья. Рассветный настой воздуха отличен от дневного — неразличим по запахам реки, отдельных трав и деревьев, он настоян всеми пряностями окружающего. Резко чувствуется теплое дыхание реки и свежее, прохладное дыхание леса. Редкие случайно звуки приглушеннее, роса приземляет, топит и растворяет их.
Когда вершины высоких осокорей на круче осветило солнце, Астайков поднялся и пошел в лес. Сейчас быстро прогреются кроны деревьев, а внизу еще будет прохладно и… потекут по подлеску воздушные реки. Чуткие листья березок и осинок заколышутся, оживут; высокие стебли гибких трав качнутся, сбросят капли росы, а открытые солнцу низины и возвышенности станут еще более разниться между собою. Луговины заискрятся в росяной купели, а пригорки на миг запарят кисеей тумана и тотчас просохнут. Умытое туманами солнце видится молодым, румяным, щедрым на лучи. Росные круги паутин покажутся на зеленых лугах оброненными сизыми шалями, а на зеленых соснах — шерстяными косынками, забытыми на ветвях.
По лесу Астайков шел тихо. Кругом виднелись тяжкие рубцы войны. Животворящая земля двадцать лет борется с ними, но они заметны, хотя и оплыли, с трудом узнается, где рвались бомбы, где шли траншеи, стояли на позициях орудия, зарывали вглубь блиндажи, склады боеприпасов.
Травы в окопах и на осевших брустверах густые, высокие. Сочнее, чем окрест, их питает земля, обильно политая солдатским соленым потом и горячей человеческой кровью. Пожилые деревья обросли новыми вершинами, на стволах затянулись рваные косые расщелины. Раны не кровоточат, как в дни войны, когда деревья теряли соки, как раненые солдаты не лишнюю кровь.
Астайков остановился на песчаном взгорке, заросшем недавно посаженными сосенками. Внизу под косыми лучами солнца, в небольшой круглой
