— Кто это? — в полнейшем ужасе прошептал Вовушка, безуспешно пытаясь что-то прикрыть у себя ладошками.
— Ююкины, — ответил Шихин. — Игореша и Селена.
— Ты их звал? — спросил Ошеверов, почесываясь и вертясь в колючих зарослях малины.
— Они каждое воскресенье приезжают из Москвы, — ответил Шихин. — Там горячий асфальт, машины воняют бензином, а здесь тихо и свежо. Я им говорю — приезжайте на воскресенье... Вот они и приезжают.
— Ясно, — коротко ответил Ошеверов, в полу присядку пробираясь к рябине, на которой висели его штаны.
— Ой, мне стыдно! — шептал Вовушка. — Такая красивая женщина, а я раздет...
— Другой бы радовался, что представилась возможность... Пришла красавица, а ты голый, — хохотнул Ошеверов.
— Да ну тебя, — зарделся Вовушка. — Скажешь такое... Совестно прямо слушать! — Выплясывая на одной ноге, он второй пытался попасть в штанину, и никак у него это не получалось. — Вот и радуйся... Еще неизвестно, еще посмотрим, — бормотал он не то оправдания, не то угрозы. — Ну и крапива... Митька, почему ты не борешься с крапивой?
— А ты напиши на нее, — посоветовал Ошеверов.
— Думаешь, поможет?
— Тебе виднее.
— Злой ты, Илюша... Как крапива. Кусаешь без разбору... Когда-нибудь тебе станет совестно.
— А крапива, это вам надо знать, как никакое другое растение чувствует слабинку хозяев, — сказал Шихин, — она сразу выделяет обреченных, недолговечных и ленивых. Прежние хозяйки участка дрались с нею до последнего дня, но крапива вышла победительницей. Теперь она взялась за меня...
— Неужели и тебя выживет? — ужаснулся Вовушка.
— Разберемся... Пошли, Ююкины ждут.
* * *
От прочих людей Ююкины отличались подчеркнутым пренебрежением к быту, для них такие слова, как стирка, очередь, деньги, были хуже самой отъявленной матерщины. Они замечали вокруг себя лишь прекрасное, возвышенное, утонченное и этим были счастливы. Свои отношения они узаконили совсем недавно, а до этого жили как Бог на душу положит — свободно, раскованно, каждый сам по себе, однако под одной крышей, исправно выполняя но отношению друг к другу несложные обязательства. В подобной жизни оба находили дополнительные радости и наслаждения, поскольку каждый их день оказывался неожиданным, каждая ночь была немного порочной, а потому особенно желанной.
Одной из причин, почему Ююкины тянули с распиской, было то, что независимость каждого позволяла легче утрясать жилищные неудобства. Там комната, там какие-то права на какие-то метры, обмены, доплаты, прописки-выписки, а в результате трехкомнатная квартира в спальном районе Москвы.
Некоторое время и Селена, и Игореша никак не могли признать окончательно, что видят перед собой именно того человека, с которым не соскучишься до конца жизни. И, зная об опасениях друг друга, усвоили этакую смешливую манеру поведения. Это развлекало, позволяло уйти легко, посвистывая и похлопывая свернутой газетой но ноге. И уберегало от того, чтобы не оказаться в дураках, не оказаться брошенным, отвергнутым, забракованным. Они шли по жизни, словно бы легонько касаясь друг друга ладошками. В этом была взаимная привязанность и готовность в любой момент оттолкнуться от ладошки друга и выйти на другие круги, начать вращение вокруг иных тел.
Но настал момент, когда игры обоим надоели и захотелось чего-то простого, надежного, спокойного. И они расписались. И на здоровье. Даже ребенка завели.
В Селене Игорешу привлекла молодость и красота. Да и во всех других женщинах его привлекали опять же молодость и красота, независимо от того, обладали женщины этими качествами или же давно их утратили. Селена чаще всего бывала белокура, а уж упомянутый локон в виде буржуазного полумесяца придавал ей вид соблазнительно нездешний. Глядя на него, вы невольно вспоминаете Гонконг, Гамбург, Амстердам и другие города, куда вы не прочь съездить, одним глазком глянуть, чтобы затем смириться и успокоиться. Несколько крупноватый нос Селену только красил, подчеркивая необычайность и загадочность натуры. По земле она передвигалась размашисто, крупным шагом, чуть выворачивая носки в стороны, смотрела на мир насмешливо, умом обладала едким и очень ценила правильное произношение слов. Да, и главное — смех. Наверное, его можно назвать русалочьим. Смеялась Селена нечасто, но продолжительно, со странными подвываниями и орлиным клекотом. Неподготовленного человека ее смех заставлял цепенеть и ощущать в воздухе опасность. При этом он оставался вполне пристойным, не следует думать, что смеялась Селена чуть ли не сатанински. Да и не портили ее ни клекот, ни взвизгивание, наоборот, придавали всему облику непознаваемость, вызывали желание пренебречь приличиями и откинуть таинственный полог.
Стоит сказать еще об одном... Дело в том, что Игореша был не первым мужем Селены. И не вторым. До того, как стать Ююкиной, Селена сменила если и не дюжину фамилий, то около того. Началось еще в школе. Вначале она училась под фамилией своего первого отца, потом под фамилией матери, потом перешла на фамилию второго, неродного, отца, а в десятом классе опять вернулась к материнской фамилии, которая к тому времени тоже изменилась. Замужество, еще одно замужество, еще что-то, в общем, Ко времени нашего повествования Селена Матвеевна отзывалась на все фамилии, произнесенные громким голосом. Стоило ей на улице услышать крик «Иванова!», и она оглядывалась — кто ее зовет? Сзади восклицали — «Петрова!», и Селена, обернувшись, долго всматривалась в толпу. «Сидорова!», — звучало где-то за деревьями, и она устремлялась туда, решив, что там собрались друзья и для полного счастья им только ее и не хватает. В этом было определенное неудобство, но, как каждое неудобство, оно давало и преимущества. Поскольку у Селены остались различные удостоверения, справки, выписки, свидетельства, выданные на самые разные фамилии, она при желании могла предстать кем угодно — дочкой профессора, женой артиста, внучкой шахтера, а в шалом настроении даже племянницей космонавта или теткой члена правительства. Но что самое забавное — для пользы дела или из чувства противоречия Селена не только прикидывалась тем или иным человеком, она этим человеком становилась, и психолог без труда мог обнаружить в ее характере шахтерскую наглость и даже вполне правительственную спесь.
Ююкин был старше Селены. Гораздо старше. Если и не вдвое, то где-то в этих пределах. И он прекрасно сознавал, что это обстоятельство накладывает на него немалые требования. Уж коли снизошли к его возрасту, то и он, в свою очередь, должен был прощать некоторые невинные шалости своей жены. И он прощал Селене многолетние макароны по утрам, холодный чай по вечерам, прощал ее изысканный юмор, хотя в глубине души и полагал, что шутить над его возрастом, над его сединой, над его скромными возможностями в той или иной области семейной жизни — тема не самая лучшая для посторонних. Старался не придавать значения странным звонкам, когда он, подняв трубку и сказав «да», в ответ слышал лишь сильное молодое дыхание и понимал, что, конечно же дыхание и молчание были мужскими.
В ходе долгой жизни у него выработались манеры сдержанные, в жестах сквозило достоинство, во взгляде ощущалась некоторая поощрительность, уважительный интерес к собеседнику. Смеялся он, в отличие от Селены, тихо, стыдливо, с какой-то трогательной беспомощностью. К деньгам Игореша относился строго, без нужды из кармана не извлекал, будто догадывался, что на свету они теряют свою силу, так что многие, знавшие Игорешу годы и годы, так и не видели денег в его руках. А держал он их в тонком чистом кошельке, распрямленными, разложенными по отделениям. Рубли содержались отдельно, трешки и пятерки отдельно, а десятки и выше запирались на «молнию» с блестящим шариком. Кстати, то незначащее вроде бы обстоятельство, что шарик всегда блестел, говорило о том, что им часто пользуются, что это отделение Игореша все-таки открывал, а вот для какой-такой надобности, непонятно. Не для того же в конце концов, чтобы любоваться этими бумажками или то и дело пересчитывать их.
А вот когда мимо проходила красивая девушка или же оказывалась с ним за одним столом, в купе, на площадке автобуса, в лифте, Игореша слегка терял самообладание. Это в нем осталось, тут уж никуда не денешься, но и корить его, право же, не стоит. Ну видел человек прекрасное в жизни, ценил его, стремился к нему всей душой — и на здоровье, как говорится. Но в таких случаях он попросту не поспевал следить за девушкой, за собой, за тем, что делается вокруг и, махнув рукой, следил только за девушкой. Селена, поймав его за этой мимолетной изменой, пронзительно смеялась, как это умела делать только она, Игореша вздрагивал и часто моргал глазами, как бы спешно стирая с них срамные видения. А то, что видения ему мерещились не вполне нравственные, Селена не сомневалась, поскольку Игореша краснел, терялся и далеко не сразу обретал естественность во взгляде и голосе.
