Вовушка не заставил себя упрашивать и, вскидывая коленками, бросился к дому, но не рассчитал, ткнулся в калитку всем телом, выронил ледяную плитку, кое-как ухватил ее, поднял, сунул под мышку и, страдая от холода, чувствуя, что бок его стынет и покрывается изморозью, протиснулся в ель, напоролся на куст боярышника, жалобно вскрикнул и боком, боком, приседая, приплясывая и постанывая, метнулся по дорожке к терассе.
А Ошеверов забрался в кабину так, что наружу торчал лишь его внушительный зад, обтянутый трусами из прекрасного черного сатина, поднял сиденье, повозился там, поминая кого-то недобрым словом, и из пружин, железок, тряпок извлек пластмассовую канистру литров на десять, а то и на все двенадцать. Вместе с канистрой тяжело спрыгнул на дорогу, подняв фонтанчики пыли босыми ногами, захлопнул дверцу и, затаенно улыбаясь, поволок гостинец к калитке.
Да, это было сухое грузинское вино. И все мы, герои, читатели, редакторы, рецензенты, издатели, обязаны отдать должное Илье Ошеверову за его выдержку и долготерпение, поскольку довезти за две тысячи километров канистру виноградного вина способен далеко не каждый. Всю дорогу, ощущая задом приятную тяжесть под сиденьем, он улыбался, предвкушая вот эту самую минуту, когда он будет тащить канистру, сопя и хмурясь — дескать, могли бы и помочь. А все, онемев, уставятся на него ошарашенно, потом начнут всплескивать ладошками, наперебой что-то говорить друг другу, и смысл сказанного будет примерно в том духе, что вот, мол, не знали мы до сих нор Илью Ошеверова, не ценили по-настоящему, посмеивались над ним, над его женой, над ее странным приятелем в майорском звании, а он-то, Ошеверов, вона, оказывается, какой! Канистру вина приволок! И откуда — из Грузии.
А ну-ка, пооглянемся, а ну-ка, поприкинем — сколько у вас друзей-приятелей, способных на такое самоотречение?
Много насчитали?
Вот то-то, ребята, и оно!
В этом месте Автор почувствовал острую необходимость прервать плавное повествование и немедленно, всеми доступными ему средствами осудить зловредный поступок Ошеверова.
Мало того, что он похитил государственного окуня в весьма крупных размерах, теперь мы знаем, почему в Москве так трудно с мороженой рыбой, Ошеверов нарушил и Указ о борьбе с пьянством. Ведь подумать только — за тысячи километров он вез этот отвратительный напиток, это зелье, растворяющее человеческую личность и препятствующее нашему движению. Да, можно выпить с друзьями по стакану сухого вина, но при этом должно твердо знать, что совершается нечто безнравственное, что самым пагубным образом отразится и на нашем здоровье, и на умственных способностях наших детей, и на вышеупомянутом движении.
Автор заложил в машинку новую страницу, сжал зубы и даже поворочал желваками, пытаясь вызвать в себе праведный гнев против Ошеверова. Гнев возникал, но недостаточный. Тогда он, обхватив голову руками и вперившись взглядом в стенку перед собой, принялся вспоминать разные случаи из своей жизни, которые помогли бы ему впасть в неистовство.
Вспомнилось, как в камере хранения аэропорта Внуково у него похитили фотоаппарат «Киев», с которым Автор прошел Сахалин и Курилы, Крым и Иссык-Куль... Очень было жаль. Проклял воров, пожелал им подавиться всем, что они купят на вырученные деньги, смерти ворам пожелал — так был зол и свиреп. Пропажа обнаружилась, когда самолет с Автором на борту уже был в воздухе, и только это обстоятельство спасло жизнь тому хилому, пьяному созданию с небритыми щеками и нахальным взглядом, который принимал вещи в камере хранения и спер, спер фотоаппарат, воспользовавшись доверчивостью Автора, его любовью к людям. Этот тип не знал, что доверчивость и любовь могут толкнуть Автора и на самое страшное, и толкали... Везучим гад оказался.
Потом Автор с гневом вспомнил молодую цыганку на автовокзале в городе Никополе, которая нагло обманула его на целый рубль — пообещала сказать, как его зовут и не сказала. Взяла рубль и ушла. Ушла, злодейка, подметая пыль и окурки длинным подолом. Обернулась, засмеялась весело, дескать, дурак ты, и больше никто, и нет тебе другого имени. И забыла об Авторе. Вызывая в себе колдовские силы и с их помощью переносясь в тот год и в тот город, на замызганную базарную площадь у автовокзала, Автор видит странного субъекта в коротком плаще, в выгоревшей застиранной беретке и с фотоаппаратом на боку... Это он, Автор, устремивший на гадалку восторженно-затравленный взгляд. Нет, ничего у них быть не могло. Исключено. Но до сих пор, ребята, до сих пор стоит перед глазами цыганка вполоборота и весело смеется прямо Автору в лицо. А в глазах у нее и молодость, и бесконтрольность, и еще черт знает что такое, о чем и вспомнить страшно. Обидно? Обидно. Хоть бы сказала, как ее саму зовут, все было бы легче. Безымянной ушла. За сотню километров вновь приезжал растревоженный Автор на этот автовокзал, все киоски обошел с зажатой в кулак рублевкой, чтоб снова погадать, все подворотни этого несчастного Никополя излазил, но цыганки не встретил. Что с них взять, кочующее племя... А потом вдруг припомнилось, как в уважаемом журнале, куда с трепетом душевным отнес Автор свой труд, его... Страшно произнести — потеряли. Не найдя, потерянным и зарезали. А когда нашли, то уж и резать надобности не было. Велика ли цена рукописи, которую можно вот так легко и безнаказанно потерять, найти... А говорят, так это и есть тот самый роман, который потерялся сам по себе, а потом сам по себе нашелся? И весело смеялись. Гнев душил Автора, когда он с милой улыбкой, раскланявшись и поприседав от почтения к стенам, к стенам, только к стенам, ушел в дверь, и были глаза его пусты, и не скоро в них появилась жизнь.
Вспомнилось — зарплату три месяца не платили, так до сих пор и не отдали. Как же, говорят, помним! И весело смеются. Было — гонорар не заплатили. И даже причины не назвали. Подавайте, говорят, на нас в суд, заплатим с удовольствием. А пока решения суда нет, вроде бы и прав у нас недостаточно. В суд Автор подавать не решился. Морду свою поганую утер рукавом и пошел своей дорогой. Душил ли его в это время гнев? Нет, уже не душил. Сколько можно... Так ведь и задохнуться недолго. Но на душе было паршиво.
Пусть благовоспитанного редактора не покоробит выскочившее ненароком слово «морда» — оно ныне на каждом шагу: в автобусе, в театре, в очереди, стоят ли за лифчиками или за селедкой. В нем, в этом слове, появилась в последнее время даже какая-то ласкательность. Дескать, не со зла тебя так называю, а, можно сказать, любя, сочувствуя и обожая. А если кто начнет вежливо да обходительно изъясняться, настораживаемся и чувствуем, что шерсть на загривке шевелиться начинает, — все ясно, превосходством кичится и мордой опять же в нашу невоспитанность тычет...
Ну ладно, суть-то в другом — не поднимается в душе Автора гнев против этого толстозадого проходимца Ошеверова. Вдумчивый читатель сразу поймет — неплохо бы к самому Автору присмотреться, узнать, чем дышит, на что живет, каким богам молится? О читатель! Когда-нибудь я сам отвечу на все эти вопросы подробно, обстоятельно, а пока все недосуг, с Шихиным разобраться надо.
А так ли необходимо осудить Ошеверова? Уж больно привыкли мы стыдить, уличать, клеймить, все никак остановиться не можем. Ведь Автор рассказал о его неприглядном поступке? Рассказал. Без утайки, без скрытого или явного восхищения, никого не призывая следовать его примеру. И ладно. Каждый сам разберется, что к чему, и, кто знает, может быть, в чьей-то душе поднимется высокая, ясная волна гнева, которая сокрушит...
И так далее.
В этом месте Автора опять, уж который раз, охватили сомнения в затеянном им предприятии. Странички набегают, роман толстеет на глазах, а до сих пор неизвестно, кто будет стреляться и чья лужа крови обагрит сырую траву в предрассветном тумане. Попробуйте, заставьте кого-нибудь стать под пули из-за такой чепуховины, как честь, гордость, оскорбление... Не те времена. Работа предстоит тяжелая, и Автор уже сейчас всматривается в шихинских гостей, прикидывает — кто же способен ощутить в душе такой гнев, чтобы взять в руки оружие, несмотря на то, что это запрещено Уголовным кодексом. И знаете, кое-кого удалось высмотреть, кое-кому придется выйти в дубовую рощу на рассвете следующего дня. Меньше суток осталось, совсем немного.
Но до этого нужно провести тщательное расследование и безошибочно установить — кто же написал на Шихина анонимку кто совершил злодейство и сломал его судьбу, кто забросил его в эту полусгнившую одинцовскую избу? Следствие началось. Может быть, не все заметили, но у Автора уже есть кое-какие соображения, подозрения, кое-что предстоит выяснить, задать вопросы, получить чистосердечные ответы, а если они окажутся лукавыми, значит, и в этом необходимо разобраться. Так что работы предстоит достаточно, запасаемся терпением и не будем торопить героев хвататься за ружье, чтобы палить в живого человека. Для этого надо созреть, и не только героям. Автору тоже не мешает кое-что уяснить для себя. Стреляемся не каждый день, у жизни на каждого из нас свои виды, и еще неизвестно, что она нам завтра сунет в руки — ржавое ружье, ошеверовскую канистру, цыганскую ладошку... Или издательский договор. Прошу прощения, но тут у Автора невольно выскочило его собственное заветное желание. Хотя и он не прочь иногда вместо договора взять в руки ружье.
