Траксел резко забарабанил по ручке управления и визгливо заорал в шлемофон:
– Свинья, что ты делаешь?
Разозленный, пытаясь сдержать себя (ведь петля получилась отлично!), я коротко ответил:
– Да, сэр.
Нос самолета, описав в воздухе первую полуокружность, вернулся в вертикальное положение. Это был очень ответственный момент. Самолету было необходимо умелое управление, чтобы машина не начала терять высоту и не вошла в штопор, ведь на Т-33 выполнение этой фигуры категорически запрещено ввиду крайней опасности. Я чувствовал, что кто-то удерживает ручку управления, в то время как ее необходимо было постепенно отпускать. Я понял, что Траксел нарочно делает это, и попытался воспротивиться, но он упорно продолжал тянуть ее на себя. Машина оказалась не в состоянии выносить перегрузки на такой малой скорости. Она как бы зависла в пространстве в самой верхней точке маневра. Двигатель начал работать с перебоями. Вначале появилась легкая вибрация, затем она стала сильнее. Корпус самолета начал вздрагивать. Скорость мы полностью потеряли. Машина начала быстро терять высоту, и я с усилием пытался выровнять ее, не дать самолету войти в штопор.
– Прендес, ты дерьмо! Ты хочешь, чтобы я разбился?
– Да, сэр. То есть нет, сэр!
И курсанты и инструкторы поняли, что во время нашего полета что-то произошло. Когда мы вернулись, Траксел постарался сделать все возможное, чтобы обвинить меня во всех смертных грехах.
– Этот проклятый кубинец только на первый взгляд хороший курсант! - громко говорил он в комнате предполетной подготовки эскадрильи. - Но на деле он просто тупица!… Эй, Прендес, -г- повернулся он ко мне, - почему ты не попросишь, чтобы тебе эаменили инструктора?
Улыбаясь, я ответил, глядя ему прямо в глаза!
– Сэр, мне нравится ваш метод работы. Я хотел бы продолжать летать с вами.
Его лицо вдруг сделалось мертвенно-бледным. Он собирался что-то сказать, но, посмотрев вокруг и поняв, что все с интересом ждут его ответа, замолчал. В душном помещении воцарилась тишина. Траксел еще некоторое время постоял, затем повернулся и, закуривая сигарету, направился к выходу.
Беспокойство овладело мною. Скрытая война между мной и инструктором разгоралась, только теперь она уже становилась явной. «Этот тип, - думал я, - будет прижимать меня и доведет до отчаяния. И стоит мне только выйти из себя, это и будет означать конец моей курсантской карьеры. Той самой карьеры, которая принесла мне немало горьких минут. Есть и другой путь - попросить замену инструктора. И каждый из нас останется при своем мнении, а Траксел, спокойно закуривая в кругу летчиков, насмешливо скажет: «Прендес неплохой парень, но, должен признать, с некоторых пор я стал чуточку суров с ним…» Американцы смехом ответят на эту шутку… Ну погоди, - решил я, - ты еще узнаешь, кто такой Прендес!»
Что-то шевельнулось у меня в груди. Быстро росла решимость. Напряженно работал мозг. В конце концов, все это не стоит и ломаного гроша! Я принял решение: как только мы с Тракселом будем выполнять маневр в воздухе, в критический момент я приму управление самолетом на себя и тогда нам придется катапультироваться! Погруженный в эти невеселые мысли, я не сразу заметил, что у меня вспотели руки, а лицо, видимо, стало бледным. Кселно, мой сосед по комнате, с улыбкой посмотрел на меня. Этот американец из штата Иллинойс относился к числу людей, которые никогда ни во что не вмешиваются. Но со мной Кселно иногда откровенничал. Как я понял, его главная цель состояла в том, чтобы поскорей закончить тренировочные полеты и вернуться домой. Он говорил, что никогда больше не сядет в самолет. Исключение, конечно, составят полеты в качестве пассажира на гражданских авиалайнерах. У нас с ним были диаметрально противоположные взгляды на жизнь. Он, к примеру, не понимал моего увлечения авиацией и называл это романтической глупостью. Я же не понимал его безграничного цинизма и не разделял его взглядов на жизнь и будущее. Но в целом мы жили с ним хорошо. Каждый из нас уважал независимость мышления и поведения другого. Мне даже иногда казалось, что он испытывает ко мне смешанное чувство симпатии и любопытства.
Солнце уже скрылось за горами, но в комнате было еще светло. Свет настольной лампы освещал учебники, тетради с расчетами полетов и белые простыни на койках. От сигареты, медленно пожираемой огнем, вился, поднимаясь вверх, к неоновым лампам, синий дым. Открытая бутылка виски с зеленой этикеткой выглядывала из-под кровати Кселно, хотя в течение рабочих дней недели нам категорически запрещалось употреблять спиртные напитки. Кселно налил виски в стакан й протянул мне, что-то бормоча под нос, как бы беседуя с самим собой. Затем, все еще думая о своем, он с улыбкой сказал:
– Эл, летчик реактивной авиации - очень высокая летная квалификация, которую получают немногие американцы. - Он посмотрел на меня внимательно и, подняв стакан, произнес решительным тоном: - Давай выпьем за настоящих летчиков.
– О'кэй, Кселно, до дна! Затем он предложил:
– Давай после отбоя выпьем еще. Я возразил ему:
– Не забывай, что завтра полетный день. А правило ты знаешь: за сутки до полета ни капли спиртного…
Я почувствовал, как расслабились мышцы, исчезло напряжение. Интересно, что предпримет Траксел завтра утром? Что же касалось Кселно, то жить ему оставалось ровно двадцать пять суток. Но ни я, ни он об этом, конечно, не знали. Его самолет разобьется после взлета с базы Неллис в штате Невада, где Кселно будет проходить боевую подготовку. Небольшая струйка черного дыма потянется за самолетом, летящим над пустыней. За оглушительным шумом игральных автоматов в Лас-Вегасе никто не услышит глухого взрыва, когда самолет врежется в землю…
Утро следующего дня началось обыкновенно. Траксел любезно поздоровался со мной, как будто ничего не случилось. Когда все собрались в инструкторской, Траксел отдал своим курсантам приказ на вылет, меня при этом не назвав. Совещание закончилось, и он уже собрался уйти из комнаты, как вдруг повернулся ко мне и с улыбкой сказал:
– Да, Прендео, чуть было не забыл! Зайдите к командиру эскадрильи! Вы полетите с ним по вторую очередь.
Холодок пробежал у меня по коже. Так вот какую карту разыграл Траксел! Я знал, что подобные полеты с командиром эскадрильи имеют решающее значение. Если командир сочтет нужным, он представит дело о том или ином курсанте так, что в дальнейшем курсанта можно будет исключить из училища.
Курсанты и инструкторы покидали помещение. Они шли к нескончаемым рядам самолетов, неся шлемы и парашюты.
Постепенно в инструкторской воцарилась тишина. Лишь изредка ее нарушал далекий шум реактивных двигателей. Я остался один на один со своими мыслями. Предстоящая встреча с командиром эскадрильи не вызывала у меня каких-либо оптимистических надежд. Я попытался спокойно проанализировать все происходившее, То, что мне, по сути дела, грозил полный разрыв с авиацией и конец карьеры, казалось ужасным. Это могло стать крушением моей мечты, всего того, чего я с таким трудом добился. Я чувствовал себя слабым, беспомощным, раздавленным какой-то неведомой могучей силой. Вспоминались первые дни нашего пребывания в США, на базе Лекланд. Именно там все и началось. Я почему-то был уверен в этом. Взять хотя бы первый инцидент, возникший в бараке в день нашего приезда… Затем скандал в курсантском клубе… Нам, кубинцам, как и всей испаноговорящпм, не нравились порядки, существовавшие на базе, возмущало плохое отношение к нам американцев. Даже звание мне было присвоено с целью как-то нейтрализовать мое поведение и сделать меня их сторонником.
И вот теперь здесь, на этой базе, решалась моя судьба. Здесь нам должны были вручить документы об окончании учебы. Здесь мы должны получить «серебристые крылья» летчиков ВВС США и воинские звания. Для нас это был решающий рубеж. Я вспомнил об одном неприятном случае, который сразу же после прибытия на эту базу произошел со мной. Один из курсантов, Хансен, был человеком невысокого роста, ходил слегка наклонившись вперед. Лицо у него было маленьким, с какими-то заостренными чертами. Мы прозвали его Мышью. По характеру он был мягкий, по беспокойный. Хансен относился к тому типу людей, которые строят взаимоотношения с людьми по расчету. Хотя он был всего-навсего рядовым курсантом с ничем не примечательным происхождением, Хансен старался постоянно держаться в группе элиты.
Как-то рано утром, вскоре после нашего прибытия на базу, у входа в казарму, у деревянной лестницы, которая вела в барак, оживленно беседовали американцы и испаноговорящие курсанты. Как раз в это время и появился Хансен. Он подошел прямо ко мне. Естественно, я сразу же повернулся к нему. С иронической улыбкой на губах он спросил:
– Мистер Прендес, что значит по-испански марикон[4]?
