Валерий открывал дверь в следующую секунду после звонка.
– Я знал, что ты сейчас придешь, – слышала я, охваченная тяжелым, ласково-удушающим объятием.
А потом он чуть отстранял меня и некоторое время немигающе смотрел в угол моего правого глаза. В последнее время он интересовался паранормальными явлениями и всякого рода телепатией, и этот взгляд, по его уверениям, считался магическим. Выдерживая его, я некоторое время таращила глаза, а потом закатывала их и не спеша падала в обморок, а он подхватывал меня и на руках относил в комнату.
И нельзя было отрицать, что в некоторых аспектах магического влияния он достиг поистине выдающихся успехов...
Я оказывала Валерию посильную помощь по теоретической части, снабжая его то увесистым томом «Психической природы человека», то пестрой брошюркой под названием «Личный магнетизм».
Кто мог предположить, что за произведение выйдет из-под его пера после стольких лет молчания! Иногда он черкал что-то невразумительное в маленьком пухлом блокноте – я уже знала, что это был блокнот для новых сюжетов.
– Так значит, это будет что-нибудь мистическое? – допытывалась я.
– М-м... возможно, мистическое... в стиле экшн... а возможно, эротическое... например, эротический триллер! Почему бы не попробовать себя в новых жанрах? – бормотал он и, бросив блокнот, угрожающе надвигался на меня со своим «магическим взглядом»...
Иногда мы вместе наблюдали за паранормальными явлениями у него в квартире. Очень скоро выяснилось, что многие здешние вещи были с норовом и любили пошутить. Тапочки и носки неудержимо расползались по разным углам комнаты. Только что вымытые чашки и тарелки через пару часов обнаруживались грязными – и хорошо, если в мойке, а не на подоконнике или даже в ванной!
Иногда по вечерам, лежа на диване, мы принимались следить за ними – тайком, делая вид, что просто беседуем о моей школе или обсуждаем какой-нибудь сюжет. И что же? Стоило нам лишь слегка углубиться в проблему нравственного воспитания старшеклассников или заспорить об особенностях театральной иерархии, как, смотришь, одного из необъятных клетчатых тапок уже и след простыл, да и мой халат непостижимым образом исчез из поля зрения!
– Ну а как он вообще – что за человек? – тревожно допытывалась Людасик. – Марыся, ты как-нибудь поосторожнее! Ты же у нас девочка романтическая... А может, он все-таки женат?
– Разведен. Все оставил жене с сыном. Эту квартиру заработал на Севере. Живет на пенсию по выслуге, не работает принципиально – хочет снова писать, – отчитывалась романтическая девочка.
– А как насчет будущего? Обещает он тебе что-нибудь? Предлагает? – не успокаивалась Людасик.
– Ты не понимаешь... Я же объясняю: хочет писать! Ну что он может сейчас предложить? Тем более – пообещать? Его будущее – это то, что он напишет. Напишет – значит, все состоится: издание книг, деньги, слава, положение и все такое... А если нет... Вот примерно такое же состояние, наверное, у спортсменов перед олимпиадой. Вроде все есть: и способности, и мастерство, и кое-какие победы в прошлом. Но надо еще собрать себя для решающего рывка!
– Ну и когда же этот рывок? – вмешивалась нетерпеливая Римус. – Пишет он что-нибудь стоящее? Ты читала?
– Не дает! Говорит – нельзя кормить читателя недоваренным супом... – жаловалась я.
– Значит, хочет сразу поразить, – определяла Римус. – Чтобы р-раз – и наповал!
Я пожимала плечами и притворно вздыхала.
На самом-то деле будущее теперь мало волновало меня, поскольку я и в настоящем-то еще не обжилась как следует. А ПО-НАСТОЯЩЕМУ хорошее НАСТОЯЩЕЕ, думалось мне, просто не может не привести к хорошему будущему!
Мои родители тоже были, как полагается, подробно проинформированы об основных фактах биографии Валерия, его семейном и имущественном положении.
Однако это почему-то не удовлетворяло их. По вечерам, наблюдая мои сборы на ночь глядя, папа нервно хрустел газетой. А мама, с грохотом сунув тарелку в сушку или порывисто отбросив шитье, вдруг с судорожным вздохом объявляла:
– Конечно, Марина, ты уже взрослый человек! И имеешь полное право на самостоятельную жизнь!
И она смотрела на меня так, словно хотела сию минуту разглядеть в моих глазах всю эту мою самостоятельную жизнь. Но это ей никак не удавалось, и от напряжения на глазах у нее выступали слезы. Тогда я обнимала ее и говорила как можно более убедительно:
– Все будет хорошо. Ну правда, мам!
Она тихо всхлипывала и кивала головой, и я замечала ровную седую полоску у пробора в ее волосах. А у папы вздрагивала в руках газета.
И настало время отказаться от своей воли, и сладко подчиниться воле чужой, и признать над собой власть голоса, сонно бубнящего: «Уже со шваброй? Ну-ка брось ее к... Да ты знаешь, сколько женских фигур испортила эта палка?!» Настало время стать послушной, и капризной, и нежной, и взбалмошной, и расхаживать по комнатам то дразняще-ленивой, то кошаче-собранной походкой, и среди ночи пробовать то горький шоколад с миндалем, то молочный с изюмом, и запивать его шампанским, и получить в подарок сумасшедше дорогой комплект белья от «Дикой орхидеи».
А также настало время всерьез готовиться к новому году: обметать паутину, выбрасывать окурки, покупать шампанское, и апельсины, и душистую пену для ванн, и разноцветную метелку для пыли, и прочие атрибуты новой счастливой жизни.
И настало время зорко и бережно всматриваться в открывающуюся понемногу чужую душу, и ходить путями чужого сердца, словно блуждая в таинственном лабиринте, и постепенно изменить привычный ход мыслей, и речь, и взгляд, и ясно увидеть доселе скрытое от собственных глаз.
– А знаешь, лет до двадцати четырех я чувствовал себя вроде как чемпионом по жизненной борьбе! – признался Валерий.
Он стоял у окна, спиной ко мне, и пускал дым в форточку: я отучала его курить в закрытой комнате. И он покорно отучивался.
– Даже не по борьбе, а по плаванию вольным стилем! В школе учился шутя. Настоящий вундеркинд... Не веришь? – Он затылком увидел мою улыбку, обернулся и погрозил пальцем. – Накажу! Вот найду свою медаль – берегись тогда! Берег, берег и куда-то засунул... Да... Сочинения, диктанты – это были для меня просто детские игрушки, забавы! На каждой контрольной по алгебре решал два варианта, а когда в восьмом классе сломал ключицу, трое наших отличников стали хорошистами. Физкультурой, правда, не увлекался, только гонял в футбол. Зато однажды, в институте уже, пришлось поехать вместо кого-то на соревнования, просто для количества. Надо было прыгать в высоту, а я даже не знаю, какая у меня толчковая нога. И вдруг слышу – кто-то дико орет: «Галушко! Га-луш-ко-о!!» Оглядываюсь – наш физрук! Солидный такой мужик, молчаливый обычно – и вдруг орет не своим голосом! И тут, знаешь, что-то со мной случилось... как будто и я стал сам не свой... наверно, кураж какой-то! Помахал зрителям рукой, а потом собрался и спокойненько так разбежался... Какая у меня толчковая нога – до сих пор понятия не имею. Но занял второе место!
