Он полуобернулся ко мне и покрутил головой.
– И вот что интересно – сам я ничему такому не удивлялся! И в институте еще считал, что все в порядке вещей! Куча друзей, соседи уважают, мама гордится – как же, красный диплом, без пяти минут аспирант, девушки влюбляются... Я ведь и стихи писал тогда! И тогда же в литобъединение явился, при Доме культуры. А туда ведь, знаешь, не всех принимали! Особенно хвалили одно стихотворение... черт, начало забыл... что-то про дурманный запах зреющего лета. И вот этот дурманный запах знающие люди очень, очень оценили! – самодовольно объявил он и, улыбаясь, прошелся по комнате.
Глаза его блестели. Он был похож на Валерия Сюткина, исполняющего шлягер «Конечно, Вася – стиляга из Москвы».
– Неплохо для начала! – признала я. – А дальше?
– Дальше?.. Дальше конец. Все кончилось! – пожал он плечами, словно извиняясь, и снова отошел к окну.
– Как это? Что именно кончилось?
– Именно ВСЕ. И сразу. Почти одномоментно. В аспирантуру взяли проректорского родственника из Новосибирска. Как раз когда мне уже обещали часы... уже на одну кафедральную пьянку приглашали... И что меня прямо подкосило – все в институте приняли это как должное! Декан, те же самые преподаватели, лаборантки... Ходили мимо с деревянными лицами. И только наш бывший куратор как-то завел меня в аудиторию и сказал: «Бейтесь, Валера, не раскисайте! Боритесь за место под солнцем, привыкайте!» Но вот как раз бороться-то я и не умел. Не было случая научиться! Такая вот игра судьбы. А девчонка, которая была влюблена в меня с шестого класса, вышла замуж...
– Твоя девушка? Ты не рассказывал! Интерее-е-сно, – протянула я, приближаясь и поворачивая его голову к себе. – С шестого класса – и вдруг поссорились?
– Да нет же, в этом-то и вся фишка, как выражается молодежь! – с досадой вывернулся он и швырнул сигарету в окно. – Я на нее вообще внимания не обращал! Нет, конечно, уважал, гордился даже – вечная была староста класса, одно время даже комсорг. Вся такая примерная ученица, под девизом «Простота и скромность в общественной и личной жизни»... Она немного полновата была, рослая, ходила в каких-то дурацких длинных платьях – стеснялась выглядеть взрослее всех. Ну а потом я поступил на историко-литературный, вокруг одни девчонки – и как-то она совсем забылась. Так, иногда встретимся случайно, поболтаем по старой памяти... Она слушать хорошо умела.
– Бедняжка! Так ты, значит, ее ценил, как рассказчик – аудиторию? Или ждал от нее чего-то другого?
– Да не ждал я ничего и ждать не собирался! Но я понять не мог... Она ведь всю жизнь любила МЕНЯ! Ждала, страдала, надеялась, все дела... По крайней мере я в этом был уверен. А замуж вышла за ДРУГОГО. И в тот именно момент, когда я, может быть, готов был оценить ее... вот именно когда впервые в жизни в ней нуждался! Мне почему-то казалось, если я ей расскажу все по порядку, что и зачем, вот именно ей, – все сразу как-то прояснится! И тут она, как будто специально дождалась момента, – предала меня!
– Ну уж, предала – это вряд ли... Скорее всего просто классический урок судьбы. Из цикла «что имеем, не храним»... А окунуться с головой в работу не пробовал? Очень помогает!
– Пробовал, конечно, – махнул он рукой. – Мама даже умудрилась устроить меня, ни много ни мало, завлитом в новый театр! Как ей это удалось – уму непостижимо! Очень хотела, бедная, видеть меня писателем, или драматургом, или хоть на худой конец театральным критиком! Не дождалась... В театре работать было невозможно, по крайней мере мне. Там надо было выживать. На это уходили все силы. Но это уже, как пишут в сказках, совсем другая история...
Человеку лучше быть вдвоем с другим человеком, чем в одиночестве. Чем прозябать в одиночестве – не зря же бытует такой афоризм.
Весьма свежая, небанальная мысль. В какой только книге я ее вычитала? Или, правильнее сказать, в какой только книге ее не прочтешь?
По утрам я больше не ела овсянку. Я делала бутерброды. По странной причуде моему возлюбленному нравился бледный кисловатый сыр из школьного буфета. Ему нравились даже школьные пирожки с повидлом, которые наши дети начинали дружно ненавидеть примерно к середине первого класса. И я, поражаясь сама себе, вместе с ним вкушала по утрам эти яства почти что с удо... ну да, с удовольствием!
А иногда он сам жарил нам яичницу. И я опять удивлялась: почему это мама всю жизнь считала яичницу блюдом неприличным, если не несъедобным?
Кофе же мы пили во всякое время дня и даже ночи, словно подростки, оставшиеся без присмотра родителей. Хотя Валерию, по-моему, это казалось прерогативой шикарной богемной жизни.
Иногда я консультировалась с мамой: что за чем полагается класть в овощной соус? И сколько раз переворачивать на сковородке картошку, чтобы она прожарилась до вкусной золотистой корочки?
Мама отдала мне свою давнюю, начатую еще до моего рождения, тетрадь с рецептами. Потом подарила мне книгу «Готовим с удовольствием». Потом – свою новенькую, всю в кружевах розовую пижаму, когда-то привезенную папой из Москвы. Эта пижама была ей чуть-чуть мала, и мама уже несколько лет надеялась до нее дохудеть. Эта пижама именовалась у нас дома «розовая мечта». И вот мама решилась с ней расстаться...
Мой же возлюбленный окрестил эту пижаму не совсем приличным эпитетом. Вообще, как вскоре выяснилось, он отнюдь не исключал из своего лексикона ненормативные выражения, а, наоборот, уверял, что настоящий писатель просто обязан владеть полным речевым инструментарием родного языка.
И в глубине души мне – кошмар! непоправимое падение принципов! – нравились некоторые его весело-бесстыдные словечки!
Хотя вслух я, разумеется, ехидно замечала, что для овладения ЭТОЙ областью родного языка вовсе не обязательно быть писателем!
...А может быть, приходило иногда мне в голову, стать Маргаритой вовсе не так уж сложно? Но тут же я упрекала себя в кощунстве: ведь Маргарита сломала ради Мастера свою собственную полноценную, благополучную и налаженную жизнь, а я – всего лишь осуществила свою заветную мечту! И всего лишь тратила свое никому не нужное время на общение с возлюбленным-Мастером...
– Подожди, а почему тебе нельзя было снова попытаться поступить в аспирантуру? Через год, допустим? И есть же, по-моему, еще какие-то формы... какое-то соискательство?
– Есть, да. И соискательство. Но через год я заболел. Ревматоидный полиартрит.
– О-о... Это что-то с венами?
– С суставами. Это что-то вроде паралича. Когда вместо колен вырастают шары, а ступнями нельзя пошевелить. И ты месяцами сидишь в кресле. Такой юноша, обдумывающий житье. Я обдумывал житье полгода.
– В смысле... ты полгода не мог ходить?
