Правда, случались у нас и другие дни – дни, когда Валерий, как и подобает уважающему себя писателю, с утра усаживался за письменный стол. Однако вместо того, чтобы бойко стучать на машинке или хотя бы задумчиво выводить на листе строчку за строчкой, он неподвижно замирал в кресле, постепенно погружаясь в вялую полудрему. В таком состоянии я и оставляла его, отправляясь утром в школу. А вернувшись, заставала совершенно другим – возбужденным, как будто даже похудевшим, и мечущимся из угла в угол по прокуренной комнате.
Я молча снимала пальто и сапоги, распахивала окно и поскорее отправлялась в кухню. Но он немедленно отправлялся следом и, словно продолжая давнишний спор, принимался донимать меня язвительными вопросами:
– Ну хорошо, нефти хватит человечеству еще на пару десятков лет. Ну, на пятьдесят. А дальше?
Или:
– В новостях передали: наш знаменитый мафиози сел ЗА ДРАКУ! Пресса в шоке. Общее недоумение – как мог он так опуститься? Общее возбуждение: кто же из авторитетов теперь займет его место?
Или:
– Вот ты – библиотекарь! Скажи мне на милость: с чего это люди решили, что развитие литературы связано с развитием человеческого духа? Посмотри на книжные развалы! Что ни детектив – то во втором абзаце или «сурово поджала губы», или, еще лучше, – «одел пиджак»! Про фэнтези я уж молчу. Не умеющий писать рассказы пишет новеллы, а не умеющий писать вообще – фэнтези! И к чему, спрашивается, трудились классики? Что вообще теперь делать в оскверненной, загаженной литературе?
Иногда я терпела эти экзекуции молча. Иногда не выдерживала и огрызалась:
– Вот вы, мужчины, свободные умы, и разбирайтесь с нефтью! А настоящая литература – это и есть дух! И вообще, напиши «Что делать-два»! Раз уж фэнтези не умеешь...
Может быть, именно это и подразумевалось под словосочетанием «творческие муки». Но наверное, предстояло еще немало ждать, пока из них родится что-то творческое!
А иногда я все прощала ему – когда он стонал во сне. Это был даже не стон, а короткий всхлип, от которого я мгновенно просыпалась. Он лежал, свернувшись калачиком, и яснее ясного было, что никакой это не мужчина, а просто выросший ребенок, так и не приспособившийся ко взрослой жизни. Во сне ему было иногда двенадцать, а иногда – четыре года. И знала об этом только я.
«Почему не я родила тебя?» Однажды я сказала это вслух и тут же испугалась. Но он не проснулся.
Мне приснилось, что я в другом мире. От обычного он отличался тем, что люди могли понимать друг друга без слов. Причем не телепатически, а по взгляду. Посмотрит человек – и ясно, что он хочет сказать тебе.
Инна тоже была в том мире. Я сразу почувствовал, что она здесь, и все хотел приблизиться, поймать ее взгляд, но никак не удавалось – то она отворачивалась, то какие-то незнакомые люди, какая-то толпа чужих спин оттесняли меня от нее.
И, находясь в том мире, я ясно понимал, что этому привычному моему миру угрожает какая-то опасность. Люди не замечают ее, но она надвигается, она уже рядом. Нужно было срочно спасать наш мир! И я знал, что могу спасти его, но для этого мне надо обязательно поговорить с Инной, обменяться с ней хоть одним-единственным взглядом, чтобы выяснить что-то самое, самое важное...
– Я хочу уйти из школы, – сказала Людасик.
Мы с Римкой дружно вылупили глаза. И сидели с вылупленными глазами не меньше минуты.
– А-а... э-э... почему? – наконец полюбопытствовала я.
– Куда? – одновременно осведомилась Римус.
– Потому что у меня больше нет сил. Выдохлась! – объяснила Людасик мне. И развела руками. Потом повернулась к Римусу и отчиталась: – Уборщицей в нотариальную контору! На углу Одесской и Маркса, там требуется.
Дальше разговор шел двумя параллельными линиями. Мы с Римусом, как неопытные провинциальные журналистки, перебивая друг друга, лезли каждая со своим вопросом. Людасик же управлялась с нами, как заправская «вип»-персона на пресс-конференции.
– Да что случилось? Тебя кто-нибудь обидел?
– И чем эта контора, я интересуюсь, лучше?
– Марыся, ты меня смешишь! Ну чем можно, как ты думаешь, обидеть человека, который двадцать лет проработал в школе? А в конторе работы часа на два в день. И зарплата та же самая.
– Ладно, Людка, ты нам мозги-то не пудри! Колись: что случилось? Повод-то должен быть или нет? Ну хоть какой-нибудь!
– Или ты, может, из-за Виталика? Ему хуже стало?!
– Боже упаси! Носится, как конь, уже на свой боксинг собрался. Хотя, правда, девчонки, когда все у него началось... ну, с почками... я один раз ночью сижу возле него и думаю: а что мне, собственно, школа дала? Кроме того, что я ребенка упустила? Зарабатывает у нас Сергей. Готовит свекровь. И даже жутко стало... А поводов мало ли? Вот елку поручили моим наряжать. А какие в одиннадцатом елки? У них поступление на носу, экзамены... Ну, собрались после уроков в зале. Трое подходят: Людмила Ильинична, у нас курсы в институте! Все нормальные, хорошие ребята. Как их не отпустить? Еще двое: у нас репетиторы, платные занятия! Остальные, понятное дело, смотрят волком. А тут еще за Иванцовой мама приехала – к невропатологу-профессору везти, за два месяца записывались. Оно и понятно: когда ребенок больной, какой им новый год? Какая елка? Ну, отпустила и ее. Начали кое-как наряжать. А я сама уже на голову плохая: забыла у Игнатьича ключ от подвала попросить. Пока мы игрушки у завучей брали, пока развешивали, он ушел. А как гирлянду достать? Звоню ему. Он, естественно, – не приду, что раньше думала? Ну, послала Савченко к нему за ключом. Мои уже на пределе. Мальчишки злые, ходят – руки в брюки. Девчонки шепчутся. Машка, доходяга наша, вообще позеленела. Я и ее отправила. А времени пятый час. Буфет закрыт. Побежала купила им печенья и воды, заморили червячка. Наконец возвращается Савченко с ключом. Достаем гирлянду, вешаем – не горит! Тут я уже упала на стул, чувствую – вот-вот разревусь. Мальчишки собрались к кому-то бежать, свою нести. И что вы думаете? Оказалось, не в гирлянде было дело, а в переноске! Переноска же у нас старючая. Принесли чью-то, и все зажглось. Здравствуй, Дедушка Мороз! Только я елки с того дня, кажется, возненавидела. И переноски, и Игнатьича, и расписание мероприятий. И своих тоже, с такими физиономиями!
– Ну, это ты не рассказывай. Сама без них жить не можешь! Оклемаешься, и все пройдет!
– Да и они тебя обожают. «Наша Людочка», «наша Людочка» – сколько раз слышала!
– Это раньше была Людочка. А взрослые дети хотят видеть человека сильного, успешного, с характером! Который и понять может, и наказать, и защитить. Который в седле, понимаете? Вот ты, Римка, еще в седле. Так и держись покрепче! И ты, Марыся, держись. А я... не оклемаюсь уже, нет. Сломалась. Мне б Витальку вытащить – и все.
