грязными пальцами красной бейсболке. – Всё-таки тварь божья. Может он в следующей жизни человеком станет.
– Ну, так кончи его, если ты такой милосердный. За что ему эти мучения? Видел я одного беднягу, – сутки так вот лапами дёргал, пока не издох.
"Бейсболка" присел на корточки, взял в руки обломок лопатного черенка с точёной деревянной шишечкой на конце. Долго примерялся, потом неуверенно, будто боясь сделать больно, стукнул Шарика по голове.
"Камуфляж" цвиркнул слюной сквозь редкие зубы:
– Пса шелудивого кончить не можешь. Интеллигенция.
Отнял у приятеля черенок и двумя уверенными ударами в звонкую черепную кость прекратил мучения Шарика.
– Вот ты говоришь, жизнь налаживается, страна стала на ноги, – продолжил он прерванный разговор. – А нам с тобой, что с этого? Лет десять бы назад.
– Не до нас тогда было.
– Вот и я говорю. Кто-то новую страну лепил, кто-то делил заводы и пароходы, кто-то власть брал, а мы как разменная монета. Глянь на этого пса, а потом на себя и найди десять различий.
С этими словами "камуфляж" взял Шарика за задние лапы, швырнул обмяклое тело в гору мусора, склонился над Витькой, обшаривая его карманы.
– Мочой от него разит! Должно обмочился по пьяне, – герой. А как ладно про Афган брешет: "Помню, было дело в Кандагаре…" – Досадливо выпрямился, сплюнул Витьке на грудь. – Пустой.
– Допился. Вчера ко мне подходит и такую хрень начинает нести. Я смотрю на него, понять ничего не могу, только потом сообразил – «белочка» у него.
– Ладно, догоняй. – "Камуфляж" поднял с земли клетчатую сумку с пустыми бутылками, ушёл.
"Бейсболка", оглядывался по сторонам, пытаясь выяснить, откуда доносится тихое поскуливание. Наконец присел, сунул руку в узкий лаз между двумя мусорными контейнерами, вытащил упирающегося щенка.
– Так вот кто здесь скулит.
Бомж сунул щенка за пазуху и, ласково разговаривая с ним, пошёл догонять своего товарища. Щенок дрожал под полой куртки, испуганно тыкался мокрым носом в немытую волосатую грудь человека, но вскоре освоился: вытянул шею, принюхался и доверчиво лизнул бомжа в шершавый, обгорелый на солнце нос.
Жизнь в стиле шансон
«Кукушка-кукушка, сколько мне жить?» Ответ всегда одинаков, – Лариса открывает дверь, не давая звонку-кукушке повторно подать голос. Громкий «тюремный» лязг ключа трижды пронизывает гулкую каменную шахту ночного подъезда, тяжёлая металлическая дверь впускает в квартиру запахи мусоропровода и въевшегося в стены сигаретного дыма.
Вскинув руку к упавшей на лицо пряди волос, Лариса замерла, едва коснувшись пальцами виска. Стах стоял, прислонившись плечом к дверному косяку: слегка небрежен, насмешлив, избалован бабьём. В густом ёжике волос – редкие иголочки седины, объёмистый полиэтиленовый пакет в руке.
Под пальцами у Ларисы запульсировала тонкая жилка… Сколько времени его не было в этот раз? Раньше она знала точно: неделя, две, месяц. Потом бросила считать: что толку? – двадцать лет одно и то же.
Стах не торопился входить, изучая Ларису прищурым ироничным взглядом. Лампа дневного света пульсировала в сумраке лестничной площадки, не одобряя настенной полемики – фломастером, углём, острым концом ключа по извёстке: «Гуляева дура… Сам казёл!.. Спартак чемпион!» Лифт эхом отозвался на лязг дверного засова, – освобождая проволочный вольер, утянулся наверх – будить этажи.
Стах наконец оттолкнулся плечом от дверного косяка.
– Не спишь?
Небрежно отметился поцелуем – трёхдневной щетиной по щеке, – будто только сегодня утром ушёл и вернулся после обычного трудового дня. Нога об ногу скинул кроссовки с прилипшим к подошве обрывком жёлтого осеннего листа. По-хозяйски пошёл в кухню, где в нержавеющую мойку звонко и упруго била забытая струя воды. Ручка пакета потянулась как жвачка, сдалась под напором тяжести. Стах успел подхватить другой рукой, пристроил пакет на столе.
Вытирая руки в переброшенное через плечо кухонное полотенце, Лариса несколько секунд рассеяно стояла в прихожей. Наконец, закрыла дверь, бесшумно вошла в кухню, прислонилась плечом к холодильнику, – теперь была её очередь изучать Стаха. Делая вид, что не замечает пристального взгляда, он выкладывал на стол содержимое пакета: пару бутылок водки, закуску. Телевизор с холодильника сквозь громкое шипение воды бубнил невнятное, шуршал полиэтилен.
Когда-то давно Стах наставлял: «Хочешь придать вес словам, учись держать паузу». Лариса так и не научилась:
– Лёш, я просила, не приходи больше.
Только она звала его по имени, – остальным была привычнее старая школьная кличка, да он и сам вспоминал лишь когда паспорт открывал – Стахов Алексей.
Вместо ответа он достал из пакета палку полукопчёной, зубами надорвал оболочку. Не смотря на «сороковник с прицепом» ничуть не изменился, – мальчишеское нетерпение буквально лезло из него: отплёвываясь, сдёргивал колбасную плёнку – зубами, пальцами, хотя нож – только руку протяни.
– Ты слышал?
– Не глухой.
– И что?
Он жадно отхватил зубами очищенный кусок колбасы, отломил горбушку батона. Жуя, сказал невнятно:
– То же самое я слышал год назад. – Заметив на её щеке упавшую ресницу, заботливо потянулся рукой. – И два года назад ты это говорила.
– И три года! – Лариса сердито отдёрнула от его пальцев голову. – И четыре назад!
– Это называется традиция. – Всё ещё не опуская повисшую в пустоте руку, он клонил к плечу голову, разглядывая фэйсбуковскую страничку на экране стоящего на кухонном столе ноутбука. – Сначала ты говоришь «не приходи», потом не хочешь отпускать.
Лариса вместо ответа решительным движением закрыла ноутбук.
– Секреты? – иронично вскинул брови Стах.
Она молча отвернулась к слепому ночному окну. Стах быстрым движением свернул водочной поллитровке голову, бросил на стол винтовой колпачок. Держа наготове вскинутую бутылку и деловито работая челюстями, торопился освободить рот. В чёрном глянце окна отражалась его спина, расцвеченная красными вензелями неоновой рекламы, заброшенной на крышу офисной высотки в двух кварталах от дома.
Нестерпимо громко вызванивала по нержавейке струя, сея водяную пыль на стены пустой раковины, на соседнюю тумбочку с парой вымытых, но ещё не вытертых тарелок, на забытый мобильный телефон.
– Опять из горла? – Лариса скользнула мохнатыми розовыми тапками по линолеуму, потянулась к скрипучему навесному шкафу, не сдержалась, – ножка хрустальной рюмки ударила в стол, заявляя о недовольстве.
Стах скосил на стук глаза, демонстративно хлебнул из горлышка.
– Ладно, хватит кислый вид делать. – Деловито утёр тылом ладони губы. – Давай на стол накрывать, сейчас Чупа заявится. Он минут пятнадцать как выехал, – считай, уже здесь.
Лариса, наконец, шагнула к мойке закрыть кран.
– Месяц с лишним его не было – здрасьте! – в наступившей тишине голос её зазвучал неожиданно громко, со злобой: – Заявился на ночь глядя, да ещё гостей приглашает. Моя квартира самое удобное место встречи назначать?!
Стах будто не заметил её раздражения, – достал из шкафа вторую рюмашку, оценил её чистоту на свет лампы, потянулся к Ларисе за висящим на её плече кухонным полотенцем.
– Выпьешь со мной?
Ларису всегда бесила его «непробиваемость», – раздувая возмущённые ноздри, вырвала из его рук полотенце, кинула на подоконник к подножию горшка с чахлым аспарагусом.
– А телефоны что? Уже отменили? Позвонил бы для приличия.
– Ладно-ладно…
– Что ладно? – развоевалась она.
– Мир! – Он успокоительно выставил
