страна рухнула, другая дрожала как студень, и каждый имел её как хотел. И свои и чужие.
Стах тогда уже года три как из армии вернулся, – выходил в числе последних из Афгана. Болтался без дела, пока не попал в бригаду Тимура. Пацаны собрались молодые: самому старшему – Тимуру – едва минул четвертак. Молодая волчья энергия буквально пёрла из них, и через год под бригадой уже ходил весь Юго-Западный район города. Ещё через год с молодыми волчатами считались признанные криминальные авторитеты, одна беда – сами волчата уже не хотели считаться ни с кем.
У пацанов лица от рождения были фактурными, – решительные складки ложились на них естественно, как резкие карандашные штрихи на лица героев криминальных комиксов. Едва входили в кабинет какого-нибудь коммерса, тот сразу всё понимал и начинал очковать – мама не горюй! А смазливая мальчишеская физиономия Стаха уважения не вызывала. Приходилось быть жёстким, чтобы объяснять, кто есть кто.
Он даже перед зеркалом тренировался: сдвигал к переносице брови, катал желваки, но, сколько рожи не строй, никого этим не испугаешь, если внутренней уверенности в тебе нет.
У Стаха со временем появилась.
Иногда по молодости он перегибал палку, но быстро нашёл середину: жёсткости в работе не терял, но и чувства жалости не утратил. По крайней мере, так ему казалось тогда. Было дело, нечаянно отдавил щенку лапу, так три дня возил его с собой в машине.
Как раз тогда поехали брать под себя паршивый заводишко, который года два простаивал, а потом вдруг зашевелился, – выгодный заказ от иностранцев, предоплата в валюте.
– Сиди! – отрывисто приказал Тимур вскочившей при их появлении секретарше.
Решительно вошли в кабинет директора. Тимур легко оторвал от стены стул, небрежно прожонглировал им в воздухе, перекинул из руки в руку. Всё это на ходу, не сбавляя решительного шага, и через пару секунд уже громко воткнул стул в пол рядом с креслом директора. Сел, верхом не сводя пристального взгляда с растерянного хозяина кабинета. Чупа стал позади директорского кресла.
Стах из-под полы куртки-косухи выпустил на огромный стол щенка, вынул из кармана купленный по дороге пакет молока. Проверил пальцем пепельницу, которая, похоже, стояла только для вида, налил в неё молоко. Пока директор судорожно сглатывал слюну и послушно кивал головой, пытаясь понять то, что негромко, но отчётливо втолковывал ему Тимур, щенок вылакал молоко, перевернул карандашницу, обмочил телефон…
Через день после этого Стах сменил старый раздолбанный «токарев» на девяносто вторую «беретту». Щёчки на рукоятке были выпуклыми, создавая в руке приятный объём, и это завораживающее выпуклое ощущение в ладони сразу почему-то напомнило твёрдый упругий живот щенка. Так и увязались в памяти эти два разных и в то же время похожих ощущения. Каждый раз, беря в руки пистолет, он неволей вспоминал того щенка, жалел, что пришлось отдать его.
Стах оторвал от переносицы пальцы, рассеяно глянул на вздувшуюся от сквозняка тюлевую занавеску…
Неужели двадцать?
Судьба раскидала братву согласно своему неисповедимому расписанию. Многие остались лежать на городском кладбище, кто-то спился, кто-то стал «Иван Иванычем» – достучись теперь до него. В последние годы Тимур всеми силами пытался открестится от прошлого. Занимался благотворительностью, выдвинул свою кандидатуру в мэры, и наверняка выиграл бы выборы, если бы его не остановили на полпути.
Семь лет назад его мерседес расстреляли в центре города на светофоре. Стаху тогда тоже досталась пуля, – месяц провалялся на больничной койке. После смерти Тимура группировка распалась, Стах и Чупа остались не у дел, а о собственном бизнесе заранее не позаботились.
Деньги приходили и уходили легко и нужны были только на сиюминутные потребности: на рестораны, на девок, на бензин. Казалось, так будет всегда, поэтому Стах никогда не знал им цену и не задумывался о будущем. Так и получилось, что к сороковнику остался всё тем же пацаном, не имея за душой ничего, кроме своих пацанских понятий.
Лариса зашевелилась, прошептала тихо, но твёрдо:
– Я тебе в зале постелила.
– Чего так? – с усмешкой спросил он. – Красный день календаря?
Она приподняла от подушки голову, глядя сквозь упавшие на лицо рассыпчатые русые волосы.
– Тебе мало твоих шлюх?
– Не понял.
– Кто я тебе? – тонкими пальчиками она убрала с лица волосы, и Стах разглядел в лунном свете, образовавшуюся от подушки складку под глазом. – Ни жена, ни любовница. Так, тихий запасной аэродром. Тебе удобно. А мне?
Он раздосадовано набрал в грудь воздуха, выдыхая вопрос, который задавал уже сотню раз:
– Чего ты хочешь?
– Сам знаешь. Семью хочу, детей, а у тебя всегда одно и то же: не сейчас, давай позже. Устала. Мне тридцать шесть. Последний шанс остался. – Вздыхая, Лариса повернулась на спину, уставилась в потолок, по которому бежал свет автомобильных фар. – Если ещё остался.
Стах, не отрываясь, смотрел на складочку под её глазом, ловя себя на том, что ему хочется целовать не губы, не грудь Ларисы, как это было раньше, а только эту складочку, – незнакомую, но такую родную. Потянулся уже было губами, но сдержался – поверх тонкого пледа положил ей на живот руку.
– Правда, или показалось?
Лариса вместо ответа прикрыла глаза, тихо попросила:
– Отпусти меня, а?
Он досадливо встал, выковыривая из тугого джинсового кармана пачку сигарет. Лариса поспешно поднялась на локте, будто собиралась броситься вслед за ним.
– Лёш, давай поговорим.
– Я перебрал для серьёзного разговора, – ответил он с полпути к балконной двери. – Завтра уеду ненадолго. Вернусь, поговорим.
– Знаю я твоё «ненадолго». Сыта по горло.
– В этот раз правда ненадолго. Я машину во дворе оставлю, поглядывай.
– А сам?
– Поездом, – соврал Стах и, тиская в руке пачку сигарет, вышел на балкон в цветные городские сумерки. Тянулись цепочки огней, горело выжженное красным неоном рекламное тавро на шкуре звёздного неба.
На скамейке под балконом – неумелые переборы гитары, пронизанный плевками сигаретный дым, смешки вперемежку с матом.
Стах досадливо сплюнул через перила… Выражение подобрала: «Отпусти». Будто он на цепи её держал, чуть ли не наручниками к батарее приковал.
Целых два года после знакомства Стаху были не интересны другие женщины. Каждую свободную минуту он стремился к Ларисе, вот только свободных минут получалось маловато. А потом чувства немного притупились, и минут стало ещё меньше. Он начал пропадать не днями, а неделями. К стрелкам, разборкам, ресторанам добавились сауны, девочки.
Впрочем, пресыщение наступало быстро, и Стах всегда возвращался к Ларисе, хотя окончательно осесть так и не смог. Сложившийся образ жизни устраивал: с одной стороны, ему было удобно одному, с другой, не хотелось терять Ларису. Купил ей двушку на окраине города и посчитал, что все проблемы решены. А её многолетнее нытьё: «детей хочу, семью» давно уже вошло в привычку.
Лариса долго терпела, потом устала ждать. Лет пять назад появился у неё какой-то ботан в очёчках. Типа любовь у них. Стах
