и страшную старость.
Шарик стал бояться и сторониться людей. Тяжело было ему доживать свой век. Хотя объедков в мусорных контейнерах стало больше, жил он впроголодь. Его гоняли и мусорщики, и промышляющие на свалках бомжи, и молодые сильные псы. Оставалось одно, – поджав хвост, робко ждать когда растащат самые лакомые куски и радоваться сухой корке, царапающей в кровь старую беззубую пасть.
Была весна, готовились к выборам мэра. Весь город лоснился глянцем предвыборных плакатов, с которых рекламно улыбались лица вице-мэра Олега Юрьевича Бударева и видного предпринимателя Геннадия Тимарина, более известного как Тимур. У последнего – говорили горожане, – реальные шансы на победу, ибо действующая городская администрация в последние годы изрядно скомпрометировала себя.
В один из таких весенних дней, возле могилы Петровича Шарик заметил Галку, Савельича и белоголового мальчишку. Савельич заметно усох, ходил, опираясь на палочку. Галка была по-прежнему красива, хотя жизнь её тоже отметила чуть приметными припухлостями под глазами и слегка осунувшимися скулами. На ней был строгий деловой костюм, волосы собраны в узел, тёмные очки подняты на лоб.
Шарик тоскливыми слезящимися глазами поглядывал сквозь железные оградки, но подойти не осмеливался. Когда Савельич и Галка, наконец, пошли к выходу, он, робко поджав хвост, поковылял следом. Иногда он забегал вперёд, с надеждой поджидая у очередного поворота путаной тропинки, но ни Савельич, ни Галка не узнавали его. Когда вышли на центральную аллею, Галка порылась в сумочке.
– Ромка, держи ключи, подожди в машине.
Утомлённый долгой степенностью, навязанной кладбищенской обстановкой и строгими взглядами матери, мальчишка взял ключи, радостно побежал к венчающим аллею воротам.
Галка понизила голос:
– Витю не видели?
– Нет, не видно его, – врал Савельич, хотя всего несколько дней назад совестил Витьку и выслушивал от него в свой адрес беззлобную пьяную матерщину.
– Слышала, совсем опустился он.
– Не знаю, – жал плечами Савельич. – А ты со своим как?
– Миримся в последнее время. Остепенился, дома всё больше сидит. Даже с этим предвыборным марафоном, чуть задержится на работе, сразу звонит, – докладывает, где он и когда будет. Меня теперь всюду с собой берёт. Видно стареет.
В конце аллеи Ромка вскинул руку с брелоком, – за кладбищенскими воротами испуганно пискнул со сна и оранжево мигнул фарами блестящий как набор столового серебра автомобиль. Глядя вслед мальчишке, Галка покусывала губы.
– Дядя Володя, меня много лет мучает один вопрос… Думала, время расставит всё по своим местам, а ответа всё нет. Полгорода знакомых, а поделиться не с кем. Ромка, вот… Даже не знаю, как сказать.
Галка нащупала на лбу очки, спрятала за тёмными стёклами глаза. Её каблучки неуверенно постукивали по изящной тротуарной плитке, трость Савельича, сквозь стёршийся резиновый наконечник, через раз вторила им.
– А ты так и говори… Витькин?
Поджав губы и кивая головой, Галка полезла в сумочку за сигаретами. Савельич поднял вслед мальчишке конец трости.
– На него один раз глянь, – вылитый Витька. Да не моё это стариковское дело в ваши дела лезть.
– Тогда после похорон Петровича… Я не знаю, что на меня нашло. Не удержалась, сама первый шаг сделала. Полгода мы как во сне каком-то жили. Я квартиру в городе снимала специально, чтобы встречаться с ним. А когда почувствовала, что беременна вдруг поняла, что надо выбирать между чувством и благополучием. Витька тогда уже много пил, и даже я не могла остановить его. – Галка растерянно поглаживала длинными тонкими пальцами сигарету. – А может, могла… Десять лет всё думаю и думаю… Если бы я тогда осталась с ним, вся его жизнь была бы другой.
– И твоя тоже.
– Вот за это и мучаюсь, – могла пожертвовать чем-то ради человека, а испугалась, – предала его во второй раз… Набожная стала, в церковь хожу, а совесть не отпускает.
– Не вини себя. Ничего бы ты не изменила, только жизнь себе испортила бы. Родителей Витькиных я хорошо помню, – и отец беспробудно пил, и мать пила. А генетика дело такое, сама знаешь… По телевизору учёные, вон, сколько про это говорят. Так, что ружьё давно было заряжено.
– Так ведь не каждое ружьё стреляет. А, дядя Володя? Ведь это я на спуск нажала.
Выйдя за ворота, остановились поодаль от Галкиной машины. Савельич задумчиво ворошил концом палки кучу облетевших вишнёвых лепестков, собранных ветром в выбоине асфальта.
– Помнишь, давно когда-то борьбу с пьянством у нас развернули? Идея хорошая была, а взялись за неё не с того конца. Единственный верный способ бороться с этой напастью – дать человеку достойную, красивую жизнь. Чем меньше доброты и красоты в жизни человека, тем ближе он к краю. Выходит, ты всё правильно сделала. Ты думала не о себе, а о сыне. Теперь его ружьё никогда не выстрелит. Вон, какой он у тебя растёт.
Старик кивнул подбородком на Ромку, – тот сидел на корточках перед резвым чёрным щенком, движением пальцев играючи кидал его на землю, почёсывал ему грудь. Щенок, всеми четырьмя лапами азартно ловил руку мальчишки, беззубо грыз её.
– Сына, на нём же куча микробов, – с укоризной сказала Галка и обернулась к Савельичу. – Дядя Володя, ты нашего Шарика помнишь?
– Как не помнить.
– Как две капли на него похож. Манишка на груди такая же белая, – склонив голову, залюбовалась щенком, но не присела, как приседала раньше перед Шариком, не приласкала. – Всё, Рома, оставь его, поехали. Садись, дядь Володя, подвезу.
Разворачиваясь, машина проехала рядом с Шариком, и Галка вдруг обернулась, посмотрела на него сквозь зеркально бегущие в боковом окне белые вишнёвые ветки. У Шарика дёрнулось в груди, – может, узнала его по рваному уху? Но на самом краю тротуара зашалили какие-то беспечные мальчишки. Сигналя им, Галка обратила внимание на дорогу и больше не оборачивалась. Набирающая скорость машина подхватила с асфальта лепестки облетающей вишни, роем закружила их вдоль бордюра, унесла вслед за собой.
Шарик чувствовал, что больше никогда не увидит ни Галку, ни Савельича, ни белоголового мальчишку, которого, сам не зная почему, уже любил. Беспросветная собачья тоска выла в груди, но в горле уже не было прежней силы, чтобы выпустить её на волю. Шарик закинул голову к небу, жалобно хрипнул и долго смотрел вдоль кладбищенского переулка слезливо-гнойными стариковскими глазами.
Щенок прыгал вокруг Шарика, приглашая порезвиться. Устало вздыхая тощими боками, Шарик повёл несмышлёныша на мусорную свалку, туда, где его ждала ещё одна встреча, не такая неожиданная как первая.
В последний год Витька Янчевский частенько появлялся на кладбище. Скорбно опустив голову, ходил за похоронными процессиями, мял в руках линялую бейсболку, потом увязывался за обескураженными, будто пришибленными людьми на поминки. Из старой столовой он вываливался на заплетающихся, неуверенных ногах, долго стоял посередине тротуара, силясь удержать равновесие и словно соображая, куда пойти.
Он долгое время не узнавал Шарика, кидал в него камнями, пинал ногами,
