находку, а в последнее время уже и вырывали.
Поджимая мокрый хвост, Шарик прятался от затяжных осенних дождей под старым мусорным контейнером, вспоминал тёплую фабричную сторожку, Галку, Петровича, Савельича. А чаще всего вспоминал щенячий уют и покой у Витьки за пазухой. Часто он вздрагивал во сне, порывисто вскидывал голову, и с надеждой тянул ноздрями воздух, ещё не понимая, что родной запах молодого Витькиного тела, – всего лишь сон.
Зимой Шарику всё же удалось увидеть Витьку. Хоронили очередного братка, из тех, чьи ухоженные могилы занимали целый квартал кладбища. Главным распорядителем на похоронах был Тимур, а вскоре объявился и Витька, – видно покойник был их общим знакомым. Вид у Витьки был похмельный: мешки под глазами, зябко ссутуленные плечи, мятая сигарета в синих дрожащих пальцах. Рукава куртки засалены, джинса на коленях – тёмно-серого неопрятного оттенка.
Хоть Витька и держался в стороне от шикарно одетых «мордоворотов», подобраться к нему было невозможно, – на Шарика цыкали, топали ногами, кидали в него комьями мёрзлой земли. Один раз псу удалось подобраться к Витьке, но парень сам отпихнул его ногой. Только на выходе из кладбища Витька узнал Шарика, удивлённо присел перед ним на корточки. Нерешительно протянул руку, словно боясь, что пёс его укусит.
– Не забыл меня? – в унылых Витькиных глазах проскользнула неподдельная радость, и он, смелея, потрепал пса по загривку. – По-омнишь.
Вытягивая шею, Шарик робко подполз к Витькиным ногам, принюхиваясь к родному полузабытому запаху. Хрипло и едва слышно заскулил, тыкался мордой в заскорузлую джинсу.
Радостный огонёк в Витькиных глазах погасил Тимур, вышедший в сопровождении охраны за кладбищенские ворота. В морозном воздухе громко кричали и крутили рябую карусель испуганные вороны. Хлопали дверки чёрных мерседесов и БМВ, ветер крутил и рвал из-под днищ белые дымы горячих выхлопов. Многочисленная братва разъезжалась.
Тимур уже взялся за дверную ручку бесшумно подкатившего «мерса», но заметил Витьку. Обернулся к одному из своих приближённых: «Стах, скажи пацанам, пусть не ходят по пятам», и, на ходу стягивая за пальцы перчатку, подошёл к Витьке:
– Здорово, Яня.
– Привет, – Витька хмурился, делая вид, что всецело занят псом.
Тимур некоторое время помахивал зажатыми в руке перчатками, сверху-вниз глядя в демонстративно подставленную ему спину.
– Обиду держишь? Типа, не по-дружески с тобой поступил?.. – Так и не дождавшись Витькиного внимания, сердито дрогнул ноздрями. – Да чё ты пристал к этому псу?
Витька неохотно поднялся.
– Щенка, который за нами в парк на дискотеку ходил, помнишь?
– Ну? – Тимур недоверчиво глянул на тощие бока Шарика, на забитый репейником хвост.
– Не хило его жизнь скрутила. – Витька втянул посиневшие от холода руки в рукава, зябко приподнял плечи. – Да?
– А тебя? – Тимур оглядел Витьку с ног до головы. – Не скрутила? Сколько раз предлагал: иди ко мне – не хочешь! Человека бы из тебя сделал.
Витькины губы искривила злая ирония:
– Человеков делаешь, жизнями распоряжаешься – ну, прям, господь Бог.
– Нет, Яня, я не Бог… – Тимур вдруг запнулся, раздражённо обернулся к подошедшим сзади парням. – Стах, – ну сказал же! – не дыши в затылок, иди куда-нибудь. Узнай, что там с поминками. И ты иди… – нетерпеливо помахал перчатками второму амбалу. – Погуляйте…
Проводив сердитым взглядом парней, закончил мысль:
– Но нас уже на полном серьёзе называют пятой властью. И мы не те клоуны, что сидят в мэрии, а настоящая, реальная сила. Марамоновскую усадьбу под музей на чьи средства восстановили? А церковь новая? А детская спортивная школа на БАМе?..
– Ты про средства подробнее изложи, – криво усмехнулся Витька. – Крови не многовато на них?
– Я в школе историю плохо учил, а теперь стукнуло в голову – заинтересовался. Главное, что читать не надо, – наушник в ухо воткну и слушаю. А книг нужных много сейчас озвучено, и знаешь, что по книжкам этим, выходит? Вся история человечества на крови построена. Как цемент кирпичи держит, так и кровь историю человечества держит, чтобы не развалилась, – Тимур говорил нарочито неторопливо, переводя неспешный взгляд с Витьки на продавщиц цветов, стоящих у позеленевшей от времени кладбищенской стены. – Так, что неизвестно отчего беды больше, от крови или от пьянства. Тут, как не крути, а если правым ботинком в дерьмо не вляпался, то левым вляпаешься непременно.
Мимо прошуршал шинами автомобиль, прощально просигналил. Тимур, не глядя, прощальо вскинул в ответ руку, спросил:
– На себя смотрел?.. Картина, блин. Жена бросила, живёшь в гадюшнике, алкоголиков со всего района собираешь. Нет, Яня, – жить ты не научился! Чё ж плохого в том, что я хотел тебя научить?
– Во, где твоя учёба, – Витька приложил ребро ладони к горлу. – И каким ботинком куда наступать, сам разберусь.
Тимур некоторое время молчал, поджав губы и неторопливо покачивая головой, – мол, знакомая песня, потом решительно хлопнул перчатками по ладони, и навеянная похоронами негромкая "философская" интонация его голоса сменилась жёсткими нотками, какие звучали в обращениях к охране:
– Ладно, поговорили.
Сделав знак водителю, он достал из портмоне стодолларовую бумажку, небрежно сунул Витьке в нагрудный карман, как дают швейцару на чай.
– Дал бы больше, да всё равно пропьёшь. – Открыл дверку бесшумно подкатившего мерседеса, рассержено крикнул: – Стах! Где ты болтаешься? Поехали!
Витька презрительно скривился, расправил в пальцах купюру, замахнулся, – от груди швырнуть её вслед "мерсу", да так и замер с зелёной бумажкой у сердца. Передумал.
В тот вечер он не поехал домой. Поблизости разменять купюру было негде, и он, помыкавшись в бесполезных стараниях, в конце концов, обменял её на несколько бутылок водки и пару палок колбасы. В пять минут у Витьки появились такие друзья, что готовы были за него в огонь и в воду. Впрочем, пару часов спустя, когда закончилась водка, они бросили его в хрущёбах Кривой Балки на заснеженной детской площадке.
Свернувшись от холода, Витька спал на грязном притоптанном снегу под качелями. Шарик лизал ему лицо, лаял, тянул зубами за воротник, насилу добился, чтобы парень добрался на четвереньках до ближайшего подъезда. Всю ночь Шарик грел Витьку своим телом. А к исходу ночи Витька продрал очумелые глаза, долго оглядывал тёмный промёрзлый подъезд и, хватаясь ладонью за больную голову, шатко поднялся, зябко запахнул полы куртки. Согреваясь, побежал тяжёлой болезненной трусцой вдоль улицы, чтобы опять исчезнуть на несколько лет.
5
Шарик дотянул до таких лет, до которых редко доживают бездомные собаки. Он уродливо отощал, шкура его стала грязно-серой, плешивой, зубы выпали. Осенью бомжи перебили ему железным крюком лапу, с тех пор, вот уже полгода, он ковылял на трёх. Взрослые люди смотрели на него с брезгливостью, дети испуганно шарахались в сторону, мальчишки постарше били его ногами… Нет, люди не изменились, они были такими же, как тогда, когда маленьким щенком брали его на руки, целовали в нос и любовно прижимали к груди. Просто никто не любит жалкую
