Стройкин, Соловьев и Логиков больше не предлагали им свои произведения.
Соседи
«Ну началось! Не успел задремать как опять: вверх – вниз, вверх – вниз. Что за люди! Не сидится им дома. То туда, то – обратно. Сутками бегают. А сейчас куда? На девятый? Понятно. Сашкина полюбовница домой пошла. Налюбилась, натешилась. Знала бы, что я вчера всю их разборку слышал.
Она ему: Я хожу к тебе, как девочка по вызову. В удобное для тебя время, в удобное для тебя место. Обещал жениться, а сам не разводишься. Все у тебя причина – то пусть дети подрастут, то пусть в институт поступят.
Он ей: Ты пойми, мы с женой вместе уже двадцать лет. Все беды и радости пополам делим. Не просто это взять и порвать.
Она: Но постель-то ты со мной делишь. Хочу, быть мужниной женой, законной.
Он: Ну ладно, вот Наташкин день рождения отметим, потом во всем признаюсь.
Она: Учти, это отсрочка последняя. Если не переедешь ко мне через месяц, найду другого.
Дурочка! Куда тебе другого-то? Чаще бы в зеркало смотрелась. Так и будет Сашка ради тебя с женой разводиться. Она у него вон какая видная. В поликлинике работает. Все ее уважают. А ты кто? Крановщица? Ну и сидела бы на своем кране.
Кто еще там? А, наверное, сейчас Маринка выйдет. Точно. Ох, и хорошенькая же девчонка. Уже сейчас отбоя от женихов нет. Третьего дня с одним больше часа каталась. С двенадцатого на первый, с первого на двенадцатый. Стоят, целуются и молчат. Только успевают на кнопки нажимать. И парень ничего себе. Видно, что из интеллигентной семьи. Вот только жениться-то им еще рано. Но молодежь нынче ушлая пошла. Ждать совсем не умеют. Ну, где ты, Мариша? Ах, стрекоза, уже ускакала по ступенькам.
А теперь на четвертый, за Степановной. Жалко бабулю. Месяц назад деда похоронила. Плакала-то как, убивалась. Как ни крути, а сорок лет вместе прожили. Теперь вот совсем согнулась. Ходит целыми днями по улицам, домой идти не хочет. Холодно ей там, одиноко. Дед-то у нее балагур был. На баяне, да на балалайке мастак играть. Бывало на всю улицу выводил: «Сулико, ты моя, Сулико». Так его бабку теперь так и зовут – Сулико Степановна. Ох, не легко жить на белом свете.
А вот те, с седьмого, пять лет прожили и разбежались. Пьет он. А пацаненок маленький, Андрей-кой кличут. Вчера говорит: «Папа, а ты теперь мне кто? Соседский папа? Или дядя папа?» Вот они – в детсад пошли. Опять он плачет. Подмигнуть ему, что ли? Ох, жалко-то как.
А это что за дама? Что-то раньше не видел. Фу ты, черт старый! Совсем забыл. Она же на прошлой неделе к нам переехала. Еще гоняла меня туда – сюда. Ну-ка! А, ничего, молодая. Кольца обручального нет. Поди, не замужем. Со скрипкой. А пальцы тонкие, длинные. Кожа почти прозрачная. Да и одежда на ней вся легкая – как ветерком окутана. Надо с ней осторожнее. Нежная, хрупкая, кто ж ее защищать будет? Ну, надо же. А у нас как раз на одиннадцатом скрипач живет. Жена его к другому ушла. Слышал, как пилила его: «Из твоих нот супа не сваришь». Видать за деньги упрекала. Ох, бабы, бабы! Все вам мало! Но эта просить не будет. А, что если их познакомить? Ведь сами-то они и не встретятся. Она – на пятом, он – на одиннадцатом. А так хоть несколько минут друг на друга смотреть будут. А, была – не была, заходите!
– Ой, простите. Здесь так темно. А я еще очки забыла. Этот проклятый футляр никак не вмещается.
– Давайте, я вам помогу. У меня тоже скрипка. Возможно, нам с вами по пути. Вам в какую сторону?
– В сторону концертного зала. У меня генеральная репетиция. Я так волнуюсь. Это мое первое публичное выступление после консерватории.
– Так вы и есть та милая девушка, что никак не может взять ля-бемоль?
– А вы тоже в нашем оркестре? Извините, я всем доставляю так много хлопот. У меня внутри такой бардак. Все как-то смешалось, расстроилось.
– Ничего. У вас все обязательно получится. Сегодня играем Лунную сонату. А после нее всегда идет дождь. Вы промокнете до нитки, а я вас буду отогревать чаем. Договорились?
– Ну, если только пойдет дождь.
– Вы слышите, уже капает. А зонтик у нас один на двоих. Вы же не захватили свой? Давайте вашу руку. Чувствуете, как стало теплее?
Ура! Получилось!» – И лифт, радостно загудев, помчался вверх.
Уборщица Катя
Доцент Махова отвела четыре пары и захотела есть. Она сходила в студенческую столовую и заказала два пирожка. Пирожки стоили три рубля. Буфетчица их разогрела и взяла за это еще рубль. Доцент Махова поморщилась, но заплатила. Потом пошла в свой кабинет. Чтобы пообедать, пока никто не видит.
Дверь кабинета была закрыта. Доцент Махова с горячими пирожками спустилась на четыре этажа вниз. Там сидел вахтер. Он сказал, что ключи забрала уборщица Катя. Она сейчас в мужском туалете. Там у нее кабинет. Называется бытовка. Она там переодевается и хранит швабру.
Доцент Махова пошла к мужскому туалету. Войти вовнутрь было стыдно. Кричать – не удобно. Но пирожки жгли пальцы. Хотелось есть. Она спрятала пирожки за спину и сделала вид, что думает. Тем более, что мысли застают нас везде. В том числе и у двери мужского туалета.
Сначала вышел доцент Петров. Он спросил, что доцент Махова делает около мужского туалета. Доцент Махова ответила, что ждет Катю. Она попросила позвать ее. У нее там кабинет. Она там переодевается и хранит швабру. Доцент Петров ответил, что на его пути Катя не встречалась. Он посоветовал Маховой покричать Катю самой. Доцент Махова кричать не стала.
Потом вышли два студента. Они посмотрели на доцента и сказали, что женский туалет рядом.
Потом вышел профессор Иванов. Он подумал, что плохо видит и поправил очки. Но это была доцент Махова. Он спросил, что она здесь делает. Она ответила, что ждет Катю. У нее здесь кабинет, где она хранит швабру. Профессор Иванов подумал, что швабру хранит доцент Махова и спросил, зачем ей швабра. Доцент Махова ответила, что все знают – для чего швабра. Для того, чтобы мыть пол. Профессор сказал, что он пол не моет, потому что он – профессор. И ушел.
Маховой очень хотелось есть. Пирожки остывали. Доцент опять пошла к вахтеру. Вахтер привел Катю. Но Катя ключ доценту Маховой отдавать не хотела и сказала, что у каждого должен быть свой ключ.
Доцент Махова выражения не выбирала. В литературной обработке они выглядели так: «Почему доцент кафедры должен искать уборщицу? Да и еще в мужском туалете? Немедленно откройте мне дверь и убирайтесь в свой туалет».
Катя не уступала:
– Если я уборщица, значит, меня можно хоть куда посылать? Ничего не знаю. У меня свой ключ, а у вас – свой.
Доцент Махова кричала, что у уборщицы не может быть своего ключа. Все ключи общественные. И если она сейчас не откроет дверь, доцент за себя не отвечает.
Катя запыхтела и открыла дверь:
– Имейте в виду, что я больше вам дверь открывать не буду. У вас должны быть свои ключи!
– Иди ты! – крикнула доцент Махова и отвернулась.
Катя разозлилась:
– Я буду жаловаться! Вы не имеете права!
Доцент Махова знала, что не имела права. Но она хотела есть. И имела право попасть в свой кабинет. Она захлопнула дверь и закрылась изнутри. Пирожки остыли. Есть не хотелось. Захотелось в туалет. Доцент пошла в туалет. В женский. В женский ходить было не стыдно. Там не было кабинета Кати. Где она переодевается и хранит швабру.
Счастливый конец
Ленка говорит:
– Что ты все время о грустном, да о грустном. Хоть бы один рассказ со счастливым концом написала.
– Например?
– Ну, например: лежишь в густой траве, смотришь на облака, а вокруг такое благолепие. Птички поют, кузнечики скачут. А запахи... И ни одной мысли в голове.
– Ладно, уговорила. Так и начнем. «На желто-зеленом ковре из травы и одуванчиков лежит красивая девушка. Ветер ласково перебирает ее волосы. Травинки приятно щекочут щеки. Яркое солнце заставляет прикрывать глаза. Сквозь ресницы видно размазанные, как кляксы по бумаге, облака, птиц и медленно исчезающий след от пролетевшего самолета. Она купается в лучах солнца и мечтает о принце на белом коне».
– Ой, как здорово! А дальше? Только прошу тебя, без чернухи!
– Без чернухи, так без чернухи. Продолжаем. «Тут откуда ни возьмись, сам принц. Только не на белом коне, а на белом „Мерседесе“. Он выходит из машины, чтобы справить малую нужду. Но справить не успевает, потому что видит в траве красивую незнакомку. Он предлагает прокатиться и увозит ее в дальние страны. Там они живут долго и счастливо и умирают в один день».
– Нет. Так не пойдет. Зачем все упрощать. Надо ближе к реальности.
– Ну, ближе, так ближе. «В колхоз „Прогресс“ приехал новый председатель. Звали его Игорь Андреевич Белокаменный. Его внешний вид полностью оправдывал фамилию. Улыбка на лице Игоря Андреевича появлялась только в двух случаях: когда говорили о деньгах и о женщинах. Деньги он любил больше, потому что считал, что за деньги можно было купить все. В том числе и женщину. Тягу к женскому полу Игорь Андреевич тщательно скрывал. Особенно от жены. Поэтому в последнее время с удовольствием соглашался на длительные командировки. Из своих сорока пяти лет последние пять он посвятил выводу сельского хозяйства из кризиса. Это был третий кризис. По времени он совпал с его собственным – кризисом среднего возраста. Его душа жаждала перемен. В семейном положении, которое он называл безвыходным, в месте действия и действующих лицах.
