Мне показалось, что в салоне пахнуло сырой землей. Я открыл форточку, вдохнул свежего воздуха.
Он продолжал. Сейчас его самое больное место – почки. Они настолько износились, что пора заменять их искусственными. Но его очередь на операцию дойдет только через полгода. За это время он может умереть.
Я опять потянулся головой к окну и заметил, что проскочил нужный поворот. Пришлось перестраиваться, давать задний ход. Пока я маневрировал, он несколько раз смачно сморкнулся в помятый носовой платок. Украдкой смахнул слезы и засипел про бренность бытия. Наконец приехали.
Пока он гремел посудой на кухне, я пытался отыскать доступ к свежему воздуху. Задвижки на окне не поддавались, и я в отчаянии прижался к холодному стеклу. В темноте мерцали признаки жизни. Неоновые вывески гласили об удобных авиарейсах, новых ресторанах, престижных вузах, элитных клубах, дорогих магазинах. Обо всем том, что моему приятелю уже никогда не пригодится. Я понял, почему во многих фильмах падение с высоты сопровождает звук разбитого стекла. Крик изломанной судьбы, тяжелый вздох рухнувших надежд. Стон прерванной жизни. Наверное, гулкие удары комков сырой земли о крышку гроба – это тоже отзвук разбитого стекла.
Но готовый к Вечности, вернувшись их кухни, выглядел повеселевшим. В одной руке он держал чашку с горячим чаем, в другой – наполовину пустую бутылку с джином. Сохранить равновесие ему не удавалось. Если джин только предупредительно булькал за толстым стеклом бутылки, то чашка грозилась оказаться на моем тщательно отглаженном костюме.
Я рванулся вперед, взял, обжигаясь, горячую чашку и поставил ее на стол. Пить чай уже не хотелось. Вслух я выразил искреннее удивление преображению умирающего и настойчиво посоветовал соблюдать диабетический пост. Он только небрежно махнул рукой и мешком свалился в кресло. Потом медленно, будто преодолевая сопротивление, поднял голову. Внимательно посмотрел мне в глаза и с надрывом спросил:
– Если ты будешь точно знать, что тебе осталось жить только полгода, как ты их проведешь? С пользой для жизни? Для здоровья? А на кой черт тебе это здоровье, если все равно скоро в землю. Ты мне скажи! Что бы ты сделал?
Честно говоря, я об этом не думал. К тому же никаких признаков прерванного полета мой жизни не наблюдалось. Но он требовал ответа. И я решился:
– Наверное, сделаю то, что всегда боялся делать. Или запрещал самому себе. Или не мог по каким-то другим причинам.
– А точнее, – вытягивал он.
– Женился бы на поп-диве, истратил бы все деньги на ненужные вещи и сдал бы в издательство все свои записки для книги воспоминаний. – Брякнул первое, что пришло в голову.
– Вот видишь, – прошептал он. – Только перед смертью мы можем себе позволить жить так, как хочется, а не так, как надо.
Ответить ему, что таким образом мы обрубаем себе будущее, я не успел. Он жестом показал, что ему надо позвонить и поплелся в другую комнату.
Я огляделся.
Все здесь говорило о нарушении цикличности жизни. Диван оседал под горой неглаженного белья, неумело прикрытого сдернутым с кровати одеялом. На столике валялась телепрограмма месячной давности. На рабочем столе – гора грязных тарелок, чашек, пустые пакеты от сока, куча одноразовых шприцов. Все здесь было вчерашним, использованным, ненужным. Ни одна вещь не давала шанса для появления новой. Похоже, на завтра здесь и не рассчитывали.
Он появился в проеме двери через пару минут. Глянул на меня мутными глазами и изрек:
– Как ты относишься к умирающим?
– С сочувствием, – справился я со своей растерянностью.
– Ты не можешь мне одолжить пятьсот долларов до следующего месяца? Мне надо завтра внести предоплату за аппарат искусственной почки.
Я с готовностью отсчитал деньги и поднялся, придумывая на ходу слова утешения и прощания. Глаза выхватили чашку с чаем. Пар над ней уже не поднимался. Неожиданно зазвучала мелодия Кальмана. Это звонок в дверь известил о приходе гостей. Успел подумать, «Реквием» был бы более уместен. Приятель оттолкнулся от стены, нацелившись руками на дверную ручку и рванул на себя дверь.
В комнату царственной походкой вошла женщина. Деликатно прикрытый зад, откровенное декольте и щедро наложенная «штукатурка» не оставляла сомнений в ее профессии. Приятель сделал уверенный шаг вперед, схватил ее за ноги и медленно сполз по ним на пол. Девица вопросительно посмотрела на меня и склонилась к уху приятеля. Он, не вставая, на четвереньках дополз до стола, взял деньги, одолженные на аппарат искусственной почки, и с собачьей преданностью в глазах вернулся к ногам феи. Она одобрительно похлопала его по согбенной спине и вальяжной походкой прошествовала в спальню. Я почувствовал себя спонсором, чьи деньги ушли не по назначению.
Уже на улице подумал, что в одном он, пожалуй, прав. Ценность жизни видна только перед ликом смерти. Другое дело, что ценности у всех разные. Моя «ласточка» лихо рванула с места. Вперед, в будущее.
Туман уже рассеялся.
Истинное лицо
Варвара «сняла» свое рабочее лицо. Напудренный носик, строгие глаза и сжатый рот спрятались в темноте. Рядом лежало домашнее лицо. С нежным взглядом и добродушной улыбкой. На ее собственном лице ничего подобного не было. Глаза горели недобрым светом. Верхняя губа приоткрывала ровные зубы. Ноздри раздувались, с шумом втягивая воздух. В таком виде на люди показываться нельзя. Особенно вечером. Тогда Варвари-ны руки свисали, спина сгибалась, она становилась похожей на хищного зверя, приготовившегося к прыжку. Свою сущность Варвара Игоревна от людей скрывала. Поэтому и надевала разные лица. Ночью она была без лица. Все три – домашнее, рабочее и собственное – ждали, когда их хозяйка проснется и выберет одно из них.
Как-то ночью лица затеяли спор – кто из них всех главнее.
– Я самое важное, – тоном, не терпящим возражения, заявило рабочее лицо. Я помогаю хозяйке делать карьеру и подчинять себе людей. Держу всех в ежовых рукавицах.
– Какая чушь! – добродушно улыбнулось домашнее лицо. – Ежовые рукавицы вовсе не нужны. Людьми надо управлять незаметно. Ласковым словом и добрым взглядом. Как это делает моя хозяйка со своим мужем. Мурлычет, как кошечка, ластится. А он ее все время по головке гладит. И все потому, что она сделала хорошее лицо. То есть меня. Мою хозяйку дома любят. А на работе презирают и ненавидят.
Собственное лицо недовольно заскрипело зубами. Глаза засверкали и начали нащупывать жертву. Жертв было две. Но самой желанной было то, что слабее. Доброе, домашнее лицо. Собственное лицо вытянулось от возмущения, злобно оскалилось и вцепилось прямо в растянутые улыбкой губы. Не ожидая нападения, домашнее лицо беспомощно захлопало глазами, сморщило носик и жалобно заплакало. От этого на нем появились глубокие морщины, рот стал маленьким, а губы спрятались. Собственное лицо осталось довольным. В темноте больше никто не улыбался.
Но рабочее лицо не унималось:
– Я всех заставлю работать. Попробуйте меня ослушаться. Пробуравлю взглядом! Закусаю! Изжую! Выплюну! И никакой пощады!
Собственное лицо поморщилось. Скривило презрительную улыбку. И плюнуло в сторону рабочего. Рабочему лицу пришлось широко открыть рот и облизать языком губы. Сжать их оно не успело. Собственное лицо больно укусило его за щеку. И на губах рабочего лица осталась беспомощная улыбка.
Утром хозяйка надела рабочее лицо и пошла на работу. Когда она пришла в отдел, у всех ее подчиненных вытянулись лица. Варвара посмотрела в зеркало. На нее смотрело рабочее лицо с домашней улыбкой. Как бы ни старалась Варвара сжать губы, ничего не получалось. Рабочее лицо настойчиво улыбалось.
– Машенька! – с ужасом услышала свой ласковый голос Варвара. – Вы сегодня такая красивая. И вообще вы хороший работник. Я решила со следующего месяца вам прибавить зарплату. Как вы на это смотрите?
Машенька смотрела на нее с недоумением.
Рядом стоял обескураженный Вадим. Ему Варвара только что подписала заявление на отпуск, с которым он ходил к ней уже месяц. Иван Тимофеевич нерешительно топтался на месте. Ему Варвара разрешила пересесть от окна, из которого все время дуло, рядом с ней. Галина Петровна, едва дыша, откинулась на спинку стула. Ей Варвара Игоревна разрешила пить лекарства прямо в кабинете. Теперь Галине Петровне не пришлось идти для этого в туалет, чтобы не нервировать Варвару резким запахом валерьянки. Но и это было еще не все. Вечером Варвара Игоревна позвала всех коллег в бар и угостила их ужином по случаю прошлогоднего Дня рыбака. В прошлом году она это сделать просто забыла. Все пили за здоровье Варвары и желали ей оставаться такой, какая она есть до конца жизни. Варвара этого хотела меньше всего.
Она пришла домой, открыла ящик с лицами и осторожно провела рукой по собственному лицу. На нем было все на месте. И злобный взгляд, и правильный оскал. Но надевать его сейчас было нельзя, потому что скоро должен был прийти муж. Варвара взяла в руки домашнее лицо. Улыбки на нем не было. Вместо нее – сжатые, как у рабочего лица, губы. Варвара пыталась растянуть их до нужной формы. Но все тщетно. Губы не разжимались. Времени на ремонт не было. Пришлось натягивать такое лицо, какое есть.
