было уже поздно – он заметил.
– А ну-ка покажи!
И, не дожидаясь, пока она сама их вытащит (а Твила сжала пальцы в кулаки, а те для верности еще и спрятала в передник), он схватил ее ладони и подтянул к свету, заставив поморщиться от боли. Потом поднял на нее глаза и потряс ее же руками:
– Я еще раз спрашиваю, что это?
– Руки, – тихо ответила Твила.
– Это не руки, а клешни. Идем.
Он решительно отодвинул стул и откинул заткнутую за ворот салфетку.
– Куда? – испугалась Твила.
– Будем ампутировать. Тут уже ничем не поможешь. – Увидев ее отчаянный взгляд, мастер рассердился: – Смазывать идем, куда же еще!
Она поднялась из-за стола и под яростным взором Розы проследовала за ним в кабинет.
– Сядь.
Твила послушно села и, пока он рылся сначала в сумке, потом в ящиках стола, а затем на полках в поисках нужного средства, с интересом оглядывала обстановку. Она видела эту комнату лишь однажды, в самом начале, и то мельком, а теперь получила возможность рассмотреть все получше.
На простом рабочем столе, за которым она разместилась, клубились тонкие следы от пера. Тут и там виднелись чернильные пятна: они бежали не только по рабочей поверхности, но и крались по ящикам, танцевали на дешевых бумажных обоях и даже поселились на корешках книг. Наверняка они обнаружились бы и под обложками, загляни Твила туда. Видимо, хозяин оставлял их по рассеянности, забывая вытирать пальцы, или, может, в крайнем возбуждении, осененный какой-то гениальной идеей, и в таком состоянии ему было не до пустяков.
Из угла на посетителей взирал страшный муляж из папье-маше. Это была голова женщины, весьма искусно выполненная. Одна ее половина ничем не отличалась от тысяч других женских голов (разве что материалом, из которого была сделана), а вторая бесстыже алела ничем не прикрытыми мышцами. Заметив уставленный на нее стеклянный круглый глаз, Твила вздрогнула и отвернулась.
Разглядывать полки с книгами было куда приятнее. Томиков было не так уж и много, но чувствовалось, что с каждым, если не считать чернильных пятен, обращались очень бережно. Все они были тщательно обернуты в обложки, хотя последние, как и сами книги, стоили весьма недешево. Здесь были самые разные переплеты: из мягкой телячьей кожи, из юфти[14], бархата и плотной цветной бумаги. На некоторых имелись металлические застежки и были выдавлены специальной печаткой красивые узоры.
Наконец мастер нашел нужное средство (оно отыскалось на самой нижней полке стеллажа) и уселся за стол напротив нее.
– Вытяни руки.
Твила положила их на стол.
Резко запахло мазью, а потом защипало пальцы, потому что он начал аккуратно смазывать их чем-то жирным и желтым. Твила представила, как завтра придет с такими вот руками в прачечную.
– Завтра никакой прачечной.
– Что?
– Вернее, не только завтра. Вообще туда больше не пойдешь.
– Но как же… Ведь никому больше не нужна работница.
– Ну и это тоже не выход. Что-нибудь придумаем.
– Но госпожа Уош…
– Я сам с ней поговорю.
С одной стороны, Твила испытала постыдное облегчение, в котором даже себе боялась признаться, а с другой – огорчилась и встревожилась. Полмонеты в день были, конечно, не ахти каким богатством, но и они на дороге не валялись. Мастер не брал с нее платы за жилье и стол, все время чем-то отговариваясь. Однако Твила тайком отдавала заработок Охре, чтобы та купила продуктов, и им не пришлось подавать на ужин разбавленное водой молоко и добавлять в хлеб картофель.
А теперь, получается, она даже такой малости не сможет. Тогда какой от нее прок? Об этом она и спросила у мастера.
– Прока не будет вовсе, если станешь калекой. Кстати, что это у тебя с ногой?
– Так, ничего, теплая вода брызнула.
– Страшно представить, что было бы от горячей. Ну-ка подними платье, еще чуть-чуть – мне же надо видеть поврежденный участок.
Мастер осмотрел обожженную немного повыше колена ногу и принялся смазывать ее лекарством, уже из другого пузырька, который сыскался гораздо быстрее первого. В этот момент в кабинет вошла Роза с подносом в руках и замерла при виде мастера, склонившегося над ее коленкой. В какой-то миг Твиле показалось, что та сейчас обрушит поднос прямо ей на голову. Она попыталась подтянуть платье вниз.
– Не трогай, – мастер стукнул ее по жирным желтым рукам, – я еще не закончил. И потом еще немного так посидишь, пусть мазь высохнет.
Тут он поднял голову:
– Ты что-то хотела, Роза?
Девушка наконец оторвала взгляд от ее ноги и взяла себя в руки.
– Вот, ужин вам принесла. Вы же, так и не доев, подхватились.
– О, спасибо. Да, Твила, ты ведь тоже не доела? Тут как раз на двоих хватит. И что бы я без тебя делал, Роза!
Девушка оставила поднос на столе, а на обратном пути случайно задела Твилу локтем, да так, что у нее чуть искры из глаз не посыпались.
Мастер как раз закончил и собирался встать, но, увидев ее перекошенное от звона в ушах лицо, смягчился:
– Ну-ну, чуть потерпи, сейчас перестанет щипать, – и подул на коленку.
Позади с грохотом захлопнулась дверь.
* * *
Дождь уныло барабанил о ставни и слюнявил окошко, а деревья гнулись под порывами ветра, шевеля мокрыми листьями, будто перешептываясь.
До самого обеда Твила просидела на чердаке, глядя на серую непогоду и представляя радостные разговоры жителей Пустоши, занятых каждый своим делом. Они в ее воображении говорили нечто вроде: «Ты видел, сколько я уже корзин сплел? А ведь день еще только начался!». – «Это что! – отвечал тому первому такой же невидимый товарищ, – глянь, сколько я дров наколол, ты же знаешь, для меня это сущее наслаждение!»
– Твила!
Крик мастера заставил ее встрепенуться и оторваться от унылого зрелища и еще более унылых мыслей. Гадая, зачем она могла ему понадобиться, Твила буквально скатилась со ступенек и замерла, не зная, что ее поразило больше: то, что Эмеральда Бэж стоит в их гостиной, или то, что над ней раскрыт кружевной зонтик от солнца (второй, от дождя, держала в руках ее компаньонка). Поверх туфелек из кремовой прюнели[15] были надеты изящные калоши в белый цветочек, а на руках красовались муслиновые митенки[16].
Все трое, включая мастера, подняли головы.
– Твила, подойди, госпожа Бэж была так любезна, что самолично занесла потерянную тобой вещицу, это ведь твоя?
Твила глянула на тканевый прямоугольник, поблескивающий серебристыми прожилками, и едва не захлопала в ладоши. Это был платок, который она обронила накануне.
– Да, госпожа! Не могу выразить,
