насколько выше, чиновник не уточнял, потому что чин у него по табелю о рангах был очень незначительный. — Я скоро дворянство получу! А ты кто? Мужик, и мужиком останешься. Солдат! Черная кость! Прочь с глаз моих, видеть тебя не желаю!
Капрал скривил губы в усмешке. Он-то знал, каков чин у этой канцелярской крысы, и что такой канцелярской крысой чиновник и останется.
Чиновник начал было еще что-то говорить, но капрал уже не слушал его, он уловил какой-то шум и стук на улице, быстро вылез из-за стола и — в сени.
Крепкие дубовые ворота вздрагивали от сильных ударов. На улице шумел народ. Ворота не поддавались. Тогда какой-то парень перемахнул через забор, отодвинул засов, ворота распахнулись, и во двор хлынула кричащая толпа.
— В избу! В избу! — кричал Акпай. — Не бойтесь, солдат там нет!
Капрал, как кот, взобрался на потолок, вылез на крышу амбара, примыкавшего к сеням, и с амбара спрыгнул в огород.
Ямбатыр в страхе забился между двумя поленницами дров и затаился.
Мужики, крича, топая, размахивая оружием, гурьбой взбежали по ступенькам крыльца, заполнили избу, сени.
Через минуту под торжествующие крики толпы чиновника вытащили из избы во двор.
— Попался, опкын!
— Вот уж мы тебе покажем!
— Не сметь трогать меня! — вопил чиновник, вмиг протрезвев. — Всех накажу! Всех выпорю!
— Ладно, ладно, — засмеялся Акпай. — Вот повесим тебя, потом делай с нами, что хочешь.
Толмача тоже выволокли из сеней.
Капрал в это время был уже далеко от деревни. Тяжело дыша, он бежал по лесной тропинке, ведущей к большаку.
«Господи, спаси раба твоего» — молил капрал, оглядываясь назад, нет ли погони.
Над лесом заалело небо, начиналось утро.
На дворе Топкая народ творил суд и расправу. Тело чиновника мешком висело на березе.
Избитый толмач валялся в ногах:
— Будьте милостивы, родичи! Чем я-то виноват? Помилуйте, добрые люди! Начальство приказывало… Не своей волей служил им… Пожалейте!
По его грязному, перекошенному лицу текли слезы. Народ шумел:
— Нечего его жалеть!
— Господам помогал, а мы его миловать должны?
Мендей посмотрел на толмача, на его кафтан с заплатанными локтями, на рваные сапоги и сказал:
— Постойте, родичи! Ну какой он барин! Подневольный человек, вроде как я в солдатах был. Не по своей же воле. А что медовщины у Топкая налакался, не велика беда. Коли поднесут, и я не отказался бы. Вот хозяина этого дома надо потрясти, он по своей воле помогал господам.
Работники Топкая как будто только этого слова и ждали, схватили хозяина под руки и вытащили на середину двора. Праздничная одежда на Топкае порвана, под глазом — синяк. Видно, кто-то уже начал сводить с ним счеты.
Топкай встал перед народом, губами шевелит, слова выговорить не может.
Акпай подошел к нему. Ах, как он мечтал, бродя на чужбине, встретиться так вот с хозяином, как мечтал отомстить ему за все обиды и притеснения. Но теперь перед ним стоял не прежний, уверенный в себе зверь-хозяин, а перепуганный, дрожащий, жалкий и маленький человек. «Неужели я так боялся этого мозгляка? — с удивлением подумал Акпай. — Даже не верится…»
Стоит Акпай перед своим бывшим хозяином и не знает, что с ним делать, как поступить.
К Мендею протолкался сквозь толпу жрец Яныш, тронул за рукав и заговорил гладко, мягко, будто маслом каждое слово смазывал:
— Негоже, родичи, своему соседу зло делать. Все мы марийцы, и Топкай мариец. Может, когда и неправильно он делал что, все равно мы не должны желать друг другу зла. Бог не велел.
— Бога слушайся, да и о себе не забывай, — сказал Мендей. — Знаем мы, кто такой Топкай.
Яныш на его слова нисколько не обиделся, умиротворяюще продолжал:
— Худо так говорить о нашем великом белом боге, грех. Только придерживающийся русской веры позволяет себе пренебрежительно относится к нашему богу. Если бы не русские, то все марийцы жили бы припеваючи, дружно, были бы добры друг к другу. Топкай ведь тоже от русских страдал.
— Правду говоришь, истинную правду, — обрадовавшись тому, что нашелся заступник, быстро заговорил Топкай. — Ой, сколько я вытерпел от русских! Один бог знает, сколько!
— Знаем, хитрая лиса, сколько ты страдал! — послышался голос из толпы.
— Это мы от тебя страдали, — поддержал другой.
— Разве я виноват, если меня заставляли! Насильно заставляли! — поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, говорил Топкай.
Слова жреца произвели на народ впечатление, жреца люди почитали. Акпай уловил перемену в настроении и обратился к Тоймету:
— Ну, Тоймет, что будем делать с Топкаем?
Тоймет смутился:
— Родственником-то он мне стал нежданно-негаданно, но все-таки родня. А родне я зла не желаю…
Мендей сплюнул и в сердцах сказал:
— Эх, земляки! Потом жалеть будете, что оставили волка в овечьем стаде. А ты, Акпай, оказался слаб душой. Топкай замучил на тяжкой работе твоего отца, твою любимую прибрал за своего сына, а ты…
— Перестань, Мендей, — оборвал его речь Акпай. — Я не бью стариков, выбираю противника посильнее. Что же касается Актавий, это ее дело… Если не люб ей, мстить не собираюсь…
— Помяни мое слово, Акпай, — заговорил снова Мендей, — ты еще узнаешь волчьи зубы своего врага. И Топкай, и Яныш продадут тебя с потрохами при первом удобном случае. Нет, не позволю им больше творить зло народу!
Мендей поднял ружье и направил на Топкая, но тут, во двор прискакал верховой. Осадив коня, он громко закричал:
— Мендей!
Услышав свое имя, Мендей опустил ружье.
— Кто там? Чего надо?
— Это я, Юкрем.
— А, друг Юкрем! Вроде меня, лесной житель, — пояснил Мендей окружающим. — Какие вести принес, Юкрем?
— Важное дело, друг Мендей. Вольная армия царя Пугача приближается к Казани, не сегодня-завтра придет. Казанская беднота задумала побить гарнизон и хлебом-солью встретить царя. Да солдат много, казанцам одним с ними не справиться, послали меня к вам, лесным марийцам, просить подмоги. Удмурты и татары уже поднялись, на их землях пылает пожар, теперь черед за вами!
— Что ж, мы в стороне не останемся, — сказал кузнец.
— Хватит терпеть, настала пора отомстить угнетателям, — звучит над толпой уверенный голос Юкрема.
— На Казань! — подхватил Мендей.
Толпа всколыхнулась, зашумела, забурлила, как водоворот у мельничного колеса.
Акпай смотрит на соседей, и сердце его наполняется безмерной радостью и отвагой.
Только вчера эти люди жили робкой рабской жизнью, покорно склоняя головы перед угнетателями, сегодня их глаза горят, их голоса стали громкими и уверенными. Будто грянула над деревней гроза, и пробудила дремавшие в народе могучие силы.
Над толпой поднимаются копья, вилы, колья.
— На Казань! На Казань! — слышится общий клич.
Старый жрец Яныш, глядя
