кочку моховую.
«Чем лицо ты умываешь?»
— Умываюсь я росой.
«Чем лицо ты вытираешь?»
— Полотенце — лист кленовый.
Дом родимый — лес глухой,
А родня мне — волчья стая.
Нынче я — лесной охотник,
Голова зверью лесному.
— Живу я здесь, словно зверь, — мрачно сказал Мендей, — был батраком, был солдатом, теперь — лесной хозяин. А попросту говоря — разбойник.
За поворотом на дороге послышались стук колес и грубые мужские голоса. Люди переговаривались и ругались по-русски.
— Солдаты, — сказал Мендей. — Айда в лес.
Он шагнул в чащу. Акпай пошел за ним.
Стук колес приближался. Вскоре Мендей с Акпаем увидели, как из-за поворота выехала телега, запряженная двумя белыми лошадьми. В телеге было четыре человека. Бородатый кучер правил, сидя впереди. За его спиной на сене развалились капрал и какой-то чиновник в мундире. С краю примостился одноглазый худой мужичонка с козлиной бородкой, он был одет в марийский кафтан. Наверное, толмач. Он поглаживал свою козлиную бороденку и опасливо поглядывал по сторонам.
За телегой скакали человек десять солдат.
Мендей переступил с ноги на ногу, громко треснула неосторожно задетая сухая ветка. Конь одного из солдат дернулся. Солдаты схватились за ружья. Мендей замер, как окаменел.
Чиновник в телеге ткнул кулаком ямщика в спину:
— Поезжай скорее!
Ямщик хлестнул вожжами, лошади рванули вперед, только грязь брызнула из-под колес.
Солдаты повертелись на месте, прислушиваясь, и, ничего более не услышав, поскакали дальше.
— Видать, бояться, — сказал Мендей, когда они отъехали. — Чиновник-то даже в лице переменился.
— Чуют свою беду, — отозвался Акпай. — Придет царь Пугач, он им покажет.
— И ты про Пугача слыхал? — быстро обернулся к Акпаю Мендей.
— Я от него прибыл сюда.
— Ой, Акпай, расскажи, каков он, чего хочет.
— Ладно. Только давай подальше от дороги отойдем, в какое-нибудь укромное место. Тут беседовать не очень-то способно.
В густых зарослях, под старой ивой, склонившей до земли свои ветви, журча, бьет ключ. Отсюда начинается ручей, который впадает в Элнет, сверкающий невдалеке серебряной волной. За Элнетом — родная деревня Акпая.
Возле этого ручейка и устроились друзья.
Вспомнили, как мальчишками вместе играли, как парнями батрачили у Топкая. Мендей рассказал о тяжелой солдатской службе: про капральские зуботычины, про беспощадные палки-шпицрутены. Акпай тоже поведал о том, что случилось с ним, о своих скитаниях, о Пугачеве, о том, ради чего он здесь.
Потом Акпай достал бумагу.
— Смотри, Мендей, — сказал он, — это манифест Петра Федоровича, в нем про все написало.
Мендей взял манифест, развернул, положил на колени, разгладил и начал медленно, по складам, читать:
— «Са-мо-дер-жав-но-го им-пера-то-ра на-ше-го ве-ли-ко-го го-су-да-ря все-я Ру-си Пет-ра Фе-до-ро-ви-ча…»
Акпай, увидев, что Мендей читает, пораженный этим, воскликнул:
— Смотри-ка, брат, ловко ты! Где ж ты читать-то научился?
— Э-э, брат, солдатская жизнь всему научит. Был у нас один солдат из разжалованных, он и научил. — И Мендей продолжал читать: «Казаки и калмыки, татары и черемисы! Я жалую вас: рекою с вершин до устья, и землею, и травами, и лесами без ясака. Соль продавать по дешевой цене велю. Даю по всей строгости правосудие и повелеваю через вас учинить наказание всем злодеям…»
Читает Мендей манифест царский, перечитывает, от радости и удивления себя по бедрам хлопает.
— Ты только послушай, Акпай, что тут написано! Да ты понимаешь, что тут написано? Ведь государь обещает нам землю и леса! Ясак отменяет! Да весь народ об этом мечтает, этого ждет. Кинет клич государь, все марийцы от Элнета до Какшана пойдут за ним. Только бы начать, а там запылает, не погасишь. Эх, вот когда получим землю, такая хорошая жизнь настанет… — размечтался Мендей.
Акпай же думает о своем.
— Ты с каких пор тут бродишь? — спросил он.
— С весны.
— Что в деревне делается, знаешь?
— Конечно, знаю. Кому розог дали за неуплату ясака, кого в лашманы угнали, кого в солдаты забрали — про всех знаю.
— Что-нибудь про Актавий слышал?
Мендей нахмурился и отвернулся.
А у Акпая перед глазами встает прошлое.
…Прекрасный летний день. Ярко светит солнце. Весь лес пронизан его светлыми лучами. Будто все деревья оделись в праздничные зеленые кафтаны — сывыны. От легкого ветерка ветви едва колышутся, и каждое деревце ласково шумит, и у каждого свой голос. Как в марийской песне:
Сосны шумят — гож-гож-гож,
Березы колышутся — лыб-лыб-лыб,
Липы шелестят — лыж-лыж-лыж,
Осины трепещут — быр-быр-быр…
И сосны на вершине холма, и дубы на его склоне, и ивы, и ольхи в овражке — одним словом, весь зеленый лесной мир, радуется чудесному дню. На дне овражка журчит родник, поет свою серебряную песенку.
В такой день Акпай нес из лесу в деревню срубленную им длинную тяжелую жердь.
Все вокруг поет, радуется, а ему грустно. Да и чему радоваться бедняку? Вся жизнь — одно мученье, сколько ни работай — из нищеты не выбьешься. Царские чиновники дерут подати, марийские тарханы тоже тянут — отбирают все, что добудешь в лесу на охоте, что соберешь в поле. Горе, нищета, болезни — вот удел бедняка в марийском краю. Многие убегают в поисках хорошей жизни далеко-далеко, на Урал, в Сибирь, на неведомую реку Йынесей.
«Эх, разнесчастная жизнь! — думает Акпай. — И я бы, может, ушел, кабы не лежал в избе больной отец, нельзя его одного остались. Хотя, может, и на чужбине жизнь тоже не слаще. Никто там нас не ждет…»
Задумавшись, Акпай не заметил, что к роднику спускается Актавий. Очнулся он только тогда, когда совсем рядом брякнули ведра.
Девушка тоже не видела парня. Она шла и пела:
Солнце восходит, сияя, как золото,
Солнце садится — рдеет, как медь.
Жизнь наша стелется мягким шелком,
Жизнь исчезает, как в полдень роса…
Актавий краешком глаза взглянула на Акпая и ничего не сказала.
— Хорошо ты поешь, — сказал Акпай. — Открой, для кого поешь?
— Сам должен догадаться, — улыбнулась девушка.
— Откуда ж нам, беднякам, знать, — печально проговорит Акпай. В деревне не было никого беднее его, и не привык он, чтобы девушки обращали на него внимание.
— Хоть ты и беден, а хороший человек, — ответила Актавий и лукаво добавила: — Знаешь ли ты, что одна девушка все время думает о тебе?
— Девушка? — переспросил Акпай. — Кто ж такая?
Он пытливо вглядывается в глаза Актавий, а та смеется, глаза сияют искорками. Правду она говорит или потешается над бедняком? Не поймешь.
— Приходи сегодня на гулянье, скажу, — Актавий подняла ведра и пошла по тропинке вверх.
«Неужели она о себе говорит? — думает Акпай. — Нет, наверное… Такой бедняк, как я,
