берега. Помню, как потом лежал без сил на горячем песке и не верил, что остался жив. Повезло нам и в том, что нас каким-то чудом не заметили местные акулы. В общем, в Гватемале я впервые ощутил страх перед темными силами природы. Впоследствии я часто думал о них в связи с начавшейся в 1960 году жуткой и невероятно кровавой гражданской войной в «стране вечной весны».
На обратном пути из Гватемалы я сделал короткие остановки в Сальвадоре, Гондурасе и на Кубе. В столице Кубы я был несколько часов и успел только пройтись по набережной Малекон и бросить взгляд на шикарные бары и казино старой Гаваны. Это было еще до Фиделя Кастро. С Кубы я перебрался морем в Майами, а оттуда до ехал автобусом дальнего следования до Лос-Анджелеса. Ехал я через Техас и остановился в Сан-Антонио у Мориса Леви, моего однокашника из «Афинского колледжа» и хорошего друга. В 1950 году его семья эмигрировала из Греции в США. С Морисом мы приятно провели время, катаясь на лошадях на ранчо недалеко от его дома.
Я уже писал, что во время учебы в колледже слышал много интересных историй. Причем рассказывали их не только мексиканцы. Так, однажды я провел два месяца летних каникул в Северной Дакоте, участвуя вместе с моим другом Джимом Шелдоном в строительстве дамбы Гаррисон на реке Миссури[66].
В Северную Дакоту мы ехали на машине Джима, и именно в этой поездке я научился водить машину. Джим оказался великолепным учителем, спокойным и доброжелательным – одним из лучших в моей жизни.
Помню, что с нами работал один тридцатипятилетний немец, бывший офицер, командовавший подразделением в Первой немецкой парашютной дивизии. Эта дивизия была разгромлена греками в 1941 году при парашютном десанте немцев на Крите, а ее остатки были присоединены к частям генерала Роммеля в Северной Африке. Наш знакомый немец служил в личной охране Роммеля и каким-то образом попал в плен к англичанам. По освобождении из плена он сумел перебраться в Канаду и устроился на стройку чернорабочим. Он рассказывал мне об операциях на севере африканского континента, а также о своем участии в операции группы Отто Скорцени, которая в сентябре 1943 года освободила из заключения и тайно вывезла в Германию низложенного итальянского диктатора Бенито Муссолини.
Начав самостоятельную жизнь в Калифорнии, я много общался с местной богемой, откуда вышли некоторые писатели и художники, позже получившие известность в США и за их пределами. Мое первое глубокое чувство было к одной талантливой юной художнице по имени Клэр Ванвлит. Сегодня она известный американский график, лауреат престижных стипендий и премий. Были у меня и другие влюбленности в девушек из круга молодых интеллектуалов и художников, но гораздо менее глубокие.
С Клэр мы расстались по той причине, что были очень молоды – мне было восемнадцать лет, а ей двадцать, – и не готовы к созданию семьи. Однако девушка оказала на меня большое влияние. Так, считая меня недостаточно культурным, она старалась способствовать развитию моих литературно-музыкальных вкусов и художественных способностей. Вскоре я уже посещал американские музеи и картинные галереи. Особенно мне нравились Леонардо да Винчи, Дюрер, малые голландцы, Пикассо, Ван Гог, Матисс, Сезанн, Брак и некоторые другие европейские художники.
С подачи Клэр я увлекся классической музыкой и начал слушать Моцарта и Баха. Вместе с моей подругой мы слушали «Бранденбургские концерты» и «Хорошо темперированный клавир», ходили на концерты известной арфистки Ванды Ландовской. Тогда же я открыл для себя русскую музыку – Чайковского, Рахманинова, Стравинского, а затем увлекся американским джазом. Моими любимцами стали Луис Армстронг, Каунт Бейси и некоторые другие известные исполнители.
Кстати, с моей любовью к Каунту Бейси связана история о том, как я впервые познакомился с американской уличной преступностью. В то время я довольно часто ездил из Клермонта в гости к моему другу Весу Робинсону, который жил в Сан-Франциско. Однажды я приехал без звонка и не застал дома ни самого Веса, ни его домашних. Пришлось мне уходить ни с чем. Добравшись до станции, откуда отправлялись автобусы фирмы «Грейхаунд», я обнаружил, что следующий экспресс идет в Клермонт только утром. С собой у меня был обратный билет и немного денег – всего несколько центов. Я знал один джаз-клуб, или, как их называли, дайв, и решил провести там часть времени до отъезда.
В тот вечер в клубе выступал Каунт Бейси. Я взял кока-колу и слушал великого джазмена в полной эйфории. В два часа клуб закрыли, и мне, как и всем, пришлось уходить. На дороге к автостанции меня окружила банда молодчиков во главе с мускулистым парнем с металлическим крюком вместо одной руки. С угрожающим видом парень потребовал денег. Я вывернул карманы, предъявил десять центов и предложил ему пойти выпить на эти деньги в ближайший бар. Парень ухмыльнулся и сказал: «Пойдешь с нами». И вправду, дойдя до какого-то бара, вся компания ввалилась туда и немедленно завязала там драку. Я стоял у двери и, не дожидаясь, пока обо мне вспомнят, успешно ретировался. Мне удалось спокойно дойти до автостанции и вернуться в Клермонт без потерь.
Расскажу еще об одной романтической истории, имевшей важные последствия. С отъездом Клэр на дальнейшую учебу в Сан-Диего я остался один и грустил о своей утраченной подружке. Через какое-то время на моем горизонте появилась ее знакомая Хелен, тоже художница. Хелен была способной, артистической натурой, но еще более «богемной» и сведущей, чем Клэр.
Я познакомился с ней на одной из богемных вечеринок, и мы понравились друг другу. Сойтись ближе нам помогло умение танцевать польку. Полька нравилась нам обоим, и мы танцевали ее до одури. Так я перестал страдать по Клэр и сблизился с Хелен. Мы подружились, и вскоре она стала моей девушкой.
С Хелен мы прожили вместе год в небольшом съемном домике среди апельсиновых рощ Клермонта. Жили мы прекрасно, легко, празднично, но в конце года нам предстояло расставание – мое четырехлетнее пребывание в Калифорнии подходило к концу, а вместе с ним подходил к концу и первый американский период моей жизни.
Кстати, полька потом всю жизнь ассоциировалась у меня именно с образом Хелен. Два десятилетия спустя со мной произошел забавный эпизод. Я работал в то время в Университете штата Нью-Йорк в Олбани, и меня пригласили на польскую свадьбу. Выпили мы там по-польски – немало. Неожиданно я обнаружил, что нахожусь в центре зала в паре с рыжеволосой полькой и танцую, естественно, польку же. Мы отплясывали долго и с упоением. В конце концов, я рухнул на пол, и меня увезли домой.
