Бонапарт! Генерал Коновницын сражается с императором французов! Дрожь возбуждения пробежала волной по всему телу.
Французы вели общую атаку на всю линию; артиллерийский огонь сменялся ружейным, штыковые атаки – наскоками конницы. Палатка Наполеона стояла на холме слева от дороги, на берегу Куковячи; ее хорошо было видно отовсюду. Польские уланы захватили три орудия; Черниговский полк бросился в штыки и отбил их. Мимо Коновницына пронесли графа Кутайсова, раненного в ногу.
– Что прикажете делать, ваше превосходительство?
– Не пускать неприятеля!
Главнокомандующий прислал разрешение ретироваться; отправив назад часть артиллерии, Коновницын пятился по узкому лесному дефиле. Генерал Николай Тучков, подошедший от Витебска с гренадерской дивизией, принял у него командование как старший в чине; стрельба не стихала до поздней ночи.
«Прошу князя Багратиона действовать решительно и быстро и непременно занять Оршу, без чего все усилия наши будут тщетны и пагубны. Поспешите сим действием. Защита Отечества ныне совершенно в ваших руках. Я же отсель до тех пор не пойду, пока не дам генерального сражения, от которого всё зависит. Барклай-де-Толли».
* * *
«Временная комиссия для управления Могилевской губернией, составленная по повелению маршала Великой армии войск французских и соединенных, принца Экмюльского и многих орденов кавалера, оповещает сим вашему высокопреосвященству, что завтрашнего дня, в 9 часов, т. е. 26 июля по новому календарю[15], в здешней Грековосточной Соборной церкви в обязанности будет всего могилевского духовенства, дворянства и прочих состояний греческого исповедания учинить присягу на верность французскому императору и итальянскому королю, великому Наполеону, и совершить вам самим лично, яко первенствующему архипастырю губернии Могилевской, божественную литургию, поминая отныне в оной, равно как и в благодарственном ко Всевышнему молебствии, вместо императора Александра – французского императора и итальянского короля, великого Наполеона…»
Выйдя из дома губернатора, где помещался теперь маршал Даву, архиепископ Варлаам большими шагами направился обратно в здание консистории, стуча посохом о булыжники. В его душе клокотал гнев, который никак не удавалось усмирить. Они уверяли, что не пустят француза в Могилев! Князь Багратион обнадеживал графа Толстого, а граф Толстой удержал архиерея при пастве. Сам-то улизнул в последний момент, покинув малолетнего сына на попечение монахов!.. Сердце гулко стучало в груди, рубаха на спине взмокла, Варлаам почувствовал, что задыхается. Грешен я, Господи! Прости меня, окаянного! Он начал творить про себя молитву.
Члены консистории, занявшие свои обычные места, воззрились на преосвященного, вопрошая его взглядом. Костистое лицо владыки было бледно, на виске билась синяя жилка.
– Что ж, – сказал он сипло. – Пиши, Осип: «Для достодолжного по сему исполнения учинить со всею поспешностью всем подчинённым местам и лицам подобные предписания, а в комиссию ответное изготовить…»
– Владыко, не делай этого, – быстро произнес секретарь Демьянович. – Кому хочешь присягать? Это всё поляки, это ксёндз Маевский, гонитель православных, тебе яму роет! Не заставляй никого присягать, не то навлечешь на себя беду неминучую! Еще не вся Беларусь Наполеону покорилась. А ну как российская держава над французами верх возьмет? Все в Сибирь пойдем!
Прочие согласно закивали. Варлаам грозно взглянул на секретаря из-под густых бровей.
– Ты думаешь, что Россия будет благополучна? – спросил он и ощупал взглядом каждого. Протоиереи не отводили глаз, но ничего не отвечали. – Ну пусть будет Россия благополучна, а я в то время буду один несчастлив. Я велю присягать.
«Как бы не присягать?» – эта мысль стучала в голове Ивана Стратановича, не находя ответа. Протоиерей злился на владыку, не давшему ему вовремя уехать: «Я остаюсь – и вы оставайтесь». Как русские чиновники побежали один за другим, отец Иван сразу пошел в консисторию за паспортом, столкнувшись там с Иваном Вансевичем, который хотел того же, но оба ничего не получили, хотя со слезами просили преосвященного отпустить их, и Демьянович тоже за них просил. А там уж и поздно стало: на мосту через Днепр стояли французские караулы. Стратанович дважды пытался их миновать: с купцом Торочковым, потом в крестьянской одежде – его воротили. И теперь еще новая напасть!
От дверей церкви до самого алтаря выстроились в две шеренги французские солдаты при оружии; барабанщики ни с того ни с сего принимались выбивать какие-то сигналы, заглушая службу. По окончании ее дьякон громко зачитал текст присяги: «Я ниже поименованный клянусь Всемогущим Богом в том, что установленному правительству его величества французского императора и итальянского короля Наполеона имею быть верным и все повеления его исполнять и, дабы исполняемы были, стараться буду». Первым выпало подписывать губернскому прокурору – высшему из оставшихся в городе чиновников. Взяв перо, он начертал: «В том, что не буду вредным, подписуюсь». Он ведь предупреждал маршала Даву, что служил по юридической части, а не по провиантской. На-кось, выкуси.
После присяги отслужили обедню и молебен, поминая «Великодержавного государя императора французов и короля Италии, великого Наполеона, и супругу его императрицу и королеву Марию-Луизу». Согласно распоряжению новых властей, колокола к обедне и вечерне должны были звонить «тихо и непродолжительно», а от заката до рассвета и вовсе молчать.
В синагогах тоже приводили к присяге. А как быть евреям? Кого слушать, кому верить? Ребе Аарон из Карлина говорит, что Наполеон несет всем свободу и равенство, евреи получат такие же права, как гои. Старый ребе Шнеур Залман из Ляд говорит, что еще в первый день Рош ха-Шана ему было явлено: если Бонапарт восторжествует, судьба евреев исправится и богатство их возрастет, однако дети Израиля будут отторгнуты от Отца Небесного, если же одолеет царь Александр, удача и богатство отвернутся от евреев, зато сердца их соединятся с Отцом Небесным. И то плохо, и так нехорошо. Христиан французы заставляют печь хлеб из своей муки для армии Наполеона, а евреев – шить мундиры и боты. Всех портных согнали в бывшую православную семинарию… Даже тот, кому трудно жить, не торопится умирать. Долго ли всё это продлится? Вэй мир, война – большое болото: легко влезть, трудно выбраться; не додуманное головой докладываешь карманом…
Мужчина с военной выправкой, ковылявший по улице, опираясь на палку, остановился, снял шапку и перекрестился на церковь. В петлице его коричневого сюртука с красным воротом красовался Георгиевский крест с рыже-черным бантом. Попав в плен раненым под Салтановкой, майор Шебеко отказался приносить присягу Наполеону и служить ему. Право, он не ожидал, что среди солдат из дивизии Раевского найдутся предатели; пусть их оказалось немного, стыд за них до сих пор жег его сердце. Ничего, наши скоро вернутся, и тогда собранные майором сведения о французских постах и караулах окажутся очень полезны…
…С амбаров топорами сбили замки; выстроившись муравьиными цепочками,
