но оно превзошло мои ожидания, – промолвил он с чувством.
Почти все утирали слезы умиления.
– Пойдем, Сергей Николаевич! Я вас представлю государю! – Петр Степанович Валуев крепко схватил за руку Глинку и потащил за собой, видя, что император собрался уходить.
– Ваше превосходительство! – вырывался Глинка из цепкой лапы начальника Кремлевской экспедиции. – Оставьте, теперь не до меня!
Александр прошел обратно в Купеческое собрание, где его встретили радостными возгласами. Уже были сделаны подписки на несколько миллионов рублей. Ростопчин переглянулся с Обресковым, тот ненадолго прикрыл глаза в знак понимания: «Всё в лучшем виде». Высвободив свою руку, Глинка бросился на лестницу, сбежал с крыльца и поспешил домой. Столько людей слышали его слова! Что не расслышали – досочинят, чего недопоняли – додумают. И Валуев снова в ссоре с графом Ростопчиным… Успеть бы проститься с женой до прихода квартального.
Возвращение государя в Кремлевский дворец было триумфальным; к нему навстречу отовсюду стремился народ, беспрестанно гремело «ура!» За обедом, на который была приглашена московская знать, поток обязательств продолжился: одни обещали отдать в ратники всех своих музыкантов, другие – актеров, третьи – псарей и охотников: из них скорее получатся хорошие солдаты, чем из крестьян. Начальником московского ополчения единогласно избрали графа Голенищева-Кутузова, дав ему в помощь графа Ираклия Моркова. Государь несколько раз повторил, что никогда не забудет этого дня; после обеда он распорядился послать Арсеньеву орден св. Анны 1-го класса. Ростопчину же всё никак не удавалось завести с ним разговор о деле Верещагина. Вечером, вернувшись к себе на Лубянку, он написал царю очередную записку: «Если, к несчастью Вашему, жестокому врагу удастся поколебать верность Ваших подданных, Вы увидите, государь, что мартинисты тогда обнаружат свои замыслы, и если у Вас недостанет решимости, то русский престол будет отнят у Вас и Вашего рода».
…Глинка не обманулся в своих предчувствиях: жена встретила его в горьких слезах, ее уже успели застращать, суля мужу Сибирь за отважные возгласы в Дворянском собрании.
– Молись Богу, мой друг! – говорил ей Сергей Николаевич, расстегивая пуговицы мундира. – Знаю, что меня позовут; когда потребуют – поеду во фраке. Заготовь на всякий случай белый жилет и белый шейный платок. Будет с меня рядиться в одежду с чужого плеча да людей смешить!
От этих слов Машенька разрыдалась еще горше.
* * *
У Николая Меншикова, двадцатилетнего адъютанта Багратиона, торжествующий вид кадета, отличившегося на экзамене: он смог пробраться сквозь французские разъезды в главную квартиру Первой армии! Загорелое юное лицо раскраснелось от жары, зато побледневшего Барклая пробирает дрожь. В Могилеве Даву! Раевскому не удалось выбить его из города, однако Платов, маячивший возле самых окопов, не позволил французам оттуда уйти, в то время как князь Багратион взял правее и вместо Орши пошел на Мстиславль, чтобы после двинуться к Смоленску. В Орше – генерал Груши…
В главную квартиру долетали звуки канонады: граф Пален, командовавший авангардом, сражался с четырех часов утра. Раззадорившись, храбрые донцы дерзко налетели на батарею, возле которой находился сам Наполеон, и произвели такую тревогу, что бой на какое-то время остановился, но затем французы снова двинулись вперед. Маневры Палена, с боем отступавшего к берегам Лучёсы, были шедевром военного искусства; его движения отлично просматривались с высот, где занял позиции Барклай, намереваясь дать завтра генеральное сражение. Французские колонны сгущались напротив левого фланга. Даву наверняка уже опомнился и тоже идет сюда. По правому берегу Двины приближалась кавалерия Монбрёна, за ним – кирасиры Нансути… Сражаться силами одной лишь Первой армии – значит погубить ее. И эта жертва станет напрасной, ведь Наполеона она не остановит, он пойдет дальше… Главнокомандующий продиктовал распоряжение гражданскому губернатору Витебска: отправиться со всеми чиновниками в Усвяты, собрать сколько можно более хлеба, скота и водки, перевезти всё это в Велиж и Поречье, по возможности держа свои передвижения в тайне. Обывателей предупредили, что если русские войска оставят город, они не должны противиться неприятелю, но в сердцах своих сохранять присягу государю российскому. К Палену Барклай послал адъютанта с приказом держаться до последней крайности.
…Когда русский авангард отступил за Лучёсу, Наполеон остановил преследовавших его конных егерей. Завтра наконец-то состоится решающее сражение, которого он так долго ждал. Нужно подготовиться. Бертье писал приказы, которые тотчас разлетались с адъютантами: Эжен со своим корпусом прислонится к Двине, Ней расположится правее, вторую линию составят три дивизии Даву, третью – корпус Нансути. Груши скоро должен подойти из Орши, Гувион-Сен-Сир – из Ушачей… Передовые разъезды донесли, что русские как будто снимаются с лагеря. Что ж, генерал Барклай – умный и опытный полководец, запомнившийся Наполеону еще по Прейсиш-Эйлау. Он переставляет свои войска, это его право. Завтра! Завтра всё решится.
…Шагая вместе со всеми, Назар Василенко то и дело утирал рукавом крупные слезы, катившиеся из глаз сами собой. Он был в двух шагах от родного дома и никого не мог повидать! Живы ли матушка, братья, Пахомушка? Дедушка Никодим? Хлеб повсюду стоит неубранный, в деревнях пусто, люди прячутся по лесам. Горя-то, горя! Где-то они сейчас, его родимые? Избрали его в солдаты на защиту себе, а он что же? Уходит, спасаясь, а их покидает! Сердце рвется из груди, так и полетело бы назад вольной пташкой! Может, не поздно еще? Как объявят привал, так и?.. Нет, страшно!.. Поймают – сквозь строй… И французы близко… Сколько людей побило за эти три дня – страсть! А еще больше, говорят, пропали без вести…
…На душе у прапорщика Пестеля было муторно. Опять отступаем! В очередном письме, поздравляя с девятнадцатилетием, отец напоминал ему о том, что у Пестелей почти двести лет нет иного отечества, кроме России. Они с маменькой горды своим сыном-воином, хотя и тревожатся за него, ведь он подвергает себя опасности ради святого дела. «Всё, что мы знаем о нашем положении в общем (а это не так много, так как плохие новости тщательно скрываются), – писал отец, – это действительно беспокоит, но нисколько не приводит в отчаяние. У нашей страны есть силы, и чем больше враг отдаляется от границ, тем труднее будет его отступление. Одна хорошая битва – вот средство его окружить, и он сможет найти себе конец в нашей стране, как нашел его Карл XII». Однако эта битва снова откладывается; резервный 5-й корпус, в который включили Литовский полк, ни разу не был в сражении, даже в стычках; Павел с таким же успехом мог служить в обозе. А он-то мечтал о подвигах!
…Наполеон не поверил, что русские ушли. Забравшись в седло, он поехал к лагерю
