Я не просто шокирована. Я парализована.
Уверена, по моему лицу все видно. Не хочу больше плакать. А Тихомиров явно ждет какого-то ответа. Киваю и опускаю взгляд. Это все, на что я сейчас способна. Не скажу ведь «ничего страшного» — это было бы ложью. И благодарить за то, что он осознал свою ошибку и посчитал нужным извиниться, по меньшей мере, глупо.
Мне, да и ему, наверное, еще много предстоит переварить. То, что было сказано вчера, и сегодня… Теперь я знаю, что никогда не стоит делать скоропалительных выводов. Порой словам стоит «отлежаться» у нас в голове. И в душе. Иногда только спустя время можно понять, что они значили совсем не то, что ты на эмоциях подумал. Или же значили намного больше.
В последнем признании Тихомирова чувствуется этот вес.
Для него это тоже не просто слова, иначе он бы их никогда не сказал.
34
Птичка
Тимур, очевидно, догадывается, что мне нужна передышка. Поэтому предлагает приступить к завтраку и сам начинает есть. Я тоже пытаюсь. Только он, как обычно, делает это быстро. Я так даже в спокойном состоянии не умею. А уж когда Тихомиров, расправившись со своей порцией, откидывается на спинку дивана и принимается наблюдать за мной, и подавно кусок в горло не лезет.
Откладываю вилку и замираю неподвижно.
— Ешь, — указывает он мне, как я не раз — Мише.
— Я больше не хочу.
— Не хочу или не могу?
Вот зачем он так смотрит на меня? Сам же все понимает.
— И то, и другое.
Мы замолкаем, и эта тишина ощущается куда более неловкой, чем все возможные слова. Его глаза медленно исследуют мое практически обнаженное тело. И пока Тихомиров позволяет себе это делать, я подмечаю некоторые невыразительные реакции его, казалось бы, расслабленного тела — мощный подъем грудной клетки на вдохе, сжавшиеся в кулаки руки, тот самый уникальный наклон головы.
Неужели еще не насмотрелся?
— Иди сюда, Птичка.
Я чувствовала, что он это скажет. Я читала это в его глазах. Я пыталась это игнорировать.
Когда же Тимур складывает свой призыв в слова, не могу не подчиниться. Поднимаюсь и, пошатываясь, медленно передвигаюсь по направлению к нему. Мало того, что ноги утратили привычную твердость, так еще яхту на волнах раскачивает. В конце короткого пути теряю равновесие и заваливаюсь Тимуру на колени. Он ловит меня, я тут же ощущаю жар его рук на своей спине. И сам он… очень горячий. Все время этому изумляюсь. У меня от Тихомирова тактильный удар. Бывают тепловой и солнечный, а у меня подвид — повторяющийся тактильный. Никогда не привыкну.
— Полина, — зовет Медведь.
Дождавшись, когда я шумно вдохну и подниму взгляд, притягивает меня еще ближе и целует. Я помню о том, что могу оттолкнуть его, но мне совершенно не хочется этого делать. Как ни прислушиваюсь к себе, единственное желание, которое рождает у меня этот поцелуй — чтобы Тимур продолжал меня касаться.
И он продолжает. Плавно скользит горячими ладонями по моим плечам и рукам. Трогает живот и будто перебирает пальцами ребра.
Сегодня он никуда не спешит. Сегодня у нас много времени. Сегодня сильнее всего ощущается стремление не просто достигнуть разрядки, а наслаждаться. Оно у нас обоюдное.
— Кто-то может увидеть… — шепчу я, когда Тихомиров сдвигает треугольник ткани и сжимает ладонью мою грудь.
— Никого нет, а капитан не станет подниматься.
— Ладно…
— Хочешь, чтобы я остановился?
Нет… У него такой хмельной и дурманящий взгляд, что у меня нет никаких шансов.
Тимур осторожен и даже ласков, но от остроты ощущений, которые пронизывают мое тело, когда он сжимает пальцами мой сосок, я невольно взвизгиваю.
— Нет. Продолжай.
— Ты очень красивая, Полина, — я это не только слышу, но и вижу в его глазах.
Только Тимур Тихомиров может так смотреть на меня. Только на его взгляд так отзывается тело. Не просто тело… поет мое сердце. Как же мало об этой мышце знает медицина! Медведь для меня гораздо больше открыл. Надеюсь, что и я для него тоже.
Он заставляет меня сходить с ума. И этот процесс, как обычно, проходит громко. Я часто дышу и издаю много различных полустонов-полувскриков. Особенно когда Тимур захватывает мой сосок губами, проходится по нему языком и ритмично всасывает его. Мой протяжный стон походит на гудение паровоза. Я рассыпаюсь на микрочастицы удовольствия, и мне хочется, чтобы это длилось вечно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ладонь Тимура целенаправленно движется мне между ног. Я раскрываю бедра, позволяя ему трогать меня там. Еще не добравшись до чувствительной плоти, только коснувшись влажной ткани бикини, Тимур хрипло стонет. Мне в нем это так нравится. Всегда считала, что он против меня очень сдержанный, но во время близости Тихомиров словно теряет свое преимущество. Обнажает не просто тело, всю свою сущность открывает. Даже если бы сама не получала удовольствия, я бы только ради того, чтобы видеть своего Медведя «голым», раз за разом шла с ним в постель.
Едва пальцы Тимура скользят между моих влажных половых губ, выгибаюсь и мелко-мелко дрожу. Да, во мне что-то клинит. Чувственно и непрерывно.
Тихомиров вскидывает голову. Смотрит в мои глаза в поисках каких-то ответов. Его глаза совсем изменили цвет. Черные, глубокие, безумные — мои.
— Будешь сверху?
Нет необходимости спрашивать, хочу ли я в принципе… Все понятно без слов. Я киваю, потому что говорить не могу. Тимур сипловато выдыхает и, поддевая резинку своих шорт, оголяет пах. Какая-то магическая сила тянет меня опустить взгляд и посмотреть на напряженный, раздувшийся от желания член. Смотрю, шумно вдыхаю и закрываю глаза.
Тихомиров тем временем, судя по звукам, раскатывает презерватив. Приподнимает меня, разводит мои ноги в стороны и, вынуждая обхватить его бедра, подтягивает обратно к паху. Сдвигает мои трусы, и в то же мгновение внутрь меня начинает медленно проникать горячая и твердая плоть. Сжимаю губы, но шансов оставаться беззвучной попросту нет. Охаю, замираю, мычу, замираю и снова охаю… Тимур шипит, сжимает ладонями мои ягодицы и придавливает вниз, пока моя раскрытая и натянутая плоть не соприкасается с его пахом.
Я содрогаюсь и всхлипываю.
— Посмотри на меня, Птичка, — хрипит над моим виском Тихомиров.
И едва между нами устанавливается зрительный контакт, начинает двигаться. Практически не помогая себе руками, как будто подбрасывает меня тазом. Я сама напрягаюсь и застываю в верхней точке, прежде чем он вынуждает меня опуститься обратно.
— Тебе нравится?
Зачем спрашивает? Сам все видит и чувствует. Мало того, что в глаза мне смотрит непрерывно, еще и ладонью давит на спину, пока не склеиваемся взмокшими телами. Это, оказывается, так приятно, что я могу лишь стонать.
— Полина?
— Да… Да…
— Не хватало этого… — вроде как за себя говорит. Но тут же переводит это признание на вопрос: — Тебе?
— Не думаю… Нет… Иногда…
— Когда?
— Когда снился… Ты…
Не прекращает трахать меня. Или я его. Нет, все же он. Со всех сторон воздействует, я только раскачиваюсь и прикладываю усилия, чтобы держать глаза открытыми.
— Как ты… Трогала себя?
— Нет… — я даже не смущаюсь, просто не до того.
Но Тихомиров будто специально все эти вопросы задает именно в момент близости.
— Полина… Трогала?
— Перестань… меня допрашивать… Пожалуйста…
— Трогала? — настаивает, прижимаясь к моему лицу своим.
— Редко…
— Я хочу тебя трогать всегда, — выдыхает мне в губы. — Хочу, чтобы ты была моей… Только моей… Прости…
Последнее больше всего меня поражает. Этим словом на самом деле он не просто извиняется за свои желания, он признает поражение перед самим собой. Он не справляется. И я тоже.
Подаюсь к нему губами, обхватываю ладонями лицо и сама целую. Тихомиров вздрагивает. Чувствую, как по его большому сильному телу идет эта судорога, и меня саму подбрасывает. Поцелуй сразу же становится жадным и каким-то отчаянным, а движения — резкими и быстрыми. Достигаем пика вместе. Кажется, будто нас волной смывает. На долгие мгновения пропадают все звуки, и солнце гаснет.
