Пророк говорит, обращаясь к пастве, и я, вернув сознание назад, слушаю:
— Испытание веры бывает всегда, в каждую секунду и каждую минуту. Грех присутствует везде, и в этом мудрость Бога, ибо только так Он сможет отделить зерна от плевел, только таким образом Он приведет Избранных в Царство своё.
— Мало только молиться и выполнять заветы Господа нашего, недостаточно соблюдать ритуалы и постится, трудится во славу Бога и с именем его на устах отдыхать от трудов праведных. Надо каждое мгновение думать о Нем, и сопровождать мысли молитвой, истовой и ежедневной, ибо только так мы сможем увидеть искушающего нас Сатану. Ибо он явит вам чудеса, и, забыв об истинном Боге, вы принесете ему свои души.
— Коварство и хитрость Сатаны огромно и выразительно, — он называет себя доктором и дает вам призрачный шанс на излечение, но есть ли среди нас те, кто излечился?
— Нет! — отвечает громкоголосый хор паствы.
Я улыбаюсь. Я знаю, что тени не способны на благодарность, и теперь я уверен в том, что тени легко предают тех, кто помог им. Так же, как они легко обманывают, когда надо вывернуться и сохранить свою совесть в неприкосновенности. Так же, как они легко предают родных и близких, когда искушение выгодой сильнее родственных чувств. Так же, как они легко перешагивают через трупы, когда встает вопрос об их жизни.
Стадо обречено, даже если пастух уверен в правильности пути.
— Есть ли среди нас те, кто почувствовал облегчение после того, как испытал на себе чары Сатаны?
— Нет!
Звук отрицания отскакивает от стен и возвращается эхом, и я его слышу многократно, словно молоток раз за разом бьет по шляпке гвоздя. Тупая боль в голове усиливается, и в этом есть определенная прелесть — уж лучше боль, чем моё ничем не обоснованное доброе отношение к тем, кто приносил ко мне телесное страдание.
Иногда я думаю, что мой основной и главный Дар — убивать.
— Сатану можно убить только сообща. Только, когда мы все вместе скажем ему — нет! Только, когда в едином порыве мы нанесем ему удар. Есть ли среди нас хоть кто-нибудь, кто встанет на его защиту? Ибо если таковой будет, даже если он только мысленно желает ему добра, мы не сможем одолеть Сатану.
— Я спрашиваю — какое наказание заслуживает искушающий нас?
— Смерть!
И снова эхо шелестящим звуком пронзает пространство пещеры.
— Я спрашиваю — уверен ли каждый в своем решении?
— Да!
— Я спрашиваю — нет ли колебаний в вере и доброты в сердце по отношению к Сатане?
— Нет!
Я двигаю ногами, и петля затягивается на шее. Удушение, как первый шаг в Тростниковые Поля. Невозможность вдохнуть, как медленное мучительное умирание, которое создает иллюзию ухода от действительности. Инстинкт самосохранения заставляет мышцы на руках напрячься, но это только затягивает петлю. Я не дышу. Боль в голове исчезает, унесенное сознанием в никуда. В глазах мутнеет, и, когда Богиня появляется передо мной, я улыбаюсь.
Надеюсь, что теперь она никогда не покинет меня. Я ведь всё это время только этого и хотел, — вернуться в темный зимний лес и идти с ней рука об руку к свету далеких фонарей. Простое желание из детства, которое невозможно вернуть назад, если не знаешь, как это сделать, или не веришь в то, что такое возможно.
Всё просто.
Не надо цепляться за жизнь, потому что это призрачное и неумолимое движение в бездну. Каждый из теней верит в лучшее, думает, что рано или поздно придет счастье или хотя бы появится смысл, но — всё бесполезно. Впереди зияющая бездна, бездонная и несправедливая, черная и пустая, безжалостная и холодная.
Тени верят в чудо, в реинкарнацию и загробную жизнь.
Тени умоляют Бога открыть врата Рая.
Стадо лелеет надежду, что пастух приведет их к Божественному Свету.
Но каждого из них приветствует Бездна, ожидая увидеть и услышать смертельный страх, исторгнутый тысячами вопящих от ужаса ртов.
Зная это, надо просто перестать дышать и улыбнуться, приветствуя Богиню.
Петля на шее внезапно ослабла, и я непроизвольно делаю вдох. Человек слаб своими безусловными инстинктами. Я слышу своё хриплое дыхание, и мне хочется вопить от ненависти к своему убогому телу.
Богиня уже протянула мне руку, — еще пару секунд, и я бы вернулся в зимний лес.
— Готов ли ты покаяться перед смертью?
Я слышу голос Пророка, и открываю глаза. Он смотрит на меня сверху, и, освещенный светом многочисленных факелов, его фигура кажется огромной.
— Бог милостив, попроси у него прощения, раскайся, и у тебя будет маленький шанс спасти свою душу.
Еле заметно кивнув, я как бы говорю Пророку, что готов.
— Подними его, Агафон.
Я не чувствую ног, поэтому, когда Валентин поднимает меня, ему приходится поддерживать вертикальное положение моего тела. Чувствуя опору, я поднимаю глаза и смотрю на многочисленные белые пятна. Тени взирают на меня, кто с ужасом, кто со страхом, кто с удивлением, кто с презрением, кто с радостью, — и в этом море разных чувств, я не замечаю ни одних глаз, в которых можно было бы заметить искорки сочувствия или благодарности. И в этом нет ничего удивительного, — стадо заслуживает той участи, которую им принесет Пророк.
Бездна ждет их.
И зная это, я неожиданно для самого себя говорю ясным и громким речитативом:
— Видите ныне, видите, что Я,— И нет Бога, кроме меня.— Я умерщвляю и я оживляю.— Я поражаю и я исцеляю.— И никто не избавит от руки…
Я не смог закончить фразу, потому что камень, зажатый в руке Валентина, закрывает мне рот, ломая передние зубы и кости лица.
3.
Горящая свеча на столе. Селедка под шубой и бутылка белого вина. Нельзя, конечно, но если пару глотков, то ничего страшного не случится. Это меньшее зло для плода, учитывая их совместное одиночество в Новогоднюю ночь.
Мария Давидовна улыбнулась своим мыслям. Последние лет шесть, или семь, она встречала Новый Год одна. И вот, новый две тысячи десятый, и — она не одна. Погладив живот, — спасибо, что ты есть, — она посмотрела на часы. Еще пятнадцать минут до боя курантов. Она ждет этого момента, словно после произойдет что-то замечательное, незабываемо прекрасное и обязательно красивое. Она верит в чудо, не смотря на то, что из года в год чудеса не случаются.
Если трезво подумать, смешно и грустно. Взрослая тетка, возводящие воздушные замки. Она сотни раз говорила себе, что мечтать надо, что верить надо, но утром первого января мечты и надежды рассыпались в прах. И это тоже приходилось принимать, стиснув зубы, с нестерпимым желанием разрыдаться, с тоскливо щемящей болью в сердце.
В телевизоре шумное веселье сменяет лицо Президента. Протянув руку, Мария Давидовна налила в бокал вино и стала слушать привычные слова, которые уже давно казались глупыми и пустыми. Что было в уходящем году, уже ушло, а что будет в новом, — произойдет не с ней и радости не принесет. Ну, за маленьким исключением, которое никоим образом не прозвучит в новогодней речи Президента.
С первым ударом курантов Мария Давидовна сделал глоток кислого вина и, поморщившись, поставила бокал на стол.
— Ну, здравствуй, Новый две тысячи десятый, — сказала она, и засмеялась. Каждый год она здоровалась с Новым Годом, и ни разу он не ответил ей. Задумчиво ковыряя салат, она смотрела на экран телевизора и думала о том, что её ждет в ближайшем будущем. В марте родится ребенок, и это самое важное событие в следующем году. Всё остальное по значимости меркнет перед этим событием.
Хотелось бы, чтобы Ахтин был рядом, когда это произойдет, но — надо реально смотреть на вещи. Даже если он жив, — а он жив, и в этом нет сомнений, — он не сможет быть рядом. Кто в этом виноват? Конечно же, он сам, но так ли уж это важно. Она справится с трудностями и вырастит мальчика, вполне достаточно знать, что Ахтин жив.
Мария Давидовна выключила телевизор, и от внезапно наступившей благостной тишины, почувствовала облегчение, словно шум вселенского веселья давил на сознание. Переместившись на диван, она удобно устроилась и подумала, что немного почитает перед сном. Однако, открыв книгу, поняла, что хочет спать, — глаза закрывались, в голове возникло ощущение умиротворения. Отвалившись на подушку, она уснула.
Полумрак подвала. Стены из бетонных блоков, покрытые грязью, копотью и похабными надписями. Из редких узких окон, покрытых серым налетом, пробивается скудный солнечный свет. Запах, смешанный из затхлости замкнутого помещения, гниющих нечистот и… свежих внутренностей. Монотонный чавкающий звук привлек внимание, — в углу собака с грязной свалявшейся шерстью погружает свою морду в живот трупа, отрывает куски внутренностей и неторопливо жует. По раздутым бокам видно, что она уже насытилась. Равнодушно глянула на неё, не прерывая своего пиршества.
