О том, что голова мокрая – он шёл домой, забыв про капюшон, – вспомнилось уже дома, когда Василий упал на подушку и почувствовал: холодно.
А потом стало жарко, потому что Василий заболел. В голове крутилась мысль о том, что хотя бы через два дня он должен оказаться в институте. Два дня – срок для Иркиных записок. Два дня!
Дождь смыл с улиц снег. Вспоминалось письмо. Зачем он писал про этот снег? Между сном и пробуждением путались мысли. Если, думал Василий, он сам не дойдёт до подоконника, кого послать? Может, Олю? Соврать, что он шпион, и отец у него шпион, и они вместе выполняют тайное задание, что отслеживают переписку вражеских агентов, что от этого зависит жизнь планеты?..
Василий переворачивался на другой бок и понимал, что первое, что сделает Оля, это прочтёт записку…
Есть ещё Игорёк. Его уже можно никуда не посылать, можно прямо спросить про Ирку. Как она там? Что делает? Ждёт ли записки?
Лихоманка крутила, сворачивала мысли в жгут. Они теперь тоже представлялись змеями, холодными, скользкими, белесыми, вылезшими из темноты.
Через четыре дня Василий был около окна. Записки не было.
Вариантов придумалось несколько.
Ирке не понравилось его письмо, поэтому игра закончилась.
Она уже ответила, но записку вынул кто-то другой.
Она вообще не получила записку. И виновата в этом была, конечно, Оля. Это Василию только показалось, что он оторвался от неё тогда. А вышло, что нет, не оторвался.
…Оля пучила глаза и поначалу вообще не понимала, почему Василий на неё орет. Она пыталась вставить своё слово, напомнить, что в их паре как раз Василий глупый и неуклюжий, а никак не она, но Василий не слышал. Оля убежала в слезах. Теперь надо было придумывать, что делать дальше. Ещё какое-то время надо последить за «почтовым ящиком». И хорошо бы самому написать записку.
Вопросом, что нравится, а что не нравится Ирке, Василий поверг Игорька в долгое раздумье. Вышел он из него с логичными вопросами: «А тебе зачем?» и «И с какого бодуна тут Ирка?»
Болезнь ещё не оставила Василия, поэтому Игорька хотелось ударить, а не объяснять ему что-либо.
Бить не пришлось. Игорёк отлично справился с задачей, ответив на вопрос сам:
– С Олей поругался? Хочешь мириться? Так купи ей что-нибудь! Когда Ирка с кем-то ссорится, то в следующий раз ей тащат всякую парфюмерию. Или цветы.
Про цветы мысль понравилась, и Василий вложил в записку бледно-розовый цветок герани.
Ответ был уже на следующее утро. Василий вертел в руках жёлтую бумажку и пытался сообразить, когда Ирка успела её принести. Записка была оставлена вчера вечером, сейчас раннее утро. Она здесь была ночью? Как спецагент, влезла по стене, алмазом разрезала стекло и забралась под подоконник?
Содержание записки было уже не так важно. Ведь они просто перебрасывались словами. Ну и бабочки в углу страницы.
Был последний день февраля, когда начался ремонт. Перекрыли пол-этажа, на полу появилась известка. Подоконники были сняты в первую очередь – меняли окна.
Два дня Василий ходил вдоль перегородки, не понимая, что делать дальше. Ирка в институте не попадалась. Она тоже расстроилась? Она придумывает, как быть дальше?
Нашёл её Василий на шестом этаже социологов. Она сидела на банкетке, закинув длинные ноги одну на другую. Сапоги у неё были зелёные. Игорёк старательно тащил прочь, шипел, что им попадёт. И вообще делать им тут нечего.
– А, мелочь, – грустно произнесла Ирка, глянув на них, и тут Василий понял, как надо действовать.
Впереди был праздник. 8 Марта. Тот самый день, когда мужчина может исправить любую ошибку. И даже если этой ошибки нет, всё равно исправить – жизнь, судьбу, отношение. Это самый странный день в году, когда одни хотят чуда, а другие это чудо устраивают. Новый год не идёт ни в какое сравнение – тогда чуда ждут все. Ото всех. А тут только женщины. От мужчин. И даже старательно кривят губы, говорят, что это вообще не праздник, что никто уже не знает ни Розу Люксембург, ни Клару Цеткин. Что это не о том, что сейчас – не о женщинах, а о правах этих самых женщин. И что дарить цветы и вести в ресторан – это унижение, умаление прав. Но кричали так только те, кому никто ничего в этот день не дарил, кто был одинок в борьбе за внимание к себе. Другие этот день ждали. Ирка тоже должна была ждать.
Игорёк рвался поехать в лес. Ехали историки, с палатками, с гитарой. Ехала Оля. Игорёк звал, даже не пытаясь скрыть, что об этом его попросила Оля – они вдруг подружились.
Василий собирался с духом два дня, а потом сообщил, что придёт к Игорьку домой.
– Что мы там хотели? Музыку слушать?
От такой радостной новости Игорёк тут же забыл все просьбы Оли и с жаром стал убеждать, что да, надо идти к нему. Что у него не только музыка, что он и игрушку покажет. И ещё кое-что у себя на компе, что пересылать ни в коем случае нельзя.
Это было самое сложное письмо, которое когда-либо писал Василий. На письмо он потратил три лекции, от постоянного переписывания заболела рука. Ещё нужен был букет. Самый большой. Чтобы Ирка не сомневалась.
Игорёк понимающе хмыкал, но говорил, что денег у него нет.
– Зачем тебе цветы? Олька уходит в поход! Да она и без цветов ничего себе. И так даёт.
Просить у матери – значит все объяснять. Зарабатывать было уже поздно.
И тут нарисовалась Оля. Зачем Игорёк её помянул?
– Что делаешь завтра?
– Он цветы тебе собирается покупать! – полез вперёд Игорёк.
Оля отвела глаза:
– Нужны мне твои цветы!
Не уходила.
– Ты же уезжаешь! – напомнил Василий.
– А я передумала! – с вызовом произнесла Оля. – У меня другие планы!
Вероятно, она ждала, что Василий начнёт спрашивать. Но ему было всё равно.
– И ты в эти планы не вписываешься! – прошипела Оля.
Она была готова уйти. Василий сам не ожидал, что спросит:
– У тебя денег, случайно, нет? На неделю. Отдам.
Оля смотрела на него во все глаза. И ненависти там уже не было.
Она потянулась к кошельку. Бормотала, что может не торопиться. Что ей сейчас не очень нужно, что деньги откладывала на поездку, но раз она не едет…
Василий очень хотел спросить Игорька, когда Ирка будет дома. Но решил понадеяться на удачу. Он боялся убеждать сам себя, что Ирка должна его ждать. Что по запискам выходило – будет, будет ждать. Такой уж это день, когда ждут. Когда уже можно обойтись без подоконников.
– Ты чего с цветами? – ахнул Игорёк и, как всегда, сам себе ответил: – Потом к Оле идёшь? А говорил, что бросил!
Василий окинул взглядом прихожую. Вещей здесь было много. Не было только зелёной куртки и зелёных сапог.
– Ирка-то? – Игорёк лениво пинал тапок. – Поползла очередного ухажёра душить. У, змеюка!
Они что-то слушали, что-то смотрели, пили кислое вино. Названивала Оля. 8 Марта. Она хотела праздника. Голова гудела, действительность плыла.
Выходя из квартиры, Василий чувствовал равнодушие. Букет он оставил. Там же была записка. Плевать. Пускай читает.
Телефонный звонок не придал его мозгам ясности, только дал направление ногам. Оля, как всегда, ругала и строила его, объясняла, что он неуклюж, глуп, некрасив, неудачлив. У него был только один способ сделать так, чтобы она замолчала. И не успела рассмеяться.
Утром Оля долго отпаивала его чаем, давала таблетки, плотно застёгивала куртку, чтобы не продуло. На лекции он идти не собирался.
Звонок Игорька выдернул его из ватного равнодушия.
– Ты прикинь! – орал он жизнерадостно. – Эта дура решила, что букет от Ви-Ви! Вчера примчалась, стала прыгать, всё трясла какой-то запиской. Оказывается, они переписываются. Записки куда-то там суют, а потом читают. Говорила, что они поссорились. А теперь – как здорово! Вот дура-то! Идиотка! Я видел эту записку – чушь полная! Не знаю, как она в твой букет попала, наверное, сама змеюка её туда сунула, чтобы мне показать. Я обплевался. Ты чего букет-то забыл? Как у вас там с Олькой? Было что?
Василий что-то отвечал, но всё это было уже бессмысленно. Выходит, что писала она не ему. И отвечала тоже. Вот змея какая!
Было сыро и промозгло. Начиналась весна.
Маргарита Южина
Четырнадцать валентинок
– Ну и чего? Так и не призналась? – с интересом спросила подругу краснощёкая девица лет двадцати пяти.
– Даш, ну как же ты не можешь понять? Ну не могу я! – тяжко вздохнула худенькая светловолосая девушка. – Вот хоть убей, не представляю, как это я к нему подойду и ни с того ни с сего брякну: «Женечка, ты мой самый дорогой человек, я тебя люблю!» Ну что за цирк-то?
– Свет, а он сам что? Твоих овечьих глаз не замечает? – удивилась Даша.
Света посмотрела в окно:
– Понимаешь, мне кажется, он меня вообще не замечает. Он во мне женщины не видит. Мы ж с ним в этом доме уже… В общем, практически всю жизнь живём. И вот, как он меня в первый раз увидел, когда ему было десять лет, а мне три года, и я вся такая в шаль замотанная была, кубик такой… Вот мне кажется, так он меня до сих пор и видит – колобком в валенках. Проходит, здоровается, улыбается. По носу ещё может щелкнуть. Это, по-твоему, замечает или как?
