Клапан дрогнул, появилась голова Филокла.
Киний с облегчением улыбнулся.
— Извини, — сказал он.
— И ты меня. — Филокл вошел. — Я спорил с очень больным человеком. Почему ты не лежишь под одеялом?
— Мне нужно помочиться, примерно как боевому коню.
Филокл закутал его в два фракийских плаща и вывел на снег. Ноги обожгло холодом, но облегчение от возможности опустошить мочевой пузырь затмило эту боль, а еще через несколько мгновений он снова был в мехах.
Филокл внимательно наблюдал за ним.
— Тебе лучше.
Киний кивнул.
— Верно.
— Хорошо. Я нашел того, кто сделает мои доводы более убедительными. Госпожа Страянка вернется сюда после охоты и сама объяснит тебе положение вещей.
Киний осмотрел шатер.
— Где моя одежда?
— Не глупи: это не сватовство. Думаю, госпожа замужем. Тут дипломатия, а болезнь — твое преимущество. Сиди с бледным видом. К тому же ты редко выглядел лучше. Эвмен скучает по тебе, когда не тоскует по Аяксу.
Киний посмотрел на него и понял, что его поддразнивают.
— Подстриги мне бороду.
— Час назад я был трусом и лжецом.
— Нет, шпионом. Это ты говоришь — лжецом.
В воздухе повисла тень подлинной враждебности, всего несколько слов отделяли обоих от насмешек. Киний сделал знак отвержения зла — точно крестьянин с холмов Аттики.
— Я извинился и снова прошу извинения.
— Не нужно. Я обидчивый выродок. — Филокл отвел взгляд. — Я выродок, Киний. Знаешь, что это означает в Спарте?
Киний покачал головой. Он знал, что это означает в Афинах.
— Это значит, что ты никогда не станешь спартиатом. Побеждай на играх, будь лучшим на уроках, и все равно никакой круг товарищей не примет тебя. Мне казалось, я избавился от бремени этого позора — но, очевидно, принес его с собой.
Киний немного подумал, отпил сидра. Потом сказал:
— Здесь ты не выродок. Прости, что назвал тебя так. Я слишком часто использую это слово. Мне-то легко: кем бы я ни был сегодня, я благородного рождения. Но повторяю: ты не выродок ни здесь, ни в Ольвии. И ни в Томисе, кстати. Пожалуйста, забудь мои слова.
Филокл улыбнулся. Он очень редко так улыбался — никакого сарказма или сомнений, только улыбка.
— Я простил тебя, как только вышел из шатра. — Он рассмеялся. — Простил философ. Спартанцу понадобилась недолгая борьба с собой.
Киний потер лицо.
— А теперь подстриги мне бороду и расчеши волосы.
Филокл ответил:
— Ах ты выродок!
На самом деле она пришла, когда уже давно стемнело. Киний и Филокл скоротали день в беседах, вначале отчасти торопливых, потом спокойных и приятных — говорили на разные темы, иногда просто молчали. Дважды Киний засыпал, а проснувшись, по-прежнему находил Филокла рядом.
Снег наконец совсем прекратился. Об этом сказал Эвмен, вернувшийся с антилопой, которую убил сам копьем; он был горд, как мальчик, впервые прочитавший на память строки Гомера.
— Эти варвары умеют ездить верхом! Мой отец называет их разбойниками, но они скорее кентавры. Я видел их только в городе, пьяными — и мою няню, конечно. Здесь они совсем не такие!
Филокл улыбнулся.
— Мне кажется, ты видишь здесь только особых саков.
— Благородных. Да, знаю. Госпожа… она мчится, как Артемида.
Киний вздрогнул, но тут же понял, что парень имеет в виду богиню. Он сделал знак отвержения — соперничество с Артемидой не доводит до добра. Но его Артемида была отличной наездницей — во многих других отношениях. Он улыбнулся про себя: становишься старым дураком.
Эвмен продолжал:
— Она убила дважды: один раз из лука, второй — копьем. Женщина, господа, представляете? А мужчины невероятно вежливы. Отыскали мою добычу. Я переживал: вдруг промахнулся на глазах у этих варваров.
Киний вслух рассмеялся.
— Я понимаю твои чувства, молодой человек.
Эвмен как будто обиделся.
— Ты, господин? Я видел на ипподроме, как ты метаешь. Но все равно — больше никогда не разрешу отцу называть их разбойниками.
Филокл выпроводил его.
— Думаю, госпожа Страянка отправилась ужинать.
Киний был разочарован.
Он побрился, под мехами на нем был чистый льняной хитон, теперь немного помятый. Но он улыбнулся.
— Ты хороший собеседник.
Филокл покраснел, как юнец.
— Ты мне льстишь.
— Не может быть лучшей похвалы, говорил Сократ. Или Ксенофонт. Один из них. Для воина, — но к чему тебе знать, что думают воины? Ты сам участвовал в войне? Или об этом ты не хочешь говорить? Я не хотел тебя обидеть.
— Один раз с людьми Моливоса[51] против Митилены. Это была моя первая кампания, если не считать обучения.
— Почему ты ушел?
Филокл посмотрел на огонь.
— По многим причинам, — начал он, и тут ткань у входа шевельнулась.
Госпожа Страянка вошла одна, без всякой торжественности, отбросив клапан и закрыв его снова одним ловким движением руки. Войдя, она обошла вокруг костра, подобрала под колени длинную оленью шкуру и одним гибким движением села. Коротко улыбнулась Филоклу.
— Приветствую тебя, человек из Греции. Да взглянут на тебя благосклонно боги.
Она сказала это так хорошо, так бегло, что только позже Киний понял, что она просто заучила фразу наизусть.
Филокл серьезно кивнул, словно разговаривал с матроной богатого дома:
— Приветствую, деспойна.[52]
Киний не мог сдержать улыбку. Лицо то же самое, но не такое свирепое. Те же голубые глаза и смешные густые брови, которые почти сходятся между глаз. Он неучтиво загляделся в ее глаза, а она смотрела на него. Угол ее рта дернулся.
— Приветствую, госпожа.
Не так неуверенно, как он опасался.
— Я желаю… послать… за Ателаксом. Да?
Голос у нее низкий, но очень женственный.
— За Ателаксом? — переспросил Киний.
— За Ателием. Так его здесь зовут.
Филокл открыл клапан шатра и позвал.
Сразу появился Ателий; очевидно, ждал снаружи. Едва он вошел, в шатре что-то изменилось. До сих пор она смотрела на Киния. Но когда у входа показался Ателий, она стала смотреть по сторонам.
— К говорению, — сказал Ателий.
Киний решил нанять в Ольвии учителя, чтобы тот как можно быстрее помог Ателию овладеть склонениями.
Госпожа Страянка говорила негромко и долго. Ателий подождал, пока она совсем не закончит, и задал ей несколько вопросов, а она ему — один. Скиф повернулся к Кинию.
— Она говорит много хорошо для тебя, твой род и как это сказать? Сердце? Храбрый. Она говорит, ты убить большой человек гет. Этот человек убил ее… близкому человеку, дорогому другу. Да? И другое. Другое все хорошо. Потом это — она сожалеть, что взяла с нас дань за равнины. Неприятности для каменных домов, неприятности для лошадиного народа саков. Она говорит: «Ты не сказать Ольвия!», и я говорить: «Ты никогда не спрашивать!», но, по правде сказать, ты сам не говорить мне, или, может, я не понять. Или нет. Да?
Филокл придвинулся ближе.
— Все это я уже слышал. Этот гет, которого ты убил, — он убил кого-то важного для нее. Не родственника. Не мужа. Любовника? Не думаю, что мы узнаем.
Киний кивнул. Похвала за похвалу, если ценишь того, кто ее дает.
— Скажи ей: мне жаль, что она потеряла друга.
Ателий кивнул и заговорил с женщиной. Та тоже кивнула. Она заговорила, потянув себя за тяжелую прядь волос.
— Она говорит: срезала это из-за утраты. Значит, не сейчас — давно, я думаю.
Женщина продолжала говорить, жестикулируя. Теперь одежда на ней была другая, золотого нагрудника не видно, но одеяние тоже украшено темно-синими линиями, узорами от рукава до талии, а в волосах множество золотых монет, которые звенят, когда она движется.
— Теперь она говорит другое. Она говорит, что ты эйрианам. Да? Знаешь это слово?
Киний, польщенный, кивнул. Так персы называют аристократов старинного рода и достойных людей.
— Знаю.
— Она говорит: ты эйрианам и слишком хорош для Ольвии. Она говорит: сюда приходить македонцы. Говорит: македонцы убить отца, брата. Я говорю это — большая битва, десять лун. Годы. Десять лет. Да? Это было летом. Саки сражались с македонцами. Многие убить, многие умереть, никто не победить. Но царь — он убить. Мне… далеко от равнин, мне все равно царь, македонцы, но я это слышать. Большая битва. Большая. Да? Так на так. Ее отец тот царь. И я говорю, не она — она большая женщина, большая она, как я думать с самого начала. Да?
Филокл посмотрел на Страянку и сказал:
— Ты считаешь, что она — дочь царя, убитого в сражении с македонцами. В большой битве десять лет назад. Ты сам здесь не был, но много об этом слышал. И ты считаешь ее очень важной.
— Ты верно, — сказал Ателий. — Для меня — она большая. Да? И она говорит: македонцы идти. Говорит: отряды, и отряды, и отряды идти с македонцами, как трава, как вода в реке. Говорит: новый царь хороший человек, но не сражаться. Или, может, сражаться. Но, если Ольвия сражаться, — царь сражаться. Иначе — нет. Царь уйти в степь, македонцы — войти в Ольвию.
