Она увидела, что Киний не спит, обошла костер и подошла. У нее было красивое, полное достоинства лицо человека средних лет, с длинным прямым носом и высокими выщипанными бровями, но глаза мужские, и шея тоже мужская. И руки, которыми она протянула ему питье в золотой чаше, — мужские, в мозолях и ссадинах.
Ателий продолжал забавляться огнем. Кам Бакка заговорила низким голосом, и Ателий встал и подошел.
— Кам Бакка спрашивает, как тебе эта ночь?
Ателий выговаривал слова четче, чем обычно.
Киний покачал головой, отказываясь от золотой чаши.
— Мне лучше. Да? Хорошо? Можешь передать ей мою благодарность? Она лекарь?
Ателий наклонил голову набок, как очень умный пес.
— Ты лучше? — сказал он и повторил на варварском языке.
— Можешь сказать ей «спасибо»? — снова спросил Киний. Он произносил слова очень тщательно.
Ателий снова заговорил на чужом языке, потом повернулся к Кинию.
— Я сказал спасибо — для тебя. Хорошо? Хорошо. Много говори по-гречески — мне. — Он рассмеялся. — Может, мне научиться больше греческого.
Киний кивнул и откинулся на груду шкур. Чтобы просто поднять голову, требовались большие усилия.
Заговорила Кам Бакка. Чем дольше она говорила, тем более знакомыми казались ее слова — как на персидском. Потом она сказала кшатра хан — великий царь, и он узнал эти слова. Это почти понимание мешало слушать.
Ателий начал переводить.
— Она говорит: тебе важно искать царя. Скоро. Но скорее тебе говорить с ней. Важнее, интереснее говорить с ней. Она говорит: ты едва не умереть. И она говорит: да, ты помнишь, как едва не умереть?
Киний кивнул.
— Скажи: да, помню.
Услышав его ответ, она кивнула и снова заговорила. Ателий сказал:
— Она говорит: ты войти в реку?
И Киний испугался. Варварская женщина, ее роль женщины-мужчины ему непонятна, и она спрашивает о его сне. Он ничего не ответил.
Она яростно замотала головой. Из широкого рукава вылетела рука, указала на него, и вдруг — греческий, хоть и с ионическим акцентом, вполне понятный:
— Не бойся! Но говори только правду. Ты входил в реку?
Киний кивнул.
Он видел ее, чувствовал вкус пыли.
— Да.
Она кивнула. Откуда-то из-за себя достала маленький барабан, покрытый изображениями крошечных зверей, в основном оленей. Достала кнутик — точь-в-точь детская игрушка, только кнутовище железное, а кнут волосяной. Этим кнутом она начала бить в барабан и запела.
Кинию хотелось уйти. Хотелось выйти из чужой палатки, уйти от чужой женщины-мужчины, хотелось говорить на настоящем греческом. Он был близок к панике. Смотрел на Ателия, своего прокусатора Ателия, в поисках чего-нибудь знакомого и устойчивого.
Она подбросила барабан в воздух и произнесла Длинную фразу. Ателий сказал:
— Она говорит: я найти тебя в реке, принести домой. Только тебе. Только Бакка. Не воин болен… был… болен. — Ателий сражался с языком. Неожиданно он улыбнулся. — …должен жить. Она говорит: это самое важное. Да? Знаешь, что я сказал?
Киний отвернулся, не в силах пробиться сквозь такую варварскую речь.
— Скажи, я благодарю ее.
Он притворился, что спит, и вскоре действительно уснул.
На следующий день он почувствовал себя окрепшим, и его перенесли в другой шатер. Это прояснило сознание, а внешний мир, даже покрытый снегом, приободрил; он увидел множество собак, лошадей, мужчин в шкурах и мехах, женщин в штанах и тяжелых меховых накидках, увешанных золотыми украшениями, в золотых кольцах. Теперь он знал, что лежал в шатре Кам Бакки, а перевели его в особый, поставленный нарочно для него. Там было множество шкур и две золотые лампы, а также меха, ковры, коврики и несколько фракийских плащей. Возглавил процессию Филокл, а все парни собрались и оспаривали друг у друга право нести носилки Киния, поправляли меха, одеяла, приносили ему горячее вино.
Глубоко тронутый, он наслаждался всем этим. Разговор с Кам Баккой теперь казался менее чуждым. Возможно, раньше его еще слегка лихорадило, но сейчас это прошло.
— Я понимаю: вы все ждете, когда я поправлюсь, — сказал он Филоклу.
Остальные вышли и под предводительством Аякса присоединились к уходящим на охоту сакам.
— Да. Царь хочет поговорить с тобой до того, как двинется в путь. Говоря откровенно, я предложил оставить тебя с этими людьми, чтобы я доставил «провожатых» назад в Ольвию, но он считает тебя значительным человеком.
— Благословенны яйца Ареса! Но почему? — фыркнул Киний.
За последние дни его перестали тревожить различные сложности, но теперь все возвращалось: его недовольный наниматель, политические дрязги, город.
— Госпожа Страянка… я упоминал о ней. Она двоюродная сестра царя, хотя у них свои слова для обозначения всех видов и степеней родства.
— Как у персов.
— Совершенно верно. Она двоюродная сестра, а может, приемная дочь сестры, но она, эта наша старая знакомая с равнин, фигура влиятельная. И утверждает, что ты важный человек. Ателий говорит, что это связано с чем-то военным. — Филокл пожал плечами. — Я так понял, что ты убил кого-то важного, а может, просто вовремя? Или — так утверждает Эвмен — ты здесь за кого-то отомстил, и это обеспечивает тебе особое положение.
Киний покачал головой.
— Мы далеко от дома.
Он был взволнован: наша старая знакомая с равнин. Теперь я узнал ее имя. Страянка. Казалось нелепым, что взрослый мужчина радуется такой ерунде, но ему было приятно. И он, как молитву, снова и снова повторял это имя.
Филокл сел на груду шкур. Киний с удивлением понял, что Филокл в кожаных штанах. Это так не по-гречески, так непохоже на спартанца, пусть и в изгнании. Филокл заметил его взгляд и улыбнулся.
— Здесь холодно. И кто-то сделал их для меня — Эвмен говорит, что было бы грубо отказаться. Они теплые. Но натирают.
— Если бы тебя увидели эфоры[50], тебя бы изгнали навсегда.
Киний рассмеялся. В груди болит по-прежнему, но в то же время приятно. Он говорите греком и по-гречески. Скоро жизнь вернется в обычную колею.
Филокл смеялся вместе с ним, потом наклонился.
— Послушай меня, Киний. Здесь кроется больше, чем тебе известно.
Киний кивнул.
— Нет, слушай! Этим людям принадлежит военная власть на равнинах. Им не нужны ни гоплиты, ни стены. Они кочевники и переходят с места на место, когда вздумается. Они здесь власть. Только они могут остановить македонцев на этих равнинах. Или не остановить.
Киний сел.
— С каких пор тебя так волнует, что делает Македония?
Филокл встал.
— Речь не обо мне.
Киний снова лег.
— Нет, о тебе. — Он не мог уловить какую-то мысль, какую-то связь. — Ты хотел быть здесь. И вот ты здесь. Македонцы? А действительно ли они придут сюда? Какое мне дело? Я заблаговременно уведу отряд…
— НЕТ! — Филокл склонился к нему. — Нет, Киний. Останься и сражайся! Этим людям нужно только услышать, что Ольвия и Пантикапей будут сражаться рядом с ними, и тогда они соберут войско. Так говорит Страянка.
Киний покачал головой и медленно сказал:
— Для тебя это много значит, спартанец. Поэтому ты сюда пришел? Заключить союз против Македонии?
— Я пришел повидать мир. Я изгнанник и философ.
— Выродок! Ты лазутчик царей и эфоров. Шпион!
— Ты лжешь! — Филокл запахнул плащ. — Чтоб тебе сгнить в аду, афинянин! В твоей власти делать добро, удержать земли и спасти что-то… ба! Но ты настоящий афинянин — тебе лишь бы сберечь свою шкуру, а остальные пусть сгниют. Неудивительно, что нами правят македонцы.
Он вышел через клапан, сбросив при этом снег с крыши и оставив щель, в которую дул ледяной ветер. От костра повалил дым.
Киний выбрался из-под мехов и добрался до входа. Не так плохо, как он думал, только холодно. Он потянул за тяжелый войлочный клапан, тот встал на место и закрыл проем. На дверь изнутри опустился занавес. Сразу стало теплее. Киний отыскал у постели сушеное мясо и яблочный сидр и жадно принялся глотать — мясо приправлено пряностями, острое, а сидр пахнет Экбатаной. Он выпил все.
Надо помочиться. В шатре он голый, а ничего похожего на кувшин или ночной горшок не видно.
Киний задумался, что заставило его обвинить Филокла, и сам удивился лицемерности своего обвинения. Ему пора помочиться, и нужен кто-нибудь, чтобы помочь. Он подумал, как глупо было враждебно настроить к себе спартанца — и ради чего? Он подозрительно относился к побуждениям спартанца — но так он относился к ним всегда.
— Кому какое дело? — спросил он у клапана. Ему нечего надеть, снаружи холодно, как в аду, а ему нужно помочиться.
Клапан дрогнул, появилась голова Филокла.
Киний с облегчением улыбнулся.
— Извини, — сказал он.
— И ты меня. — Филокл вошел. — Я спорил с очень больным человеком. Почему ты не лежишь под одеялом?
