Киний кивнул, показывая, что понял. Он сидел и смотрел на женщину. Та не обращала на это внимания, сосредоточившись на Ателии, и говорила — страстно, размахивая руками, будто сдерживала за узду лошадь. Говорила громко.
Ателий продолжал:
— Она говорит: ты большой человек для Ольвии, ты эйрианам, ты делать для нее. — Хотя Ателий только начал переводить ее самую страстную речь, женщина прислонилась к центральному столбу шатра и уставилась вверх, в отверстие для дыма, ее глаза прикрывали густые ресницы — как будто она не могла смотреть на действие своих слов. Киний понял, что так внимательно смотрит на нее, что почти не слушает перевод ее речи.
— Ты идти, привести Ольвию, заставить Ольвию воевать. Сделать саков великими, сделать Ольвию великой, разбить македонцев, освободить всех. Она говорит еще — всякие слова. И, Киний, ты ей нравишься. Это она не говорить, да? Я говорить так. Маленькие дети за шатром говорить так. Да? Все говорить это. Царь сердиться за это. Так что ты знать: это говорить я. — Ателий улыбался, но он забыл, что женщина немного говорит по-гречески. Стремительно, как стрела, пущенная из лука, она выпрямилась, сердито взглянула на него, стегнула плетью — сильно, Ателий упал — и исчезла за клапаном шатра.
— Ух-ох, — сказал Ателий.
Он неуверенно поднялся, держась за плечо. Потом выглянул из шатра и что-то крикнул. Ответом ему стал поток брани. Громкий, быстрый и достаточно долгий, чтобы Киний и Филокл успели обменяться взглядами.
Киний поморщился.
— Очень по-персидски. Кажется, она только что сказала ему — пусть наестся дерьма. И сдохнет.
Филокл налил себе вина.
— Я счастлив, что твоя интрижка расцветает, но мне нужна твоя голова. Ты понял, что она сказала о македонцах?
Киний продолжал слушать Страянку. Отъезжая, она продолжала браниться неизвестными ему словами. Все они как будто заканчивались на — акс.
— Македонцы? Да, Филокл. Я слушаю. Македонцы идут. Послушай, Филокл, я участвовал в семи походах. Побывал в двух великих сражениях. Я знаю, что приносят македонцы. Слушай меня. Если сюда придет Антипатр, перед нами будут два или три пеших таксиса — половина того, что было у Александра в Азии. У него будет столько фракийцев, скольким он сможет заплатить, и две тысячи гетайров[53] — а это лучшая в мире конница; с ним придут фессалийцы, и греки, и осадные машины. Даже если он пошлет только десятую часть своей силы, благородные варвары и городские гоплиты не продержатся и часа.
Филокл посмотрел на свою чашу с вином и поднял ее. Она была целиком из золота.
— Ты проболел неделю. Я говорил с саками. В основном с Кам Баккой. Она самое близкое местное подобие философа.
— Знахарка? — с улыбкой сказал Киний. — Вчера вечером она меня испугала.
— Она гораздо больше, чем просто знахарка. На самом деле она настолько влиятельна, что ее присутствие здесь важнее присутствия царя. Она немного говорит по-гречески, но — по каким-то своим причинам — редко. Хотел бы я владеть их языком: все, что, как мне кажется, я знаю, пропущено сквозь сито чужого восприятия. Ателий до того боится Кам Бакки, что с трудом переводил для меня ее слова.
— Почему? Признаю, она может испугать…
Киний потерял надежду, что Страянка вернется.
Филокл перебил.
— Ты когда-нибудь бывал в Дельфах? Нет? Жрица Аполлона похожа на Кам Бакку. Она объединяет в себе две священные функции. Она энарей[54] — помнишь Геродота? Энареи жертвуют своей мужественностью, чтобы стать прорицателями. И еще она Бакка — по словам Ателия, самая могущественная Бакка, каких только могут вспомнить.
Киний пытался припомнить, что говорилось в ее шатре.
— А что значит «Бакка»?
— Понятия не имею… Ателий все говорит о ней, и госпожа Страянка… они говорят о ней почтительно, но не рассказывают никаких подробностей. Варвары! — Филокл покачал головой. — Я теряюсь в лабиринте подробностей. Киний, этих людей тысячи. Десятки тысяч.
— И их царь бродит тут со знахаркой и сотней придворных в поисках поддержки маленького городка на берегу Эвксина? Расскажи о чем-нибудь другом.
Филокл выплеснул остатки вина.
— Я из-за тебя обмочусь. Они варвары, Киний. Я не понимаю, какую роль играет их царь, но он не подставное лицо и не азиатский тиран. Насколько я понял, он царь только тогда, когда совершит что-нибудь «царское». В остальное время он вождь своего племени — которого здесь только часть. Его охрана, если угодно.
Киний снова лег.
— Расскажи мне об этом утром. Мне лучше. Утром я намерен проверить, смогу ли ехать верхом.
— Того же хочет Страянка, — сказал Филокл. Он насмешливо улыбнулся. — Готов биться об заклад, какой бы головой ты ни думал.
Едва стало известно, что Киний встал и оделся, его вызвали к царю. Готовый к этому, он надел лучший хитон и хорошие сандалии. Доспехи надевать не стал, как будто еще слишком слаб, чтобы носить тяжести. Снаружи его ждали провожатые — восемь человек ольвийцев в лучших плащах сидели неподвижно, как изваяния. Выглядели они воинами до мозга костей и сопроводили Киния к шатру царя сквозь толпы любопытных саков. Собаки лаяли, дети тыкали в чужаков пальцами. Они пересекли несколько локтей грязного снега. Шатер царя был самым большим, и дверь в него оказалась двойной, ее пришлось открывать сопровождающим.
Внутри было так тепло, что Киний, как только позволил этикет, сбросил плащ. Вокруг огня полукругом сидела дюжина саков. Они сидели скрестив ноги, разговаривали и, когда вошел Киний, сразу встали. В центре стоял юноша, — вернее, молодой человек с густыми светлыми волосами и короткой светлой бородой. Его положение свидетельствовало, что именно он царь, но если исходить из великолепия одежды и обилия золотых украшений, царем мог бы оказаться любой из двенадцати саков.
Справа от царя стояла Страянка. Лицо ее было замкнутым и холодным, она мельком бегло взглянула на Киния, посмотрела на Филокла и перевела взгляд на царя.
За царем стояла Кам Бакка в простом длинном белом плаще, волосы зачесаны наверх и убраны. Она приветственно наклонила голову.
Царь улыбнулся.
— Добро пожаловать, Киний.
В шатре сели, и Киний постарался — неудачно — повторить грациозные движения саков. Вместе с ним вошли Филокл и Эвмен и сели по сторонам на заранее обговоренные места, а Ателий устроился чуть правее, на своего рода «ничейной земле» между обеими группами.
Усевшись, Киний сразу заговорил.
— Благодарю тебя, о царь, за гостеприимство. Ты очень щедр. Я был болен, и твой лекарь излечил меня.
Он внимательно наблюдал за царем. Парень моложе, чем Александр, когда тот переходил Геллеспонт[55], лицо у него мягкое, на нем нет следов трудного жизненного опыта. Широко расставленные глаза говорят о добром нраве, а жесты свидетельствуют о достоинстве. Кинию понравилось то, что он увидел.
Принесли греческое вино в глубоких кувшинах и налили в большую золотую чашу. Из этой чаши царь разливал вино в чаши гостей и передавал им, каждый раз благословляя. Наполнив чашу Киния, он сам отнес ее туда, где сидел Киний.
Киний поднялся, не зная, чего требуют приличия: он не привык, чтобы ему прислуживал кто-нибудь, кроме рабов.
Царь заставил его снова сесть.
— Да пребудет на тебе благословение девяти небесных богов, Киний, — сказал он по-гречески. Говорил он с акцентом, но в целом чисто, хоть и на ионический манер.
Киний взял чашу и отпил вина: он видел, что так делали другие. Вино неразбавленное, настоящее хиосское.[56] Киний отпил, и в его желудке вспыхнул огонь.
Царь снова сел с чашей в руке, совершил возлияние и прочел молитву. Потом наклонился вперед.
— Перейдем к делу, — сказал он. Держался он напористо и в то же время робко, как бывает в молодости. — Будет Ольвия сражаться с македонцами или покорится им?
Киния поразило то, как быстро и без обиняков царь перешел к сути. Он ошибочно находил сходство между саками и персами, и оттого ожидал долгой, церемонной предварительной беседы о пустяках. И сейчас не знал, что ответить.
— Послушай, Киний, мои друзья уже говорили с тобой об этом. — Царь наклонился вперед, пользуясь своим преимуществом. — Как поступит Ольвия?
Киний заметил, что в поисках одобрения царь все время поглядывает на Страянку. Вот как.
— Я не могу говорить от имени Ольвии, господин.
Киний посмотрел царю в глаза. Молодой царь красив — почти как Аякс, курносый варварский нос лишь слегка портит его. Киний стал потягивать вино, выгадывая себе время для размышлений.
— Думаю, архонта вначале нужно убедить, что угроза со стороны македонцев — не выдумки.
Царь кивнул и переглянулся с рослым бородачом слева от себя.
— Так я и думал. Доказательств у меня нет. Позволь задать вопрос иначе: если македонцы выступят, покорится ли им Ольвия?
