— Думаю, архонта вначале нужно убедить, что угроза со стороны македонцев — не выдумки.
Царь кивнул и переглянулся с рослым бородачом слева от себя.
— Так я и думал. Доказательств у меня нет. Позволь задать вопрос иначе: если македонцы выступят, покорится ли им Ольвия?
Киний подозревал, что парень задает вопросы, которые заранее заучил наизусть. Он пожал плечами.
— И опять: нужно спросить архонта. Я не могу говорить от лица Ольвии.
Он поежился: Страянка равнодушно посмотрела на него, а потом с улыбкой повернулась к царю. Вот как.
Царь потеребил бороду. После недолгого молчания он кивнул.
— Я этого ожидал. Поэтому мне придется самому встретиться с архонтом. — Он помолчал. — Будешь моим советником?
Киний медленно кивнул.
— Насколько это в моих силах. Я начальник конницы архонта. Но не его приближенный.
Царь улыбнулся.
— Будь ты из его приспешников, я не стал бы просить у тебя совета. — Он вдруг показался очень зрелым для своих лет; Кинию пришло в голову, что, возможно, он сам составляет свои вопросы, — и не только на греческом языке, но и с греческим сарказмом. — Многие мои советники считают, что мы должны сражаться. Кам Бакка утверждает, что сражаться можно, только если к нам присоединятся Ольвия и Пантикапей. А ты что скажешь?
Легко насмешничать в разговоре с Филоклом. Гораздо труднее, когда говоришь с этим умным молодым человеком.
— Я бы не решился воевать с македонцами.
Страянка резко повернула к нему голову. Прищурилась. Киний заметил, как потемнели ее губы, и как, когда она отвернулась, опустились их уголки.
Кам Бакка что-то сказала. Царь улыбнулся.
— Кам Бакка говорит, что ты служил чудовищу и знаешь его лучше всех присутствующих.
— Какому чудовищу? — переспросил Киний.
— Александру. Кам Бакка называет его чудовищем.
Царь налил себе еще вина.
— Я служил Александру, — согласился Киний. Все посмотрели на него, и он подумал, не попал ли в опасное положение. Взгляды были недружелюбные, только Кам Бакка глядела на него с улыбкой. А Страянка принялась возиться с плетью, чтобы не смотреть ему в глаза.
Киний подумал. «Я служил ему. Я любил его. А сейчас начинаю подозревать, что Кам Бакка права. Он чудовище». Он был смущен, и это чувствовалось по его голосу.
— Македонское войско лучшее в мире. Если Антипатр пошлет сюда Зоприона, тот приведет с собой тысячи копейщиков, легкую конницу фракийцев, лучников — вероятно, пятнадцать тысяч пеших воинов. Сверх того, македонскую и фессалийскую конницу, лучшую в греческом мире. Против них люди Ольвии и Пантикапея и несколько сотен скифов, даже будь каждый из них Ахиллом, вернувшимся с Элизийских полей, не выстоят.
Царь снова погладил бороду и поиграл кольцом — в замешательстве.
— Как по-твоему, сколько всадников я могу вывести в поле, Киний?
Киний не знал, что ответить: варварские цари обязательно преувеличивают численность своих людей. Если он польстит царю и назовет слишком большое число, то сам лишит свои доводы убедительности.
— Не знаю, о царь. Здесь я вижу несколько сотен. Но уверен, что их больше.
Царь рассмеялся. Слова Киния перевели, и все скифы подхватили этот смех. Смеялась даже Страянка.
— Послушай, Киний. Сейчас зима. Трава под снегом, и на равнинах слишком мало дерева для костров. Зимой все племена расходятся своими дорогами в поисках пищи, убежища и дров. Если бы мы держались вместе, лошади сдохли бы от бескормицы, а дичь и близко бы к нам не подходила. Я видел греческие города — был заложником в Пантикапее. Видел, сколько людей вы можете спрятать за стенами, в том числе рабов, которые возделывают поля и готовят пищу. У нас нет рабов. Нет стен. Но весной, если мои военные вожди согласятся, что нужно сразиться, я могу созвать десятки тысяч всадников. Тысяч тридцать. А может, и больше.
Филокл положил руку Кинию на колено.
— Ателий говорит, это правда. Я тоже так считаю. Подумай, прежде чем говорить.
Киний попытался представить себе тридцать тысяч всадников в одном войске.
— Ты сможешь их кормить? — спросил он.
Царь кивнул.
— Какое-то время. А если города будут на моей стороне, то гораздо дольше. Позволь говорить с тобой прямо, Киний. Я могу просто уехать на север в глубь равнин и оставить вас македонцам. Они могут маршировать до следующего снега и не найдут меня. Степи обширны — больше всего остального мира.
Киний глубоко вздохнул, заставив себя забыть о руке на колене и о голубых глазах под темными бровями на другой стороне круга в шатре.
— Если хочешь убедить архонта, докажи, что у тебя есть такая сила.
С тридцатью тысячами мужчин и женщин, которые скачут, как Артемида…
Царь носком обуви указал на большую золотую чашу у своих ног.
— Я не могу показать ему всадников с больших равнин. Но могу показать горы золота. А золото — верный способ смягчить сердца греков; я это видел. Пусть твой архонт задаст себе вопрос: если у царя разбойников столько золота, то почему бы у него не быть тридцати тысячам всадников?
Киний поморщился, услышав слова «царь разбойников», и царь снова рассмеялся.
— Он ведь так нас называет? Разбойниками? Конокрадами? Или еще хуже? Я все это слышал, когда был заложником.
Киний сказал:
— Тогда зачем тебе вообще сражаться? Почему бы просто не уйти на равнины?
Царь откинулся и прижался спиной к настенной вышивке. Вид у него был довольный.
— Ваши города — наше богатство. Мы отправляем туда зерно и покупаем товары, которые нам нравятся. Мы можем обойтись без всего этого — нас ничто не обязывает. Но можем и сразиться за них. — Он поднял руку и качнул ладонью. — Все связано одно с другим. Сражаться за наши сокровища или оставить их? Если я приму верное решение, я буду «хорошим» царем. Если неверное — «плохим». — Он встал. — Ты устал. Когда поедем, я задам тебе еще вопросы. Ты готов отправиться завтра?
Киний тоже встал. Филокл нетерпеливо встал рядом.
— О царь, я готов. С твоего разрешения, я буду сопровождать тебя в Ольвию.
— Да будет так.
На следующий день у Киния слегка кружилась голова, когда он двигался слишком быстро, и доспехи казались непривычно тяжелыми, но к этому он скоро привык. Снег вокруг лагеря лежал глубокими сугробами, а там, где покидали лагерь охотники или собиратели дров, был плотно утоптан. На юге Киний видел большой, черный изгиб реки. Ни следа тропы, по которой они сюда ехали, не осталось.
— Ехать придется медленно, — сказал Киний Аяксу и Эвмену. Филокл сторонился его.
— У всех саков есть смена лошадей.
Эвмен показал туда, где готовился к выходу отряд — царь и десять сопровождающих. На всех, как на царе, было множество золотых украшений. На всех были красные плащи, хотя двух плащей одинакового оттенка красного цвета не было.
Киний поискал Страянку, но не увидел ее. Значит, она не будет сопровождать царя. Он подумал: пришла бы она, если бы он сказал то, что она хотела услышать? Чего именно они с Филоклом ждали от него? Он размышлял о том, какой прием встретит в Ольвии, о том, что его ждут зимние занятия, подготовка богачей и их сынков к службе в коннице, и впервые это показалось ему пустым и бессмысленным делом. Он думал о предложении, которое получил на случай, если его изгонят, и о том, что это может означать.
Он думал о ней и о том, как смотрел на нее царь. Любовница царя? Невеста? Мрачные мысли — такие ревнивые мысли первыми сообщают мужчине, что он влюблен, — теснились в уме Киния, когда рядом оказался Филокл.
— Что, собака съела твой завтрак? — сказан он.
Сам Филокл выглядел довольным, сытым и готовым ко всему.
— Она действительно замужем, братец? — спросил Киний.
Филокл улыбнулся: Киний редко называл его братцем, а ему такое обращение нравилось.
— Нет. Что-то мне подсказывало, что ты обязательно спросишь…
И он громко рассмеялся.
Киний почувствовал, как румянец залил его щеки до самой шеи.
— Смейся, если хочешь, — напряженно сказал он.
Филокл поднял руку.
— Прошу прошения, — сказал он. — Тому, кто сам часто испытывал укол стрелы Эроса, не подобает смеяться. Не замужем, и, как считает Ателий, — глава большого племени этих варваров. Знаменитая воительница.
Киний погладил бороду, глядя на царя и его лошадь и стараясь не встречаться глазами с Филоклом.
— Она — наложница царя?
Филокл подбоченился.
— Ты можешь представить себе эту девушку чьей-нибудь наложницей? — Он улыбнулся. — Я почти решил сказать ей, что ты спрашивал.
Киний повернулся к нему, и Филокл снова рассмеялся.
— Однако тебя задело! — сказал он.
Киний хмыкнул. Потом отвернулся от Филокла, схватил за плечо Эвмена и подъехал к царю.
Тот осматривал копыта своей лошади. Переднюю ее ногу он зажал между коленями, а в зубах держал кривой нож.
