Нападавшие были без шлемов, быть может для того, чтобы оставались открытыми свирепые лица. Серж видел вокруг себя щекастых омоновцев, белые хрящи кулаков, взмахи дубинок, молотящих по головам, животам и спинам. Худосочный юноша с сумочкой через плечо заслонял от ударов горбоносое лицо, тонко вскрикивал: «Не бейте! Не бейте!» А краснолицый, дышащий паром омоновец, похожий на лесоруба, вгонял в него удары дубинки, рычал, скалил желтые зубы, валил на снег хрустящее утлое тело.
Преклонных лет мужчина в изношенном пальто, потеряв шапку, бежал, а двое омоновцев гнали его дубинками, он шарахался от одного удара, попадая под другой, горбил спину, похожий на старую больную лошадь, не понимающую, за что ее бьют.
Девушка, собиравшая подписи, уронила на снег свой подписной лист. С нее сбили шапочку, здоровенный омоновец сгреб ее за черные волосы, волочил, а она визжала, скребла каблуками снег. Ее черные, обращенные к небу глаза были полны ужаса.
Серж видел, как на Гребцова набросилось сразу трое омоновцев. Его не били, но ловко выкрутили руки, согнули, вели с выломанными вверх руками. Он что-то кричал, путался в длинном пальто, а шагавший рядом омоновец дышал паром в маленькую усатую рацию.
Серж, уклоняясь от ударов, стремился вырваться из ревущего, хрустящего месива. Поднырнул под воздетую дубину. Увильнул от омоновца, который погнался было за ним, но поскользнулся. Увидел на снегу раздавленный картон с подписями. Перемахнул чугунную ограду бульвара, где блестели на солнце трамвайные пути. Убегая, успел заметить серые автобусы, куда вталкивали демонстрантов. Полицейскую машину, перед которой топтался, пытаясь сопротивляться, Гребцов, а его грубо заталкивали на сиденье.
Серж петлял в переулках, пристраиваясь к пешеходам, ныряя в магазины и кафе, слыша за домами все тот же вой железного зверя, рыскающего по бульвару, где на снегу валялись шапки, женские туфли и сумочки… и картонный лист, на котором было начертано его, Сержа, имя. Это имя так и не превратилось в могучий вихрь, было затоптано, стерто. Хрупкая горстка людей, вышедших на бульвар, была разгромлена и рассеяна, и не могла служить Сержу защитой. Он снова был одинок, беззащитен, и стальная гиена нюхала его след, гналась за ним по пятам, роняя с клыков красную слюну.
Среди переулочков с тесными домишками, лепными фасадами, мемориальными досками, напоминавшими об исчезнувших в веках знаменитостях, он отыскал переулок, в который привозил на автомобиле Нинон. Обнимал ее в салоне, провожал до подъезда. Смотрел на окно второго этажа, где она обязательно появлялась, посылала ему воздушный поцелуй. Она так и не успела познакомить его с родными, так и не успела представить им своего жениха.
Теперь он торопился к ветхому, милому дому, надеясь узнать у родных Нинон хоть что-нибудь о судьбе невесты.
Но дома, к которому он стремился, не было. На его месте, окруженный жестяным забором, зиял котлован. Стенки котлована исчертили металлические зубья. Два экскаватора окунули в котлован железные шеи, скребли грунт, на котором виднелись слои старинных мостовых, фундаментов, асфальтовых покрытий, как слипшиеся страницы каменной книги. Котлован напоминал полость, из которой выдрали зуб и готовились заменить его имплантатом из стекла и стали.
Серж был поражен. Злодеи, похитившие его и Нинон, заметали следы своего злодеяния. Сержа больше не существовало в списках живых. Все свидетельства о Нинон были вырваны с корнем. Они оба не существовали в материальном мире, а присутствовали в нем как бесплотные, безымянные духи.
Он повернулся, собираясь идти куда глаза глядят, не понимая, как быть ему, безымянному и бесплотному, в морозном городе с жестоким блеском солнца на ледяных водостоках, с бегущими, не замечающими его пешеходами, скользящими автомобилями, в которых затворились незнакомые, равнодушные к нему люди.
Он уже уходил, когда к котловану подлетели дорогие машины. Охрана высыпала из джипов и перекрыла переулок. Из «мерседеса» поднялся дородный господин в дорогом пальто с бобровым воротником и властно, увлекая за собой свиту, шагнул к котловану. Его спутники почтительно пропускали его вперед, что-то поясняли на ходу, указывая на ямину, окрестные дома, работающие экскаваторы. И Серж узнал в господине префекта Нательного, того, что принимал участие в телепрограмме «Планетарий». Они дружелюбно разговаривали после передачи. Префект одарил Сержа визитной карточкой, предлагая при случае обращаться за помощью.
Теперь этот случай представился. Серж ловко обогнул охрану, юркнул навстречу префекту.
– Господин префект! Господин Нательный! – крикнул Серж голосом надрывным и паническим.
Префект задержался, удивленно оглянулся на этот вопль, а охрана стиснула Сержа с обеих сторон, собираясь скрутить руки.
– Господин префект, это я, Сергей Молошников! Можно просто Серж! Ну, вы помните, программа «Планетарий»! Вы еще говорили о гражданском мире! Хотя какой тут гражданский мир, когда кругом гражданская война! И там, на бульваре, девушку тащили за волосы, и если посмотреть, на снегу увидите лист с моей подписью! Вы обещали помочь! Мне нужна ваша помощь, как человека, так и властной персоны! К кому же мне обратиться, как не к власти, хотя министр финансов тоже участник оргии!
Он торопился, сбивался, слова сталкивались, разлетались, и он боялся, что префект уйдет. Префект удивленно воздел брови, переводя взгляд с Сержа на охрану и на котлован, словно предлагая дюжим охранникам сбросить Сержа в яму.
– Меня похитили, и мою невесту, укол снотворного – и там, в подземелье, где бункер Сталина, на случай атомной бомбы! Впрочем, это не важно! Там мерзкий карлик, то на роликах, то верхом на лошадке, читает стихи, но это все маскарад! Он дух подземного царства, строит церковь Черного солнца, и мучает женщин каленым железом, ломает пальцы! Лукреций Кар, русский космист, он уменьшил в себе материальное настолько, что вырвался из подземного царства, а белорус Андрей, офицер «Полка Красной армии», сгорел в печи! У него горел мозг, и из глаз и ушей вырывались факелы света! Это было ужасно, поверьте!
Серж задыхался. Брови префекта поднимались все выше. А Сержу казалось, что он проваливается в котлован, пролетает сквозь пласты минувших эпох, фундаменты исчезнувших храмов, мостовые несуществующих улиц. Словно читал на лету каменную летопись города. Пролетая, замечал зеленую стеклянную бусинку, и глиняный черепок с наивным узором, и печной изразец с полустертым синим цветком. Он проваливался туда, откуда с таким трудом бежал, и слышал, как, поджидая его в преисподней, хохочет китаец Сен.
– Вы должны вернуть мне имя! Должны приказать участковому! Его имя Петр Петрович! Или Николай Николаевич! Или Иван Иванович! Но это не важно! Мы должны вместе с вами отыскать Нинон! Эта ужасная простыня с кровавыми буквами! Ее подпись на простыне! Моя подпись на картонном листе! Они образуют вихрь, который сметет врага! И вас сметет, господин префект, сметет, как пушинку!
Падая, он пролетал века, исторические эпохи, исчезнувшие царства. Он приближался к ослепительной точке, где не было времени, не существовала история и мерцала ослепительная вспышка, первичная звезда, из которой родился мир.
Теряя сознание, он успел прокричать префекту:
– Мы вернемся и всех вас найдем! И вы не смоете всей вашей подлой кровью! Умоляю вас, помогите!
Охранники крутили его, толкали в подоспевшую полицейскую машину. Он чувствовал ужасный озноб, протуберанцы огня в голове. Уронил голову на плечо сидевшего рядом полицейского.
Глава шестнадцатая
Он очнулся от воя сирены, едких металлических вспышек. Он был в когтях у гиены, которая настигла его среди городских переулков и мчала в подземное царство, возвещая о своей удаче ликующим ревом. Он находился на заднем сиденье машины, стиснутый двумя офицерами полиции. И первая после обморока ясная мысль – он не дастся живым, не позволит ввергнуть себя в подземелье. Он убьет себя, но глаза его больше не увидят сырого туннеля с железными рельсами, каземата с черными, как могильные ямы, койками, понурых рабов и голоногого, с красной плетью, китайца. Он не мог выброситься на ходу из машины. Не мог вскрыть себе вены. И решил удушить себя, перестав дышать.
Сделал глубокий выдох, почувствовав, как тесно стало сердцу среди пустых легких. Не позволял себе сделать вдох. Сердце начало дрожать, перевертываться в груди, набухать, словно хотело прорваться сквозь ребра и схватить глоток воздуха. Он не дышал, видя, как за окном машины проносится киоск с множеством баночек и бутылок. Как молодая женщина, стоя у перехода, держит за руку маленькую девочку. Как близко от глаз горбится полицейский погон с тусклой звездой. Сердце стало огромным, красным, пульсирующим, вогнало в мозг обезумевшую струю крови, и он сделал вдох, громкий, стенающий. Сердце не хотело умирать. Оставило его жить для какой-то неведомой цели.
