Капитан и Кеша уже не собирались перечить. Слова Профессора погружались в них, как погружается свет в камень, медленно преображая глухую материю, зажигая в ней крупицы блеска.
Сержу казалось необычайной проповедь, звучащая не с амвона, не с университетской кафедры, а на утлом чердаке, из уст бомжа. Это делало проповедь похожей на библейскую притчу. И было нечто таинственное в том, что эту проповедь Бог вложил в уста падшего человека, неприкаянного бомжа, тем самым отметив к нему и к тем, кто ему внимал, свое благоволение.
– Потому, говорю вам, русский народ испытывает от остального мира великие утеснения. На него ополчился мир и из века в век насылает нашествия, гонит его и мучает. И все оттого, что русский народ миру укоризна. Укоряет мир в приверженности к земному и в отторжении небесного. Зовет отрешиться от благ земных и стяжать благ небесных. Это невыносимо миру, и он хочет убить укоряющего. Вот почему из века в век стремятся в Россию враждебные армии, чужие проповедники и воители. Воюют с нами не за наши бескрайние пашни, леса и реки, не за несметные наши богатства, а за право вести за собою мир. Катить колесо истории не в небесный рай, а в подземный ад. И мы, русские, на их пути – камень преткновения…
«И я, и я – камень преткновения, – думал Серж, которому казалось, что эта проповедь для него и о нем. – Они меня захватили и мучили, потому что искусство мое стремится в лучистый Космос, а не к Черному подземному солнцу. Моя цветомузыка объемлет траву и звезды, Мадонну Джотто и бабушкин юный портрет, могилу деда, затерянную в степях Сталинграда, и ветхую материнскую шаль. Раджаб с цветущим деревцем граната, белорус Андрей с „Полком Красной армии“, Лукреций Кар с эликсиром бессмертия – все они камни преткновения».
Он чувствовал неслучайность своего появления в мире. Неслучайность поразивших его бед. Неслучайность своего избавления. Неслучайность появления здесь, на глухом чердаке. Он был нужен мирозданию. Оно породило его для какой-то огромной цели, которая еще не ясна, но будет позже проявлена.
– История, други мои, не мутное облако тумана, которое по прихоти ветра мечется в разные стороны. История – колесо, которое катится. Человечество торит колею для колеса истории, направляет его через все кровавые рытвины и ухабы в сторону Божественного озарения. Колесом истории управляют пророки и святые. Они не дают колесу выбиться из колеи, которую прочертил Господь в своем Божественном замысле. Как Илья Пророк был взят живым на небо, мчался на своей колеснице, мерцая среди звезд деревянными спицами, так и все святые, побитые камнями или распятые на крестах, живут среди звезд, не выпуская из рук колесо истории…
Слова Профессора подтверждали – он, Серж, был не случаен. Был нужен. Был ведом. Его вели к какой-то огромной цели. Ему показали ад, и непременно покажут рай. И там, в раю, он встретит маму и бабушку. В той липовой аллее, где они гуляли в детстве на даче, и земля была розовой, в легких бегущих тенях. Или в том осеннем лесу, где пролетела синяя сойка, и мама сказала, что это бабушка прилетела на них посмотреть. Или в том переулочке, заваленном синим снегом, по которому вела его бабушка, сжимая рукой его хрупкие пальцы в пестрой вязаной варежке. Они увидят друг друга. Он кинется к ним и обнимет и, целуя, скажет: «Как я люблю вас!»
– Историей управляют не только отдельные пророки и герои. Ею управляют монашеские ордена и закрытые ложи. Но есть народы, призванные во всей своей совокупности управлять историей. Такие народы, други мои, называются мессианскими. Мы, русские, мессианский народ. Мы стремимся к тому, чтобы колея истории привела человечество в рай. В то совершенное бытие, где отсутствуют черный грех, подземная ненависть, насилие над Божественным творением, будь то человек, цветок или звезда небесная…
«Ведь это обо мне, обо мне! – думал Серж, находя в словах Профессора созвучие со своими сокровенными мыслями. – Я русский, и мой народ мессианский. Оттого все наше величие и наше ничтожество, наше несравненное счастье и невыносимое страдание. Все, к чему я стремлюсь, все мои образы и метафоры – это образы совершенного бытия, метафоры Русского рая».
Он испытывал вдохновение. Его оставили страхи и сомнения. Он нашел опору, на которой может утвердить свою жизнь. В его жизни было все неслучайно. Его погрузили в ад, чтобы вознести в рай. Его подвергли мучениям, потому что он дерзал своим творчеством управлять колесом истории. Нет выше и прекрасней России с ее святыми могилами и кровавыми плахами.
«И я, и я, русский, среди этих могил и плах».
– Впервые, други мои, русское мессианство обнаружило себя в учении старца Филофея, обитавшего в пятнадцатом веке на берегу Псковского озера в дивной Свято-Елеазаровской обители, мистической и чудной, где смертному человеку открывается вещее зрение. Старец провозгласил учение о Москве – Третьем Риме, взывая к великому князю Василию посвятить всю его царственную мощь сбережению православной веры, которая была утрачена в Первом Риме на италийских холмах. Канула во Втором Риме, в Константинополе, разграбленном агарянами. И восторжествовала в Третьем Риме, в Москве. Это учение о соединении Церкви и государства для единой цели, которая ведет человека к Богу и посильна одной России. Это грандиозное творчество, вопреки соседнему кромешному Западу, которое взяла на себя Россия и русский народ…
Серж чувствовал волшебство происходящего. Здесь, на чердаке, где колченогие кресла, объедки скудной еды, непроглядная бедность, – здесь вдохновенный философ объясняет судьбы России. И этот чердак краше любых дворцов и прекрасней храмов. Среди народной беды и бессилия, торжествующих врагов и злодеев здесь проповедуется Победа, празднуется русское торжество.
– Еще один пример русского мессианства, други моя, – Патриарх Никон, который в семнадцатом веке под Москвой воздвиг чудную обитель, Новый Иерусалим. Он послал монахов и архитекторов в Палестину, в Святую землю, и те принесли ему под Москву чертежи храма Гроба Господня, топонимику Святой земли. И теперь под Москвой, в Ново-Иерусалимском монастыре, есть Голгофа, Крестный путь, Фавор, река Иордан, Генисаретское озеро и Гроб Господень, – все дороги и тропы, по которым ступала нога Христа. По разумению Никона, Россия была той землей, которую выбрал для своего Второго Пришествия Иисус Христос. Россия, избранная Богом страна, строила для Спасителя среди подмосковных березняков и рек удивительный космодром, на который в буре огня и света должен был опуститься Христос. Ибо Россия – излюбленная Христом страна, которую «удрученный ношей крестной в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя». Грандиозная космогония Никона была созвучна тому, как если бы русские задумали передвинуть земную ось, поменять местами летающие в мироздании планеты и сделать Россию центром Вселенной…
Не было утлого чердака, закутанных в обноски людей, измученных лишениями лиц. Они мчались на стремительном звездолете, одетые в серебристые скафандры, слушая «музыку сфер». Разлетались в стороны лучистые спирали галактик. Туманились зарева бессчетных миров. Зажигались разноцветные солнца. Они были герои, посланные великой страной совершить космический подвиг. Там, где они пролетали, оживали умершие миры, вспыхивали померкшие звезды, расцветали во Вселенной сады, в которых пели дивные птицы.
Серж смотрел на лица своих товарищей, и они ему казались прекрасными.
– От патриарха Никона прямая линия ведет к Иосифу Сталину – создателю «красной империи», отличной от всего того, что знало прежнее человечество, империи, задуманной как царство справедливости, как мистический порыв к совершенному человечеству. Она имела цель преодолеть гнетущую гравитацию смерти.
Мистика красного сталинского смысла в том, что в нем заложена идея земного бессмертия. «Красное царство» Сталина строилось в пору, когда кругом, в Европе и Азии, клокотал фашизм, стремившийся повернуть колесо истории вспять. От Божественного солнца небес к Черному солнцу подземелий. Сталин создавал университеты и академии – эти монастыри высшего знания. Строил авиационные и танковые заводы – эти алтари будущей священной жертвы. Создавал батальоны и армии, где взращивались будущие подвижники и святые. Война, которую вел Сталин, была войной за русский вариант истории, была космической схваткой, в которой Россия принесла невиданную Христову жертву – тридцать миллионов своих возлюбленных чад. Как и Христос, красная Россия выправила пути Господу своему, направила колею истории к свету и совершенству. Все погибшие на полях этой мессианской войны являются святыми и мучениками. Поклонение им – это поклонение нашим святым и праведникам…
Сержу хотелось плакать. Его сердце был открыто для великой любви, вмещало в себе весь мир. И то желтое пшеничное поле, где в колосьях стояли памятники бородинским полкам. И безвестную могилу деда, засыпанную степными снегами. И тот разбитый мраморный памятник на заросшем кладбище с именем умершей вдовицы. И могила Пушкина с белокаменной урной. И могила Толстого без креста среди могучих дубов. И две дорогие могилы, где лежат под крестами любимые мама и бабушка. Он их всех любил и своей любовью воскрешал, и все они были здесь, на чердаке, сияли из темноты их чудесные лица.
