Девушка в шубке и вязаной шапочке, черноглазая, чернобровая, повесила себе на грудь большой лист картона, держала фломастер, зазывая прохожих, предлагая им оставить на картоне свою подпись. Большинство проходило мимо, но кое-кто останавливался, ставил свою беглую, неразборчивую подпись.
Представление между тем продолжалось. На снег поставили сооружение, напоминавшее большую птичью клетку. В нее вошел и встал, скрестив на груди руки, человек в маске, изображавшей лицо Ходорковского. Женщина с мегафоном возгласила:
– Мы живем в стране, где самые талантливые, честные, благородные люди сидят в тюрьме, испытывая нечеловеческие муки!
Молодые люди, окружавшие клетку, стали скандировать:
– Свободу Ходорковскому! Свободу Ходорковскому!
Еще один человек в маске, изображавшей лицо премьера, подскочил к клетке и стал пританцовывать, ходить кругами вокруг несчастного узника, всем своим видом демонстрируя ликование.
Женщина с мегафоном комментировала его скачки и ужимки:
– Умные и добрые сидят в тюрьме, а злые и бездарные сидят в Кремле!
Молодые люди окружили премьера и стали хором выкрикивать:
– Позор! Позор!
Женщина с мегафоном управляла сюжетом пьесы:
– Но наступит время, когда злодей сядет в клетку, а благородный войдет в Кремль.
После этих слов Ходорковский покинул сооружение из прутьев, а его место занял премьер. Молодые люди окружили недавнего узника и скандировали:
– Ходорковский – наш президент! Ходорковский – наш президент!
Серж был воодушевлен. В этом городе были отважные, непокоренные люди, которые давали бой насильникам и изуверам. Среди них он чувствовал себя не робким беглецом, а смелым бойцом. Они приняли его в свое братство, и он будет сражаться вместе с ними за правду и честь.
Чернобровая девушка с чертами еврейской красавицы притоптывала сапожками, помахивала большим фломастером, приглашая прохожих расписаться на картонном листе. Сержу захотелось подойти, увидеть близко ее розовые губы с облачком пара, взять из ее руки в вязаной варежке красный фломастер, поставить свою роспись на картоне, под которым дышит ее живая грудь.
Но в центр толпы выкатился круглый матерчатый помидор, из которого торчала лысая веселая голова, моргали глаза, и пар летел из толстых смеющихся губ. Серж узнал экстравагантного поэта Лубянчикова, которого еще недавно видел в артистическом клубе «А12». Тогда Лубянчиков вылупился из какого-то тряпья и голый, потусторонним голосом, читал загробный стих.
Теперь он топтался торчащими из помидора ботинками, крутил головой, и стих его был такой же безумный и аляповатый, как и все предыдущие.
Судьба России сделала презент.Был резидент, а вышел президент.
Он разбомбил чеченский город Грозный.Летал с горы не раз в снегах морозных.
При нем не стали меньше воровать.Гимнастку заманил к себе в кровать.
Он олигархам положил предел.Строй олигархов сильно поредел.
Он поднимал рукой большую глыбу.Он целовал в живот большую рыбу.
Он в рынду бил, как в колокол набатный.Его двойник был плюшевый и ватный.
Америку во лжи он уличил.Россию он в сортире замочил.
Лубянчиков кончил читать, расшаркался, сделал книксен, ухватив себя за красные бока. Все аплодировали поэту, а Серж, всегда не любивший Лубянчикова, на этот раз испытал к нему благодарность, нашел его стих отчаянно смелым, увидел в нем участника общей борьбы. Значит, захватчикам рано было торжествовать победу. Не весь город был ими захвачен. Люди боролись, сопротивлялись, и место Сержа было в их отважных рядах.
Он приблизился к девушке с картонным листом:
– Можно я подпишусь?
– Конечно, – приветливо откликнулась она, протягивая фломастер.
– А что дает эта подпись?
– Когда вы пишите свое имя рядом с другими, вы усиливаете общий поток. Это подобно коллективной молитве, – охотно объяснила девушка.
Серж вывел фломастером свое имя, и ему показалось, что его воля, страсть, готовность сражаться соединились с волей и страстью других, возводя незримый заслон, о который разобьет свою голову воющая, с кровавыми глазами гиена.
– Вот, возьмите. – Девушка протянула ему жвачку, и Серж благодарно сунул в рот мятную пластинку, которая своей сладостью утоляла голод.
Толпа распахнулась, и в ней возник высокий чернокудрый красавец, без головного убора, в длинном модном пальто и небрежно повязанном шарфе. Серж узнал в нем Ефима Борисовича Гребцова, оппозиционного лидера, баловня, которого судьба возвысила до невероятных высот в правление первого президента России. Недавно, все в том же клубе «А12», Серж наблюдал его непринужденное общение с художниками. Тогда Гребцов вызвал у него неприязнь, но теперь появление известного оппозиционера на митинге восхитило Сержа, прибавляло сил, доказывало, что злу противостоят такие сильные духом люди, как Гребцов, фигура, почитаемая во всем мире. И рядом с Гребцовым Серж будет неуязвим для злых гонителей.
– Друзья! – Гребцов принял от женщины мегафон, и его голос бархатно и мощно зарокотал. Белоснежные зубы заблестели среди малиновых губ, а изо рта повалил густой пар, как из зева молодой и сильной собаки. – Мы знаем истинную цену нашему премьеру, который нанял несколько лучших в мире пиар-агентств, чтобы они сделали из него образ безупречного лидера. Например, он хочет, чтобы его воспринимали как бесстрашного воина и полководца. На самом деле он трус. Ни разу не посетил действующую армию, но зато обожает появляться то в форме летчика на борту самолета, то в форме моряка в рубке корабля и весь трясется от страсти, когда берет в руки оружие. Верный признак тыловика, испытывающего оргазм при виде пистолета.
Гребцову хлопали, смеялись. Мерцали вспышки аппаратов. Качалась телекамера на плече репортера. Гребцов улыбался – знал, что нравится. Ловил на себе взгляды девушек и молодых женщин.
– Вы знаете, как наш премьер любит показываться публике полуголым. Демонстрировать торс, играть бицепсами. Наверное, он раньше работал в стриптиз-баре. Ему нравится играть роль мачо, первого любовника, покорителя женских сердец. Но есть свидетельства того, что на экране он орел, а в постели ну просто голубок. Быть может, он даже девственник.
Гребцов смеялся, открывая белоснежные зубы, статный, холеный, демонстрируя мужское превосходство над ничтожным противником. Ему хлопали. Девушки посылали воздушные поцелуи. Серж радовался его бесстрашию, умению растоптать ненавистного противника, который был и его, Сержа, противник. Подпись, которую он поставил на листе картона, сливалась в общий вихрь сопротивления, низвергала врага.
– Нет другого такого правителя, который так бы любил власть. Чтобы получить власть, он взорвал дома в Москве, посадил в тюрьму Ходорковского, слепил из глины двойника и засунул его в Кремль. Не для того, чтобы сделать народ счастливым. Не для того, чтобы сделать Россию счастливой. А для того, чтобы сколотить состояние в шестьдесят миллиардов долларов, рассовать эти деньги по американским и швейцарским банкам, оставив народ голым и босым.
– Позор! Позор! – скандировала толпа. – Гребцов – президент! Гребцов – президент!
Гребцов прикладывал руку к груди, кланялся, благодарил. Серж корил себя за то, что раньше не разглядел в Гребцове настоящего народного лидера, бесстрашного трибуна, благородного демократа. Был готов следовать за ним, отдать ему свой талант.
– Ему отвратительна свобода. Он истинный отпрыск КГБ, той организации, что только и умела убивать, пытать, ставить к стенке. С тех пор офицеры КГБ превратились в бандитов и захватили власть в стране. Но эта власть мнима. Если мы перестанем бояться, если объединимся, если нас будет на митингах не сто, не двести, а миллион человек, то кремлевские тараканы разбегутся – и Россия станет свободной.
Гребцов поднял сжатый кулак. Его красивое лицо выражало непреклонность бойца, готового сражаться до победы. И в этой воинственной позе революционера и героя он минуту позировал, позволяя себя фотографировать и снимать телекамерой.
Серж вместе со всеми хлопал, свистел, вздымал вверх сжатый кулак. Поставленная им на картонном листе подпись превратилась в огненный вихрь. Это яростное завихрение слилось с другими, образуя стальной раскаленный смерч, который несся с металлическим свистом, настигая свирепую гиену, прорезая кремлевские стены, ввинчиваясь в толщу земли и там, в золотом подземелье, настигая жестокого тата, открывая путь к свету толпе измученных узников.
Серж почувствовал, как уплотнился, стал непрозрачным морозный воздух, словно в нем бежала бесшумная звуковая волна, как перед фюзеляжем сверхзвукового самолета. Стеклянный пузырь лопнул, и с оглушительным грохотом на бульвар, на белый искрящийся снег, рванулось черное острие. Стуча башмаками, размахивая дубинками, в одинаковых черных одеждах, набегала толпа омоновцев, нацеливая отточенный клин в центр митингующих. Люди отшатнулись, колыхнулись в сторону от разящего острия. Но с другой стороны, с тем же металлическим топотом ворвался на бульвар встречный клин. И оба острия с двух сторон вонзились в митингующих, рассекли, сомкнулись, превращая бульвар в клубки ненависти, боли и ужаса.
