— И больше оттуда не вылезали, — поддержала Катерина и недрогнувшей рукой вновь смешала спирт с соком, уже не мудрствуя с пропорциями, на глазок.
Свой стакан я предусмотрительно прикрыла ладошкой. Но и нескольких выпитых капель коктейля мне хватило, чтобы осмелеть и самостоятельно отправиться в туалет.
Кто не знает, что такое неподвижность после ушиба головного мозга и перелома шейного отдела позвоночника, тот не поймет, что я испытывала. Для меня жизнь началась словно с чистого листа, как для младенца, которому сначала надо научиться держать голову, потом — учиться ползать, ходить и говорить. Здоровому ничего не стоит одолеть несколько метров, а для меня короткий путь стал настоящим испытанием — я хваталась за стены, но не чувствовала опоры. Только брезгливость удержала от того, чтобы не свалиться на мокрый пол в туалете. Бессильное тело ощущалось тюфяком, набитым ватой, и я пристроила этот тюфяк на подоконник. Сжала голову руками, стараясь остановить карусельное кружение. Шов на затылке пульсировал, будто вся кровь прилила к нему, желая разорвать и выплеснуться наружу… Через несколько минут мне стало легче — настолько, что дошла до раковины и впервые самостоятельно умылась.
— О, видишь, какие мы, бабы, живучие! Ритка одной ногой на том свете побывала и ничего: встала, встряхнулась и дальше пошла, — заключила Катерина, когда я вернулась. И, как само собой разумеющееся, предложила за это выпить.
— Я не могу, я спать хочу, — жалобно пискнула я, опускаясь на кровать. Даже элементарная задача выпутаться из халата далась мне с трудом.
Эгоистку медсестру мои желания мало трогали. Она притащила радиоприемник, настроила его на какую-то музыкальную волну FM-диапазона. Непонятно, зачем он был нужен — девчонки разговаривали вразнобой, перебивая друг друга и не слушая песен. Я пыталась уснуть в этом гвалте, но тут раздалась мелодичная трель сотика.
— Да, — глухо отозвалась я и закашлялась.
— Сонечкина, заявляю тебе со всей ответственностью — я соскучился! А ты? — вопросил мужской голос.
— Э-э-э…
— Неужели нет?
— Да я вообще… — собиралась признаться я, что не Сонечка, но мужчина — вероятнее всего, им был Вадим Георгиевич — опередил:
— Да, слышу, что ты неплохо проводишь время — музыку слушаешь… Прости за навязчивость. Развлекайся дальше!
— Но…
Он бросил трубку. Тоже мавр выискался!..
— Кто это, Ритка? Чего хотел? — интересовались девчонки.
— Так, — отмахнулась я. Сразу перезвонила Паперному, но мне ответил бесстрастный автоответчик: «Абонент отключен. Попробуйте позвонить позднее». И то же самое, но по-английски… Куда уж позднее? На часах — полночь с мелочью. В смысле, с минутами… — Не мешайте спать, — откинулась я на подушку, сожалея, что рядом нет Стасика и некому поправить одеяло, а также поцеловать меня.
— Да дрыхни ты, кто тебя трогает?! А мы со Светкой еще вмажем, — куражилась Катерина.
…Полночи они вторгались в мои сны обрывками разговоров, звяканьем посуды и прочими раздражающими шумами. Но окончательно я очнулась, когда уже светало, с мерзким ощущением громадной, тотальной вины и таким же разросшимся до невероятных размеров чувством недовольства собой. Света спала, слегка похрапывая. Воздух в палате был застоявшимся, спертым, прокисшим. На тумбочке валялись хлебные корки и другие объедки. Глаза бы не глядели…
Собравшись с силами, я двинула в сторону умывальника. Почистила зубы и рассмотрела себя в зеркале. Зрелище не для слабонервных! Но не оно меня тревожило и расстраивало… Что-то вчера произошло… Что?.. Ах да, вчера меня все расстраивали — вновь не по делу заневестившаяся бабушка; Стасик, которого скоро выпишут; Оксанка с ее навязчивыми анекдотами и хохотом; пошлячка медсестра, мешавшая спать. Но на самом деле меня раздражали не они конкретно, а здоровые, веселые люди в принципе. Я привыкла ощущать себя беспомощной и слабенькой, привыкла рассчитывать на повышенное внимание к своей персоне, а окружающим надоело носиться со мной как с писаной торбой. Они жили своей, отдельной, полноценной жизнью. И были правы. Это я не права! Прошел месяц с тех пор, как меня вернули с того света. Никто не обязан «полуживого забавлять» вечно…
Очевидно, что мир поделен на два лагеря: на здоровых и больных, разных, как плюс и минус, как небо и земля. Больные нервны и мнительны, здоровые — полны энергии, жизнерадостны. Но я не хочу оставаться обидчивой больной, я хочу выкарабкаться из своего ужасного состояния, примкнуть к здоровым, стать такой же, как они!
Когда в палату заглянуло утреннее солнце, я уже достигла некоторого неустойчивого равновесия. А для полного равновесия мне не хватало только Стасика. Пусть он не говорит высокопарных слов, пусть даже не заботится, предупреждая мое малейшее желание. Единственная правда состоит в том, что я не могу без него — любого. Он — мой кислород, мое дыхание, мое прошлое, настоящее и будущее. Он — смысл моей жизни, вся моя жизнь!..
Из коридора послышался приглушенный стук костыля. Сердце замерло в ожидании, я приподнялась навстречу любимому.
— Рит… Ты не спишь?
— Нет, Стасенька, я тебя жду… я так соскучилась!
— Я тоже, — застенчиво, как рассветное солнце, улыбнулся он. — Ну что, будем умываться?
— Нет, я уже умылась, давай лучше целоваться! Ложись ко мне…
Его лицо склонилось над моим. Одеяло полетело на пол. Стаc взял меня бережно, будто я была такой же хрупкой, как яичная скорлупа, и такой же нежной и уязвимой, как весенний цветок. Я напитывалась его поцелуями, его силой, и стонала: ты — мое солнце, моя радость… Ты — мое сокровище, моя любовь… И словно рождалась заново. Возрождалась.
— Люблю тебя! Люблю! — воскликнула я исступленно-восторженно.
— Кто? Чего? — встрепенулась, открыв глаза, Пономарева.
И, уже обращаясь к ней, я повторила:
— Я люблю тебя, Светка!
— Крейзанулась, что ли?
— Доброе утро, Светочка. — Стасик едва успел натянуть спортивные штаны, заменявшие ему пижаму. — Нет, мы с Ритой не крейзанулись. Просто мы поняли, что всех любим.
— Какого рожна вы меня разбудили?! И так башка на фиг раскалывается, — пожаловалась она.
— Вставайте, графиня, вас ждут великие дела! — пообещал Стаc. — Сейчас кашку на завтрак принесут.
Он сам не подозревал, насколько окажется прав… И насчет кашки, и насчет великих дел: Светке после врачебного обхода назначили электрофорез на шейно-воротниковую область и сообщили, что скоро выпишут. Она конкретно приблизилась к стану здоровых.
После обеда позвонила мама. Сказала, что вчера ездила в командировку в Красноозерский санаторий — она делала рекламный буклет для этой здравницы и попутно договорилась, что отправит туда меня после больницы.
— Маленькая моя, сегодня обязательно к тебе приду! Что тебе привезти?
— Не знаю… Мамочка, я так перед тобой виновата! Вчера на сотик позвонил Вадим Георгиевич и не понял, что разговаривает со мной. Кажется, он обиделся…
— За что? Чем ты его обидела?
— У нас тут музыка звучала, и он подумал, что ты развлекаешься в ресторане или в гостях.
Мама засмеялась своим чистым, легким, девичьим смехом:
— Не бери в голову, Ритка, иногда даже полезно навести тень на плетень… Но пожалуй, не будет лишним, если ты перезвонишь Вадиму Георгиевичу и прояснишь ситуацию. Хорошо?
— Конечно, обязательно перезвоню!
Я не стала откладывать дело в долгий ящик: немедленно выудила номер Паперного из оперативной памяти мобильника. Он ответил резко и сурово:
— Да, слушаю!
Наверное, был занят. И я оробела. Вместо того чтобы представиться в двух словах, распиналась путано и долго.
— О, Маргарита! — Вадим Георгиевич, вникнув в суть, сменил интонацию. — Рад слышать! Надо же, как у вас с Сонечкой голоса похожи… Как здоровье, поправляетесь?
— Стараюсь, — подтвердила я, еще на рассвете решившая как можно скорее реабилитироваться.
— А как поживает наш байкер?
— Спасибо, лучше всех! Его уже завтра выпишут.
— Как время летит!.. Вы не будете возражать, если я вас сегодня навещу?
— Отчего бы я возражала? Буду только рада!
Телефон, что ни говори, гениальное изобретение. С его помощью я разыскала Оксу и заверила ее в том, что она — лучшая подруга во всей галактике. Позвонила бабе Рае и попросила ее не уезжать, пока меня не выпишут, выразив большое счастье по поводу их воссоединения с Ефимом Петровичем. И Стасик обзвонил всех, кого хотел слышать. В частности, парней, с которыми подрабатывает на разных шоу. Он уже предвкушал жизнь вне больничных стен — жаждал активности, действия. И денег.
От коммуникативных развлечений нас отвлек визит Эдуарда. Я посмотрела на него другими глазами — как на полного жлоба, который никогда не покупает лампочек и не моется, если его не затащить в ванну насильно. А Пономарева на него и вовсе не желала смотреть. Отвернулась и набычилась.
