до́ кости, кости проломал до́ мозгу — его добрый конь горы долы перепрыгивал, темные леса между ног пускал. Ехать ему было три года, он доехал в три часа.
Приезжает в то место, где ему нужно, идет по широкой улице и спрашивает православных людей:
— А где живет Марья-Краса, Черная Коса?
Попадается ему навстречь баушка просвирня, которая имеет проживанье с Марьей-Красой, Черной Косой, и готовит для нее кушанья.
— Ох, баушка просвирня, а будь-ка ты сми́рна! Где бы мне повидать Марью-Красу, Черну Косу?
— А на что тебе, Ванюшка, ее?
— А хочется мне ее увидать, в саха́рные уста поцеловать, и за себя замуж взять.
— Поди-ка, Ванюшка, да купи разныих цветов, разныих духов, а я пойду да ее в гости позову. А ты, добрый молодец, ляг на диван, спать-то не спи, а послушай что будет.
Вот Иван-царевич лег; баушка просвирня пошла к Марье-Красе, к Черной Косе, и говорит:
— О, да здравствуй же Марьица-Краса, Черная твоя Коса! А пожалуй-ка ко мне в гости!
Марья-Краса обрадова́лась и в гости к ней собиралась. Восходит к ней в комнату: воскрашена ее комната заграничными цветами и разными духами. Говорит Марья-Краса:
— Где ты, баушка, взяла заграничные цветы и разные духи?
— Что по морю-то плывет все-то не поймаешь, а что люди-то говорят, все не переслушаешь. Дава-ка, Марьица, мы с тобой сядем, да чего-нибудь придумам.
— А что у тебя в чулане? Кто у тебя, бабушка, лежит на диване?
— А вот погляди!
Марья-Краса подошла к дивану и спрашивает:
— А это что за мужик? А как бы я его поцеловала!
Баушка не унимала и поцеловать заставляла. Она его поцеловала.
Ну же Иван-то царевич был не глуп, он пымал ее вдруг. Он ее пымал, во саха́рные уста целовал, туго к сердцу прижимал. Они тут полежали, ну и немножко из прочего чего-нибудь сделали. Взял да будет не скажу. Иван-царевич и говорит:
— Благодарю, баушка, что ты меня свела и Марьюшку ко мне привела.
А Марья-Краса, Черная Коса и говорит:
— Я буду вовек твоя, мужняя жена и неразлушная. Садись-ка, Ванюшка, на доброго коня и бери меня с собой. Я, Ванюшка, не расстануся с тобой!
Сели да и поехали на Ванюшкином на доброем коне.
Как у Марьюшки-Красы было двенадцать братов; приезжали к ней в гости, дома Марьюшки-Красы нету. Спросили у баушки:
— А де же наша родная сестра, Марья-Краса?
Баушка и говорит:
— Был злодей Иван-царевич, они квас-от пил, а у Марьюшки квасницу не покрыл, и уехали они в путь-дорогу.
Вот же родные братья привели пегоньку кобыленку о двенадцати пежинах, сели кажний брат на пежину, сели да и поехали.
— Догоним его, злодея, растерзаем, а ее отнимем!
Сколько мало ли время продолжалось, они его догнали и сестру отняли; его изрубили на мелки части, раскидали по дикой степе́. Кровь во сыру землю, мясо воронья клюют.
У любимого его брата, Василья-царевича, у его молодой жены выкатался из очей вольный свет: увидала в крове вострый нож и сказала мужу:
— Посмотри-ка на вострый нож: твово родного братца в живе нет.
Василий-царевич и говорит жене:
— Ох да я ведь ничего не знаю! Ох да знать погиб!
Во дворе же был царскием превеличающий великий караку́льский дуб; в этом дубу сохранялася живая вода и мертвая вода. Она сохранялася, никому не открывалася. Вот же Василья-царевича законная жена подходит к караку́льскому дубу, слезно плачет и просит:
— О батюшка, старый караку́льский дуб, отпусти мне, ради бога, мертвой и живой воды!
Дуб не открывается, и из дуба вода не отпущается. Она ходила, ходила и сама себя крепко истомила: не может ног таскать и на плечах буйну голову держать.
У ней были две сестры родныих, благочестливые деушки, и спрашивают ее:
— Что ты, сестрица, худа? Что ты, сестрица, тужишь, что ты, сестрица, плачешь?
Отвечает она им:
— Как мне не плакать? Пищи я не принимаю, темные ночи не сыпаю, хожу я на тятенькино широко подворье, к караку́льскому дубу; все ночи простаивала, у караку́льского дуба упрашивала: «Ох ты, батюшка, каракульский дуб, отпусти ради бога мне мертвой и живой воды!»
— А на что тебе, сестрица, живой и мертвой воды?
— Ох, сестрицы, не знате вы мово горя, что помер мой братец родимый, Василью-царевичу брат и мне такой же!
— Пойдем-ка, сестрица, и мы с тобой, да помолимся богу, да попросим каракульского дуба, не отпустит ли он нам.
Собрались все три сестрицы родным, полуночные поклоны дубу клали, из глаз своих слезы роняли и дубу говорили:
— Ох ты, батюшка, каракульский старый дуб, отпусти ты ради бога живой и мертвой воды!
Вдруг каракульский дуб открывается, и вода из него выпускается. Налила жена Василья-царевича два пузырька и говорит:
— О ты мой милый муж да Василий-царевич! Оседлай-ка свово доброго коня, да поедем-ка куды я велю, да найдем-ка мы свово братца Ивана-царевича во дикой степе!
Сели да и поехали и на то место приехали, где Ивана-царевича мясо разбросано. Вот они мясо собирали, по суставчикам расклали, мертвой-то водицей помаза́ли, а живой-то водицей спрыска́ли. Иван-царевич встал, встряхнулся, на все четыре стороны оглянулся и говорит:
— О, да как я долго спал!
Отвечает ему невестка:
— Кабы не мы, так и вовеки бы ты спал!
— Спасибо-те, сестрица, пожалела ты меня, ну прощай и напредки не оставляй!
Сел да и уехал.
Мы это бросим и друго́ начнем. А вот он отколь приехал, туду опять и уехал. Ударил Ванюша свово доброго коня своей шелковой плетью; конь его добрый осерчал и шибко его помчал. Приезжает Иван-царевич в ту сторону, где жила Марья-Краса, Черная Коса. Нашел баушку просвирню, она ему и говорит:
— Поезжай-ка, Иван-царевич, куды я пошлю: через тридевять земель во десятое царство. Научу я тебя, как Марьюшку взять, как ее достать. Должен ты долго сам пострадать. Поезжай к ее баушке, а у той ли у баушки двенадцать дочерей. Они-то деушки да деушки, а будут сейчас кобылушки да кобылушки. Приедешь к баушке во двор, скажи ей: «А родима баушка! Нет ли продажной лошадушки?» Скажет тебе баушка: «Есть у меня двенадцать кобылушек, они не продажные, а заветные. А вот я тебе прикажу три дня их пасти, за работушку что ни лучшую взять лошадушку, а если не спасешь и домой не пригонишь, то мяса твово наемся и крови твоей напьюся!»
Василий-царевич[21] и думает себе:
— А да-ка попытаю! Две смерти мне не будет, а одной-то я не миную и знаю за кого пропадаю.
Взял у баушки подрядился,
