нельзя: один дядя донял!
Он и говорит:
— Сестра, батюшка приказал тебя зарезать!
— За что?
— Дядя письмо прислал, что ты живешь здесь непостоянно.
Она горько заплакала, во слезах слово промолвила:
— Эх, брат, — говорит, — родимый, расспросите всех добрых людей, как я жила.
Брат и говорит:
— Ну, сестрица моя, подай мне деньги!
Она ему отдала.
— Ну, сестрица, испеки сорок печей калачей, да поедем: я тебя в темный лес отвезу. Живи век там; батюшка приказал зарезать тебя; я не буду.
Напекла она калачей, и отвез ее брат в темный лес, в превеличающий овраг. Устроила она там себе хижинку и топерь там живет. А брат к отцу уехал. Была у них маленька собачонка; он собачонку зарезал, вынул сердце и печонку и повез к отцу. Привез, тот и спрашивает:
— Что, зарезал?
— Зарезал.
— Давай сердце и печонку!
Он ему подал. Тот бултых их в Волгу.
Стал купец торговать, а девушка в овраге горюет: и пища у нее вся вышла. Пошла по зеленому лесу гулять и нашла середи лесу огромный дом, весь тесом загорожен. Взошла к воротам, отворила их, походила, походила по двору: нет никого. Взошла в особую комна́точку, села и затворилась.
Вот приехали разбойники с разбою, ходят и видят, что кто-то был. Искали, искали — не найдут. Стали они говорить:
— Если добрый молодец, выходи — братцем будешь; если старая старушка — будешь матушкой; если красная девица — будешь нам сестрица!
Она услыхала и выходит к ним. Они сидят за столом, чай кушают и водочку пьют. Они ей весьма обрадовались; было их двенадцать разбойников, тринадцатый атаман. Они друг дружку все пригнали к божбе, чтобы всем ее слушаться.
— Если она помрет, то мы должны друг друга убить.
Стали жить вместе и допустили ее до всего. Она про них стряпала, и разрядили они ее в разную одежду, как все равно барыню, и любо на нее посмотреть.
Пошел из того села, из которого она, охотник и заплутался; попал в этот дом. Пристигла его темна ночь. Разбойники были на разбое. Он ночевать остался; девица его напоила, накормила и от темной ночи при́зрила. На утро встали, позавтракали, и домой его проводила. Приходит он домой, спрашивают домашние:
— Где ты был? — Он рассказал.
— Живет, — говорит, — в таком-то лесу девица; там я и был.
Дядя услыхал, стал охотника расспрашивать, где бы ее найти.
Он ему рассказал. Дядя браду и волоса обрил и пошел туды. Нашел он старуху колдунью, попросил: нельзя ли племянницу как уморить. Она дала ему мертвую рубашку.
— На понесай к ней да ей и отдай! Она тебя не узнает. Вот, мол, это тебе матушка на́ смерть рубашку прислала.
Он взял и пошел. Приходит в зеленый лес, нашел этот дом, ночевать просится. В ефто время разбойников дома не случилось. Она спрашиват:
— Чей ты? Откуда?
— Я, — говорит, — из того села, отколе ты сама была. На вот тебе, матушка рубашку на́ смерть прислала.
Она рубашку принимала, его в лицо его узнала; напоила, накормила, со двора проводила. Как ушел, она и вздумала рубашку померять. Надела, легла да и умерла. Разбойники вернулись домой. До этого приезжали, и она к ним выбегала и ворота отворяла, а теперь встретить некому: она мёртва. Взъехали разбойники на двор, да ахнули.
— Ах, братцы, у нас дома нездорово. Мотри, нашей сестрицы вживе нет.
Взошли в свою горницу: она лежит мёртва. Они сошлись, поплакали. А она не умерла, только обмерла.
Стали они думать, куда ее девать, где ее закопать. Стали гроб делать. Слили ей гроб серебряный, крышечку золотом убили, поставили превеличающих четыре столба и сделали там кроватку; положили девицу в гроб и поставили его на кроватку, будто скоронили. Сошлись в горницу.
— Давайте, братцы, — говорят, — руки умывать, да свою сестрицу поминать, и будем сами помирать.
Зарядили все ружья и убили все сами себя. Вся их жисть кончилась.
Царский сын поехал на охоту и подъехал к этому дивному дому. Дом не очень дивный, а устроена больно дивно беседка. Тем дивна, что высока и раскрашёна хорошо. Смотрит и дивится он: что такое это? Наверх — лесенка. Он влез и видит: золотая гробница; в гробнице — красная девица. Он крышечку открыл, она лежит, как живая, и румяница играет в лице. Такая лежит красавица, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать. Он вынул ее из гроба, привязал на седло и поехал с ней домой.
Приехал ночным бытом, тихонько. Устроена у него была особая спальня, он ее на кроватку, во спальну и положил; спит с ней с мертвой кажну ночь и день на нее любуется. Так стал о ней тосковать, плакать, из лица стал пропадать, что отец с матерью стали примечать за ним, что он не весел.
— Что ты, сыночек, не весел больно?
Он не сказыват. Стали за ним примечать, куды днем ходит. Все — в спальну. Спрашивают отец с матерью:
— Что это ты все в спальну ходишь? Кто там у тебя?
— Нет никого. — И спальну запирать стал. Отец с матерью и говорят:
— Отопри нам!
Отпер он им. Посмотрели: лежит мертвая девица. Они индо обеспамятели.
— Где ты ее взял?
— В такеем месте, — говорит, — в лесу нашел.
И стали они его глупого журить:
— Что ты делашь? Что ты мертвого человека жалешь? Надо его предать к земле.
Сделали ей гроб и стали ее обмывать и другу одежу надевать. Как стару одежу скинули, так она стала жива. Они ее нарядили, снова ее окрестили и с ним обвенчали. Стали они жить да быть, худо проживать, а добро наживать. Долго ли мало ли пожили, ей захотелось на родину побывать; стала она его к родным звать. Ему ехать нельзя; она стала проситься. Он отпустил, посадил ее на прохо́д (пароход) и дал ей провожатого. Ехали, ехали, провожатый стал ее притеснять к худому делу, чтобы сделать с ней си́ни миняки́, а то давай сделам шу́л да гине́. Она не соглашалась. Пристали они на пристань; она и говорит:
— Я больно до ветру хочу!
Ушла да ушла. Ушла в лес — хвать ее нет! Провожатый ну искать; говорит хозяину прохо́да:
— Стой! Царица пропала!
Хозяин спрашивает:
— Куды же она делась?
— Вот тут-то, говорит: ушла до ветру.
Народу на прохо́де было несколько; пошли по лесу искать. А она нашла превеличающее дуплё и залезла в него. Много раз они мимо проходили, а не нашли. Тем и дело кончилось. Кому она на руки была отдана, тот
