было так плохо, что даже на родном языке я едва выдавливала слова. В довершение всего меня терзала жажда: потом я догадалась, что это был побочный эффект препарата, который мне вкололи.
– Я не хочу здесь оставаться, – пробормотала я.
– Милая моя! – Женщина снова взяла меня под руку и повела по коридору. – Вам очень повезло, что вы попали к нам. Как бишь у вас говорят? «Будьте как дома».
Пока мы брели по коридору, я начала что-то припоминать. Черный саквояж, игла. Я остановилась, сжала руку женщины.
– Там был мужчина в лавандовом галстуке. Наверное, доктор…
– Доктор Резаян! – просияла она, обернувшись ко мне. – Ну разумеется, вы с ним уже знакомы! Он посещает всех пациентов, прежде чем они попадают к нам. – Мы очутились возле комнаты, и я узнала ее: это была та самая каморка, из которой я недавно ушла. – Он учился в Англии, в Оксфорде. Вы ведь слышали об Оксфорде? – спросила женщина и затараторила, не дожидаясь ответа: – После окончания университета он работал в самых известных частных клиниках Европы. А я была медсестрой в больнице, которой он руководил. За границей перед ним открывались блестящие перспективы, но он отказался от них, чтобы вернуться на родину. Поразительно, до какой степени…
Я схватила ее за руку.
– Мне нужно с ним поговорить! Мне нужно знать, зачем меня сюда привезли!
– Непременно, Форуг! Но сперва вам нужно отдохнуть и помыться, а потом уж идти к доктору Резаяну. Вам нужно набраться сил.
Она помогла мне снять запачканную сорочку и надеть чистую. Тело мое было влажным от пота, волосы облепили голову, шею, но, несмотря на жару, меня пробирал озноб. Перед глазами мелькали черные мушки: я почувствовала, что теряю сознание. Женщина уложила меня на кровать, накрыла одеялом. Я закрыла глаза, меня била дрожь. Наконец меня сморил сон.
Проснулась я оттого, что кто-то с силой тряхнул меня за плечо. Я открыла глаза. Голубоглазой медсестры не было, вместо нее надо мной стояла другая женщина. Волосы ее были заплетены в косички, как у девочки, но в уголках глаз и рта залегли морщины. На ней была такая же сорочка, как на мне, и я догадалась, что это, вероятно, моя соседка. За ее плечом я увидела зарешеченное окно с полосками неба, окрашенными румянцем зари. Я потерла глаза, силясь сообразить, что делать, но не успела вымолвить ни слова: женщина взяла меня за руку и потянула вверх. Ладонь у нее была влажная; в следующий миг мы уже вместе с толпами других пациенток шагали по ярко освещенному коридору.
– Куда мы идем? – спросила я, но ее негромкий ответ утонул в гуле голосов.
По коридору мы пришли в просторную комнату, в центре которой был выложенный кафелем фонтан. Душевая. В фонтане не было воды, но комнату заполнял пар.
– Меня зовут Пари, – представилась моя спутница и выпустила мою руку.
– Форуг, – ответила я и встала в очередь.
Вдоль стены были устроены открытые душевые кабинки, в которые одну за другой загоняли женщин. Санитарка вкатила в кабинку старуху в инвалидной коляске, оставила под струей воды и крикнула ей: «Мойся!» Санитарка была дюжая, широкоплечая, с мясистыми, как у мужчины, руками. Когда подошла моя очередь, санитарка медленно оглядела меня с головы до ног, сложила губы в улыбку и заявила:
– Ты поэтка.
Должно быть, во взгляде моем отразилось изумление, отчего санитарка с еще большим удовольствием стала называть меня так.
– Слыхала я про тебя, – продолжала она. Халат трещал на ее могутных плечах, шея морщинилась складками жира. Санитарка приблизилась, и меня обдало кислым запахом немытого тела. – Как по мне, ты еще легко отделалась. Если бы кто из моих дочерей так себя опозорил, лучше бы им было умереть.
Она замялась, и я догадалась, что ей не хочется прикасаться ко мне. В ее глазах я была порочной, нечистой. В конце концов она схватила меня за запястье, сунула мне в руку сероватый обмылок и кесе.
– Ну раз уж ты теперь здесь, хоть помоешься.
Комната снова закружилась у меня перед глазами, на этот раз быстрее.
– Я не могу, – ответила я.
– Я не могу, – передразнила санитарка, вцепилась в мою сорочку и через голову сдернула ее с меня. Я инстинктивно прикрыла руками голую грудь и лобок.
– Что, стыдно стало? – Санитарка шлепнула меня по рукам, чтобы я их опустила. С трудом переводя дух от натуги, она затолкала меня в кабинку и принялась тереть намыленной кесе. Она то отворачивалась, то таращилась на меня, и трудно сказать, что было унизительнее. Из душа лил кипяток, но всякий раз, как только я пыталась выйти из-под воды, санитарка хватала меня за шею и заталкивала обратно.
Днем меня отвели к доктору Резаяну.
Он сидел за большим лакированным столом, в одной руке сжимал телефонную трубку, другой что-то писал. На нем был безупречно чистый темно-серый костюм и галстук того же лавандового оттенка, как мне запомнилось. Меня охватил безотчетный страх, но бежать было некуда. Я заставила себя дышать ровно и с делано невозмутимым видом оглядела комнату, похожую на кабинет джентльмена. Мы были одни. Комната была просторная: я таких и не видывала. Роскошь, с которой она была отделана – от шелковых ковров до набитых книгами шкафов и огромного блестящего стола, – не вязалась с убожеством клиники. В кабинете Резаяна все сияло великолепием.
Я всмотрелась в доктора. Глаза у него были карие, нос прямой, узкий, верхняя губа чуть пухлее нижней. Если бы не его безупречный фарси, я приняла бы его за иностранца.
В углу кабинета громко тикали часы, на дереве за открытым окном пела птица. Я поерзала на стуле. После душа меня переодели в обычное платье с длинным рукавом, волосы зачесали назад и скрепили металлическими заколками, которые впивались мне в голову. Кожа нещадно чесалась, но я сидела смирно, сложив руки на коленях.
– Я не хочу здесь оставаться, – произнесла я, когда доктор наконец поднял на меня глаза. Это мой единственный шанс, сказала я себе, значит, нужно говорить четко и сдержанно. Вести себя спокойно и разумно. – Я хочу домой.
Он впился в меня взглядом, точно в головоломку, которую хотел разгадать, и ответил:
– Вот поправитесь и вернетесь домой.
– Поправлюсь?
– Успокоитесь.
– Я хочу видеть отца, – выпалила я, сообразив, что коль скоро он упрятал меня сюда, то сумеет и вытащить.
Надежда эта мигом испарилась.
– Полковник вверил вас нашим заботам, – пояснил доктор и добавил: – Чтобы уберечь от беды.
Он взял бумагу, принялся делать пометки. Я перевела взгляд на полки с книгами – видимо, медицинскими, в основном на английском, но были и на французском. Стены были увешаны грамотами, все на иностранных языках и с витиеватыми золотыми печатями.
– Мой муж знает, что я здесь?
– Разумеется. Они с вашим отцом договорились отправить вас к нам на лечение.
– Я могу написать ему письмо? – спросила я, глядя, как он чиркает пером по бумаге.
– Не рекомендую. – Доктор положил ручку и посмотрел на меня. – По крайней мере, в теперешнем вашем состоянии.
– В каком еще состоянии?
– Вы взволнованы, Форуг. Вас что-то тревожит. – Он вытянул ноги, подался вперед. – Мне говорили, – доктор Резаян положил руки на стол, переплел пальцы, – что вы часто ходите по городу одна, даже ночью. Без сопровождения.
– Меня поэтому сюда привезли?
– Вы же понимаете, что, если так будет продолжаться, на вас могут напасть, изнасиловать или избить?
– Но я никогда…
– Насколько мне известно, у вас есть сын, – перебил доктор, встал, обошел стол, приблизился ко мне. – Вы мать.
Что меня выдало – паника во взгляде? Или то, как я, запинаясь, спросила, можно ли мне видеть Ками? Что-то подсказало Резаяну, в чем моя слабость, и он не преминул воспользоваться ею.
– Неужели вы правда хотите, чтобы ваш мальчик увидел вас такой?
Я отвернулась.
– Вы же понимаете, Форуг, что в таком состоянии неспособны позаботиться о сыне. Вы это понимаете, верно?
Я не ответила.
– Быть может, – продолжал он, – вас успокоит, если я скажу, что состояние ваше –
